Цвет горя

Интересное свойство у памяти. Порой забываешь события, которые произошли совсем недавно, а то вдруг высветит кусочек прошлого. Да с такими подробностями, как будто это было вчера.

А было это восемь лет назад в одном из санаториев Крыма, куда мы с мужем впервые за многие годы совместной жизни приехали отдыхать вдвоем.

Радостное ожидание новых впечатлений не омрачал февраль, который доживал последние дни и злился то порывистым холодным ветром с мокрым снегом, а то мелким нудным дождем.

Мы энергично вливались в санаторную жизнь и отдыхали от семейного быта, житейских проблем, городской суеты – от всего того, что изо дня в день связывает нас по рукам и ногам, изматывает своей обыденностью и монотонностью и заставляет быть тем, кем ты должен, а не тем, кто есть на самом деле. Извечный вопрос: «А что скажут или подумают другие?» превратил нашу жизнь, для других, а не для себя.
И вдруг – целых 24 дня для себя!

К концу первой недели отдыха мы перезнакомились с соседями по столику в столовой, с отдыхающими в соседних номерах, медицинским персоналом и дежурными на этаже.

Знакомство с новыми людьми доставляло удовольствие в легких разговорах обо всем и ни о чем. Чувство того, что все мы скоро разлетимся в разные стороны нашей необъятной бывшей Родины и никогда не встретимся, делало нас свободными и раскованными в разговорах и поступках.

Первые дни марта окончательно выжили надоевшую сырость и подружились с солнцем. Небо поменяло свой серый наряд на ярко-голубой с белыми кружевами облаков. Весна хозяйкой гуляла не только по Крыму, но и в сердцах окружающих.

Женщины преображались на глазах от беззаботности и мужского внимания. Ежедневные экскурсии, концерты, вечера танцев превращались в показ весенней коллекции мод отдыхающих.
И вот в один из вечеров среди этой палитры лиц и нарядов появилась женщина и сразу обратила на себя наше внимание ярко-красным костюмом, который как пожар, пылал на ее полной, немолодой фигуре.
– О! Еще одна развлечься приехала, – тут же заметил муж.

– Любви все возрасты покорны, – язвительно поддержала я мужа.

И понесло нас, как говорят, по полной программе. Перемыли мы ей все «косточки», обвинив ее «во всех и вся». А она тем временем ушла и до конца вечера не появилась.
Дня через два после этого случая я сидела на скамейке у моря, читала. И вот подходит ко мне женщина, та самая.

– Что это Вы одна, а супруга где потеряли?
– Мы сегодня в Форос ездили, потому он отдыхает, – ответила я и замолчала. Мне как-то не по себе, – чувство вора в горящей шапке. Я не знаю, как себя вести, и молчу.

Женщина тоже молчит, но не уходит. Предлагаю присесть, интуитивно чувствуя, что ей хочется поговорить.
– А Вы откуда приехали? – спрашиваю я, чтобы хоть как-то начать разговор.
– Из Кременчуга. Муж путевку купил. Езжай, говорит, Валентина, на моря. Вот и приехала, а зачем? – спросила она сама у себя и горько усмехнулась.

Повисла пауза.

Я осторожно разглядываю собеседницу. Немолодое, усталое, бледное лицо с нервно подрагивающими губами.

Мое сердце переполняется ожиданием, но я молчу, понимая, что Валентина и так продолжит разговор.
И она заговорила.

Выговаривая каждое слово с трудом и напряжением, будто вынимала его из самого потаенного уголка души.
– Два года назад у нас в квартире пожар случился. Муж на работе, а мы с дочерью дома были. Она что-то на кухне готовила…

– Халат на ней загорелся…

– Быстро так… в один миг весь вспыхнул… А я … потушить никак не могла… Он так быстро горел… халат. А потом, – она прошептала эту фразу чуть слышно, одними губами, – доченьку похоронили.
И вдруг резко протянула ко мне обе руки, нервно освобождая их от рукавов плаща.
– Вот, меченная живу, а доченьки нет, – с надрывом выдохнула она и бессильно свесила руки, покрытые многочисленными шрамами от ожогов.

Наступило тягостное молчание. Ее блуждающий взгляд заскользил по морю и, казалось, что все происходящее вокруг не доходило до ее сознания.

Она опять была там, в той злополучной кухне, заполненной огромной, как мир бедой.
Рассказ потряс меня. Весь этот ужас словно бы развернулся у меня перед глазами, и я чуть не задохнулась от страха и боли, почувствовав, как рвалось материнское сердце от криков дочери о помощи.
– О, Господи! – мысленно взмолилась я. – Защити моих детей от беды и не дай мне их пережить.
Мне хочется расспросить ее подробней, но я не отваживаюсь и не нарушаю бесконечно затянувшегося молчания.

Валентна медленно поворачивает ко мне голову.
– Это все муж. Езжай да езжай… Перемена обстановки, другие люди, экскурсии… Да только ничего из этого не вышло…
– Может время и лечит, но не тогда, когда детей хоронишь…

Она вдруг встала и, не прощаясь, быстро пошла по набережной, как будто хотела убежать от отчаяния и безысходности, которые как тени, двигались за ней.
Я долго не могла прийти в себя. Мои чувства сменяли друг друга с неимоверной быстротой. Мне казалось, что все вокруг замерло, затаило дыхание, и только море тихо и грустно шепталось с галькой, словно заново пересказывало услышанную страшную историю.

Я смотрела вслед Валентине и уже не могла выделить ее среди других отдыхающих, которые гуляли по набережной, но все смотрела и смотрела.
Мне вспомнилась где-то прочитанная фраза: «Она перестала жить, хотя и продолжала работать, обедать и вращаться в обществе».

Она перестала жить. Горе съело ее душу и там ничего, ничего не осталось, кроме боли. Она пытается, она ищет кого-нибудь, чтобы поделиться этой болью, чтобы освободить хоть маленький уголочек души для света, где бы появился живой росточек жизни. Днем она всем улыбается, словно никакой трагедии в ее жизни и не было. А ночью… вместе с темнотой возвращается страшное чудовище – горе. Оно, как едкий дым, заполняет комнату, заползает в нос, рот. Хочется кричать, но крика нет, только стон умирающей от боли души. А в голове в тысячный раз один и тот же вопрос: «Почему не я?»

Встаю и медленно плетусь в санаторий. Подробно описываю мужу нашу встречу.

– Прости нас, Господи, прости, – прошептал муж, когда я закончила говорить.
Молчим.
Жизнь каждый день дает нам уроки мудрости и это был один из многих. Евангельские слова – «не судите, да не судимы будете» звучали в голове, как набат.

Мы осудили женщину только за то, что нам не понравился цвет ее одежды.
А ведь это цвет ее горя.

Господи! Ты создал нас для любви и добра. Ну как мы ухитряемся натолкать в свое сердце столько дряни?! Ну почему, почему мы не можем принять человека таким, какой он есть, и не укладывать его в Прокрустово ложе?!

Ночью я долго не могла уснуть. Перед глазами возникал образ Валентины. Было стыдно и больно за содеянное. Но прошлое не воротишь – такова жизнь.

А утром следующего дня, когда мы вновь встретились с Валентиной в столовой, я уже не видела ни ее прически, ни того, во что она одета, а только глаза…

На улыбающемся лице – глаза, полные затаенной боли и в них: «Неправда, что время лечит, неправда…»