Тихое сердце

В доме светло и тихо. Я занимаюсь своим любимым делом — перебираю вещи в бабушкином сундучке. Бабушка и тётя Поля сидят у круглого стола, что стоит в углу под иконами. Они негромко переговариваются, иногда замолкая и вздыхая. Я не вслушиваюсь в их беседу, но по долетающим до моего слуха словам знаю, речь свою, как всегда, ведут они о детях.

По своим мамам бабушка с тётей Полей двоюродные сёстры, а замуж в молодости вышли за родных братьев, и дети у них как общие. Вся жизнь прожита рядышком в переживаньях и молитвах друг за друга. И войну перебывали вместе, выхаживая ребятишек; мужья воевали.

Сейчас у них уже внуки, даже мне целых пять лет. А я ведь дочка самой младшей бабушкиной дочери. У тёти Поли муж умер, когда меня еще не было. А мой дедушка на покосе.

Я затихаю. Вокруг меня такая тишина, что даже самый слабый звук не смеет вторгнуться в неё. Бабушки мои задремали. Созерцая их, затаиваю дыхание. Время остановилось...

Белые платочки, светлые лица, даже в глубокой дрёме внимающие друг другу...

Вдруг вздрогнув и откинувшись немного назад, тётя Поля открывает глаза и, как бы уличая бабушку, громко спрашивает: «О, Дунь, аль спишь?» Бабушка в ту же секунду, будто отмахиваясь от чего-то рукой, торопится уверить подругу: «Да не-ет!» Обе поправляют платочки, и снова дом наполняется их воркованием.

Я достаю из сундука дедов военного времени чемоданчик, вынимаю из него старинные фотографии, ордена, медали, книжечки к ним. Это для меня — самое главное в доме богатство. Вот на снимке мои прадедушка Григорий и прабабушка Поля со своими детьми: бабушке здесь шесть лет, тёте Мане — четыре годика, дяде Ване чуть больше полутора. Девочкой тётя Маня была очень красивой — большие голубые глаза, длинные белые локоны, в белом кружевном платьишке, на ножках белые чулочки и красивые ботиночки. Дядя Ваня как маленький мужичок в белой косовороточке, подвязанной тёмным кушачком, и широких черных штанишках. Про себя бабушка говорила, что она «страшней волка», поэтому я всегда долго-долго всматриваюсь в её детское личико и представляю, как она с пяти лет пекла хлеб, ухаживала за малышами, ведь «маманя больно красивая была, а папаня, хоть еще красивше, сильно её любил».

Я чувствую ласковые объятия тишины, перевожу взгляд — бабулечки мои снова погрузились в полусон. Бабушка, локтем опершись на стол, покоит голову на руке. Лицо её, как никогда, безмятежно. Тётя Поля, обхватив себя руками, слегка покачивается, словно убаюкивается. Я безмолвно взираю на них, ничуточки не желая потревожить...

Вдруг бабушкин локоть срывается с края стола, она резко выпрямляется и первым делом выпаливает: «Чё ж, Поль, уснула?» Тётя Поля, как-то быстро освободившись ото сна, мягко улыбается: «Ой, Дунь, скажешь тоже, к чему ж я спать-то буду».

Некоторое время они еще тихонечко сидят в раздумьях и завершают свою беседу глубоким вздохом-согласием: «О-ох, Полькя!». «Молчи, Дунькя!»

Бабушка поднимается, вглядывается в окно: «Полькь, кто ж эт в таком бело-розовом пальто-то?» Тётя Поля устремляется к окну, и они пытаются угадать счастливую обладательницу пальто, ведь для моей бабушки всё самое красивое — «бело-розовое».

Через сорок лет я прочту в одной книге: «...благодать Божия приходит в тихое сердце» и вспомню этот чудный летний день.