— Что-то мне не по себе, — Вера приблизилась к Старцу и взяла его руку, словно прося у того поддержки.
— Не бойтесь, — заговорил он, — Всякий страх питает лишь пустота. Время не заканчивается там, где ветер разметал песочные замки, там заканчиваются иллюзии. Глупо собирать песчинки в ладонь, их не удержишь и подставив вторую руку. А то, что и можно удержать здесь, не подарит вечности. Мир изменился внешне, но он остался прежним. Никто и никогда не отнимет у человека шанс стать человеком. Даже вынув крошечный камень из подножия гигантской скалы, можно вызвать оползень, так, и положив камень в основание мира, прекращают многолетние войны. Мир начинается и заканчивается в сердце человека, в этом заключена великая тайна и сила, потому и строить дом нужно не на песке или даже и в камне, а изначально внутри себя. Ссоры и войны лишь отражают скрытые начала жизни, они подобны огромным зеркалам, растянутым на поверхности земли невидимой рукой порядка или хаоса. Ожесточенное сердце питает войны, в мирном сердце лежат истоки тишины. Никто и ничто не может заставить человека стрелять в собственного собрата, разве что страх, обитающий в темноте когда-то живого сердца, одичавшего в какофонии первобытной ярости, выплеснется ядовитой слюной и завянет даже и сухой кактус, а земля превратится в пустыню. Но все это — лишь внешнее проявление внутренней пустыни, от которой и текут живые или мертвые реки.
Где-то сверху загрохотало, хлынула прозрачная плена пыли, обозначая дыхание странников.
— Время, распечатывая суть сердца, предлагает два пути: согласие или протест. Здесь наступает свобода, но свобода заканчивается там, где выбор граничит с интересами тех, кто предложил свой вариант, упаковав его в обертки «свободного выбора по интересам». Стоит лишь на секунду отойти от правды вечности, как ложь времени выедет все без остатка, покрыв ржавчиной воспоминания. Но и тогда путь не потерян. Путь открыт всегда, нужно лишь прислушаться к тишине. Как у линии есть два начала, так у времени существует две крайности. Кто скажет, как звучит тишина в крайней бесконечности ее покоя? Так и страсть не дает времени обозначить тот предел, который и открыт, но закрыт только в сердце, где звучат шумы передела. А делить будут всегда, кто с выгодой временной, кто с поражением и в начале дележки. Но всем путь один — в тот предел, где страсть отражает лишь крайность поврежденной тишины мира. Там уже не услышишь себя, разве что призовут на очередной бунт дураков, хитро улыбнувшись, что так и положено, — заметил Горец, отряхивая легкость пылинок.
— Началась бомбежка? — спросила Вера.
— Да, тральщики зарабатывают свой хлеб. Им обещали свободу, чуть большую, чем свобода рабов. Но большая свобода в мире рабства значит лишь то, что ты подчинен системе сильшее, чем и последний раб, понукаемый к работе тяжелыми ударами плети.
— Здесь есть свет, — с этими словами проводник подошел к стене и дернул за провод, свисавший с потолка вниз. Тотчас пещера наполнилось ярким светом, ослепившим гостей, привыкших к слабому свету ручных фонарей. Прошла минута, прежде чем все привыкли к свету и начали различать окружающую обстановку.
Гости замолчали. Гулкая тишина нарушалась лишь дыханием трех людей, пришедших сюда в поиске истины. Случайный шорох одежды выдавал их движения. Казалось, время остановилось в этом замкнутом пространстве. Ничего не связывало внутреннюю тишину с внешним миром. Ничего не нарушало какой-то особой гармонии заброшенного угла с запыленной поверхностью отшлифованных ветром скальных вертикалей.
— Мы пойдем дальше, — ответил Старец.
— Что значит дальше в мире, где даль обозначена лишь горизонтом?
— Это и есть путь: комната или поле, небо или озеро — все лишь вехи познания. Есть в человеке то, что неизменно повторяется во множестве и во времени: простые человеческие чувства. Мы можем придумывать для них новые имена, но суть их не терпит хитрого разума. Эти чувства могут обманываться, но они становятся и поводырями на этой земле. Я говорю о вере, надежде и любви. Правда их объемлет всю историю человечества, и если мы будем дотошны в ее изучении, то увидим, что мир приближался к краю гибели только тогда, когда терял эти дары. Истина однозначна, поэтому она не может находиться только в одном конкретном месте. Тогда время обеднеет на подвиги и прозрения. И потом, ведь это очень опасно: держать правду в одних руках. А что если ее обладатель начнет злоупотреблять таким знанием?
— То есть человек обречен на собирание истины по крупицам? — не то спросил, не то ответила сама себе Вера.
— Да, для этого и дается время. И путь каждого может стать либо приближением, либо удалением. Правда, некоторые блуждают где-то на середине. Но и у них всегда есть шанс.
— Шанс, — тихо произнесла Вера, — но ведь его можно и не принять или оттолкнуть.
— Да, и чаще всего люди отталкивают возможность сделать шаг навстречу истине. Вот, например, любовь. Как ее познать? А ведь ее не познают, ее проживают, как дар горечи и отрады. Если оттолкнёшь ее, то она сама начнет бежать от тебя, оставляя лишь горечь обид. А сначала нужно просто принять ее всю, со всей горечью жизни и несбывшихся ожиданий, но через эту горечь придет и радость. Таков закон.
Старец задумался на мгновение, и, не предупреждая, двинулся к двери, с силой толкнув отсыревшее дерево.
— У меня есть ключи от многих дверей, — тихо произнес он, — но нет ключа от выхода. Выход у каждого свой, это правило непреложно для всех гостей острова. И вы должны его найти.
— - Вы же говорили, что всегда есть двери, которые можно открыть, — заметил Горец.
— - Да, это так.
— Но как же выбрать правильную? — молодой человек оглянулся на женщину, замешкавшуюся перед тем, как переступить порог выхода, — Вера, не отставай, не хватало нам еще потерять тебя.
— На острове ничего не может потеряться просто так, а уж тем более человек. Ведь люди всегда оставляют после себя след: плохой или хороший, добрый или злой, но он напоминает об их времени, прожитом в мире. Кто-то развязал войну, ввергнув собственный народ в кровавую бойню мелких интересов глупцов, а кто-то просто защищал собственный хрупкий мир. Время рассудит всех, выхватив из сиюминутности подмены и прозрения, оставив прозрение страждущим, а подмены глупцам. Глупцы захлебнуться жадностью или страхом, а мудрые пойдут дальше, собрав сияние в свечи, зажженные в этой кромешной тьме.
Все трое оказались в темном коридоре. Где-то вдалеке мерцала слабая лампа. Воздух казался тяжелым, пропитанным теплой влагой. Проводник молча шлепал по бетонному полу, уверенно направляясь в очередной переход. Коридор казался бесконечным. По обеим его сторонам находились плотно закрытые двери, разбухшие от постоянной влажности.
— Мы свободны в этом мире? — неожиданно спросила Вера.
— А с чего это ты заговорила о свободе? — удивился Горец.
— Не знаю, но мне почему-то показалось, что мир подобен путам, что чаще обманывают нас ложным выбором.
— Выбор сам по себе не плох и не хорош. Он не обманывает никогда, даже если и приносит разочарование, — ответил старик, — но вот свобода возможна только тогда, когда выбор приоткрывает нам обман заблуждений.
Опять наступила тишина, которую не нарушал ни один звук, кроме приглушенного шуршания крыльев множества птиц, выбравших пещеру прибежищем своего будущего. Каждый раз, как гости приближались к очередной двери, лампочка над ней начинала мигать. Пространство позади путников погружалось во мрак, оставляя в душе гнетущее чувство неопределенности.
— Как тут странно, — тихо заметила Вера, напряженно всматриваясь вперед.
— Ничего странного нет ни в одном коридоре, он ведет лишь к выходу, даже если по пути и придется пару раз оказаться в тупике.
— А всегда ли выход — это выход? — задала Вера неожиданный вопрос.
— Хороший вопрос. Выход — всегда выход, разница в том, куда человек приходит. Путь на земле не бывает прямым, но двери всегда впускают стучащего. Наверное, потому что каждый выход приводит к началу всех вещей, — загадочно произнес Старец, бренча в кармане связкой ключей.
— Так значит, выход может быть и концом? — Вера сразу же погрустнела от такой сложной перспективы поиска выхода, который не всегда приводит к началу.
— Но за финалом всегда идет новое начало, уже в ином качестве. Таково время, оно никогда не сохраняет вещи в неизменном виде. Пока секунды отсчитывают часы, в мире будут плакать, а потом смеяться. И разница этих чувств будет толкать вселенную к новым формам. У каждой вещи будет свой путь, но путь этот невозможен без того, чтобы все не сложилось в одну картинку. Этой общей картине и подчиняется время, она есть цель пути на много дней вперед, никто даже и не знает насколько. Порой сила или слабость одного поступка меняет многое, это как со слабостью. Примешь ложь — ответишь за нее, нет, она и не коснется тебя.
— Мир будущего, каким он будет?
— Это будет мир молчания. Нет, там не будет молчания слов. Но разве нужно будет кричать о боли там, где время распадется и вместо его переменчивости вечность покроет всех истоками? Возвращение к себе — это ни страсть, ни буря, ни ураган, а волна, тихо перекатывающаяся по неровностям дна. Ударившись о берег, она отскочет вглубь, словно бы и не накатывалась не песчаные гребни. Ничего не изменится, ибо и меняться не будет нужды. Не нужно будет страдать, чтобы обрести желаемое — желать можно только то, что переменчиво. Вечное дарит лишь сопричастность. И покой.
Наконец, все трое подошли к тяжелой железной двери, проржавевшей во многих местах. Старец задумчиво остановился и, достав связку ключей, начал перебирать их, пытаясь найти подходящий.
— Странно, — забубнил он себе под нос, — замок новый, а мне никто не сказал.
— У вас нет ключа от этой двери? — спросил осторожно Горец.
— У меня есть ключи от всех дверей острова, я проводник. Просто меня не предупредили, что появился новый замок.
— Так в чем проблема? Если ключи есть, какая разница, какой замок висит? — резонно заметил молодой человек.
— Нет никакой разницы, если смотреть на вещи с вашей стороны. Но проводник должен знать о таких вещах заранее, в этом и заключается его роль. Если что-то случилось без ведома владельца ключей, значит, остров стал чужим.
— Это как-то повлияет на нас? — насторожилась Вера.
— Мы можем столкнуться с неожиданностями за той дверью, замок от которой поменял владелец, — ответил проводник уже спокойным тоном.
— Так значит, у всех дверей острова есть владелец? — резонно заметил Горец.
— У любой двери есть тот, кто ее поставил. Дверей может быть огромное множество, но лишь немногие из них ведут к свету. Любая дверь — это вход или выход. Там, за пределами острова, двери потеряли свое символическое значение, они превратились в разного рода перегородки между пространствами одного уровня. Но на острове не так. Здесь каждая дверь открывает путь, а путь равен познанию его законов. Имея ключи от всех дверей, я могу предполагать, что за ними находится.
— Предполагать? — удивился Пашка.
— - Да, только предполагать — это единственная вещь, доступная человеку. Располагает всеми вещами Господь.
