Нераскрытое дело майора Протасова

Бориса Николаевича Протасова  в  нашем  городке  знал  каждый.  Он  прослужил  следователем горотдела  милиции  без  малого  сорок лет и за время  службы   раскрыл рекордное  количество самых  невероятных и запутанных  преступлений. О нём  ходили  легенды. Судачили, будто бы  он обладает  даром ясновидения, владеет  гипнозом, поэтому, дескать,   преступники на первом же  допросе  сознавались  в  своих  злодеяниях.

Ничего  такого на  самом  деле не было. Протасов  был въедливым  педантом с острым глазом, человеком с прекрасным  аналитическим  умом, отлично использовавшим в  работе  дедуктивный  метод. Часто мельчайшие, казалось бы,  ничего не значащие  детали, на  которые его  коллеги  не обращали  внимания, для  Протасова  становились той  самой отправной точкой, идя  от которой он  раскручивал  самые  хитроумные  преступления.

Когда  он вышел на  пенсию, его  пригласили работать в частное  сыскное  агентство, и он не отказался: здоровье у  него  было прекрасное, да и работа  эта  ему  вполне подходила. Жена  Протасова умерла  десять  лет назад, детей  у него не было, он  больше не женился и  жил  в  своей   «двушке» тихим бобылём.

Эта   печальная  и  невероятно странная  история началась  поздним осенним  вечером, когда  Протасов после  работы  вошёл в  лифт  своего  дома. Войдя  в  лифт, он  тихо  выругался: на  стенке  только что   отремонтированного  лифта   появилась короткая  надпись  черным  маркером ―  ЛОХ.

Кто-то, наверное,  равнодушно  отнёсся  бы к такой  мелочи;  кто-то  пробурчал бы про себя раздражённо  разные короткие  слова; кто-то даже и не  обратил  бы внимания на  эту надпись. Но только не Протасов.  Протасов уважал девиз: «Чисто не там, где  метут, а  там, где не сорят».  Он был   человеком военным, дисциплинированным и имел чёткую и активную жизненную  позицию. Либеральных   штучек не признавал, был прям и консервативен.  В автобусе он поднимал на  ноги молодых  людей, делающих  вид, что они  едут  в  пустом  автобусе, когда  рядом с  ними в  толчее  томились  пожилые люди,  беременные  женщины и инвалиды. Делал он  это просто и  эффективно, без нотаций, толераций и уговоров:   подходил  к такому задумчивому индивиду и громко  и  жестко  произносил: « Резко встал, новобранец! Уступил место  женщине!». Это действовало безотказно. Городские ларёчники   боялись его  больше, чем  налоговых  обирателей: с теми   договаривались —  с  Протасовым  договориться  было нельзя. При  нём всегда  был  фотоаппарат  и  диктофон и пользовался  он  ими с большой   пользой для  дела.  Появляясь неожиданно, он выявлял  продавцов, которые  продавали  несовершеннолетним  пиво, джин, и  сигареты и отвертеться им уже не удавалось: он  «сигналил» в  прокуратуру, контролировал ход  дела (чтобы  его не спустили на  тормозах), и  добивался  наказания  для  проштрафившихся, причем, совсем не  боялся  тратить  на это  своё  время. 

Вот и сейчас он думал:  «Нет,  этого  я  так не оставлю:  вычислю подлеца, заставлю прилюдно  оттирать эту абракадабру в  лифте, а  заодно другие гадости накаляканые в  подъезде. И  родителей  его  расчихвостю, что бы за детками-акселератами  цвета индигового дерьма присматривали». 

А между  тем, в голове  Протасова непроизвольно уже  возник  слабенький  буранчик,   который  частенько   становился  предтечей   мощнейшего  мыслительного  тайфуна: мозг Протасова зацепился  за  это  короткое  слово ЛОХ, которым  были  исписаны  стены  подъездов  всего города. Это  означало  только одно: Борис  Николаевич  уже начал  расследование, стал  анализировать, думать. Остановиться  он  уже  не мог — таков  был  этот человек.

***

Весь вечер он  ломал голову, думая о том, почему  именно этим  словом украшаются  нынче  стены подъездов. « И раньше, —  думал он, —  реже,  чем  сейчас, но всё же появлялись слова из  трёх  букв на  заборах и  стенах, но это можно  было  объяснить: появлялось оно в связи с  подростковым  гормональным  всплеском будущих   мужчин, плюс было естественное  желание  выпендриться, похулиганить. Теперь пишут какое-то постное слово, больше похожее  на  междометие. Слово, впрочем, это  не без смысла: означает оно сущность человека  наивного, которого  можно  легко надуть; человека упустившего какие-то  возможности, не  добившегося  успеха, оставшегося  на  обочине    жизни. Но почему оно так любимо «писателями? Отчего так упорно его они пишут?».

Разгадки он пока не знал. Удивляло его  ещё и то, что это  слово на  стенах обычно не  носило   направленности на какое-то конкретное лицо, это редко случалось. «В самом деле, ― думал он, ―  чего это  ради,  какой-то  идиот, ходит и пишет  это  слово? Не о себе же он, в  самом  деле,  пишет! Не себя же он  обзывает!    Когда написано  Петров лох, или  Сидоров лох —   тут всё  понятно: успешный   господин  выставил свою  чёрную  метку неудачникам  Петрову и Сидорову. А когда везде и всюду пишут ЛОХ ― это что?».

Некая неоформившаяся  мысль стала  томиться  в  голове  Протасова. Утром  он  вошел в  лифт  с мощнейшей  лупой  и внимательно  рассмотрел  надпись, из  лифта  он вышел   в  сильной  задумчивости.

После обеда  Протасов  ездил  в  пригород по одному  делу.  В  доме, в  котором ему  довелось  быть,  все стены  были  расписаны  словом ЛОХ, а когда  он вернулся  на  работу, то и в лифте  дома, в  котором  находилось  сыскное  агентство, тоже появилось это слово, хотя  ещё  утром его не было. Тут  Протасова посетила нелепая  мысль, а не один ли  человек всё  это калякает? Уж очень почерк  сходный! Это нужно  было проверить. Педант  Протасов обязан  был  проверить свои мысли. Всю следующую   неделю  Протасов  фотографировал  это  слово везде, где оно ему  встречалось. Скинув  снимки на флешку, он  отнёс  их в  горотдел своему  старому  другу  графологу Логинову. Резюме графолога огорошило  Протасова: все  слова  написаны  одной  рукой!

Протасов  был потрясён.  Выходило, что какой-то бездельник шатается по всему  городу, ездит во все его концы  и даже в  пригород,   ради того, чтобы черкнуть  маркером три  буквы?! Но на это нужно  время и деньги! В конце концов, городской  транспорт и  бензин, если писака  ездит  на  автомобиле,  стоит денег. И  при  этом, никто не никогда не видел  этого  неуловимого подлеца!

В эту  ночь  Протасов  не спал  совсем. Раздумывая, он   говорил  себе, что это  совпадение, что порой  случаются разные  неожиданные совпадения, но такое …

Он взял  лист бумаги, написал на  нём маркером  ЛОХ и, рассматривая   слово,  стал  размышлять.

Сделал он  следующее заключение: слово это весьма лёгкое  для  написания. В самом деле, Л  —  это просто галочка, или  закорючка; О —  кружок; Х —  крестик.  На написание такого  слова уходит  очень  мало времени, а  учитывая, что нужно не попасться —  это  благоприятный  фактор, для марателя  стен. Закорючка — кружок —  крестик,  — слово готово! У Протасова на написание  этого  слово уходило две секунды. Протасов твердо пока   уверился лишь в одном: это пишут совсем юные  подлецы.

Вскоре  у Протасова  образовалась череда   командировок. За  два  месяца он побывал  в  Тюмени, Барнауле, Москве,  Ростове на Дону, Воронеже.  Он  ездил  с фотоаппаратом и  снимал все увиденные  факсимиле из пресловутых  трёх  букв. Собралась порядочная  коллекция  автографов. Дома  он снёс  снимки  Логину и попросил  сравнить  снимки со снимками первой  серии. Изумлению его не было  границ —  Логин  сообщил, что все   слова написаны одной  рукой!

Протасов  впал в транс. Такого в  его практике ещё не было. Он изменился, стал раздражителен, задумчив, после  семилетнего перерыва  вновь  стал  курить. Согласиться, что он не в силах  разгадать  этот ребус ему  не позволяло  самолюбие, но и шансов  схватить   за  руку  человека,  который одновременно  мог находиться  в  разных местах,  практически не было. Оставалось одно: плюнуть на  эти  бредни, свалить всё на  сверхъестественные силы. Этого  Протасов  совсем  не мог  сделать, потому что был закоренелым  материалистом.

***

Вечерами он  сидел на  своей  кухне и писал, и  писал на  бумаге  одно и то же   слово лох, лох, лох, лох. Однажды  он проснулся  в  три  часа ночи весь в  поту, ему  было  очень  страшно. Он  зачем-то подошел к входной  двери и  долго  глядел в  глазок, когда после  этого  шёл к  кухне, ему  казалось, что за  его  спиной  кто-то тихо  крадётся. Он залпом  выпил  рюмку  водки, подошел к окну, за  которым  выла  метель, и неожиданно  наступило прояснение и он, рассмеявшись, сказал громко: «Да это Логинов  меня  за нос  водит? Прикалывается? Он же  всегда  был мастак по  части розыгрышей, но я   знаю, как это проверить, и поймать  его  с  поличным. Я сам напишу  ЛОХ, отнесу своё творение  Логинову и попрошу  сличить его  с прежними автографами.

Он уже не заснул до  утра. В  девять утра он  стоял у  двери кабинета  Логинова.  Тот   устало  и грустно  глянул  поверх очков  на  Протасова и  сказал:  «Ты бы  завязывал, Борис,  с  этой  галиматьей. Крыша   может съехать».  Но Протасов насел на  друга и тот сказал ему, что  сделает  всё  через пару  дней.

Через  два дня Логинов  положил на  стол перед Протасовым  лист  бумаги, на котором было  небольшое  резюме: « Все 586 слов написаны  одной  рукой».

Протасов  прочитал и,  сузив глаза, сделал  лукавое  лицо, погрозил  Логинову  пальцем,    сказав зло:
— Ты умный, Ваня, но и я не дурак. Ты надо мной  стебёшься! Ты попался, Иван: последнее слово  писал я! Вот  этой  самой рукой,   два дня  назад  на  своей  кухне.

— Факты  — упрямая  вещь, —  ответил  Логин. —  Тебе, Боря,  нужно  отдохнуть. Развеяться. Съездить в  тёплые  края.

— В тёплые  края, говоришь? —  крикнул Протасов и,  разорвав  резюме  на клочки, швырнул его  вверх к потолку и выбежал  из кабинета.

Он поехал  домой. И тут  взбесился вовсе: на его новенькой  металлической двери, облицованной  под  светлый  дуб, чёрным  маркером было написано: ЛОХ!

Протасов стоял целую минуту  истуканом,  шепча:  «Я не лох, не лох, не лох! Подлецы, подлецы, подлецы —  это вы  наипервейшие  лохи!». Он  принёс  губку и  долго  оттирал слово. В  квартире он  бухнулся  в  одежде и  туфлях на  диван и  лежал неподвижно,  уставившись в  потолок  несколько  часов.

В  три часа  ночи его подкинуло  пружиной. Он  встал,  нашел в  столе  чёрный  маркер и вышел  из квартиры,  забыв  закрыть  дверь. Жил он на  16 этаже, Он прошел  этаж за  этажом и с  удовольствием писал на  дверях  квартир  ненавистное, проклятое  слово.

На третьем  этаже, зашипев: «Что ж ты  делаешь, придурок!»,  —  его  схватил  за  руку   крепкий  мужчина в   пижаме, куривший  у  мусоропровода.

— Лох? —  спросил его  Протасов.

Мужчина  занёс кулак, но Протасов ещё  не утратил милицейских  навыков. Он перехватил  руку мужчины,  вывернул  её на  излом. Мужчина  стал кричать. Вышли  люди, скрутили Протасова, вызвали  милицию.

В милиции, в  той  самой,  в которой  сорок лет прослужил Протасов,  его часик подержали для  приличия  в  закрытой  комнате, после   напоили чаем с печеньем, покорили немного.  Милиционеры никак не могли понять, что происходит с  человеком, потому как тот был  трезвый, и  уже хотели  отвезти    коллегу  домой, но  тут Протасов попросился  в  туалет. Возвращаясь из  туалета,  он  маркером, который у него не догадались изъять, жирно вывел на  двери начальника  милиции ЛОХ. Маркер у  него отобрали и вызвали  «скорую».

На  следующий  день  Логинов  пришёл в  психиатрическую больницу, в  которую определили  его  друга. Он говорил  с  главврачом,  который  сказал,  что Протасову  ещё  нескоро   придётся  покинуть   гостеприимные пенаты  больницы.
— Нельзя ли  мне  увидеть его?  —  спросил  Логин.

— Да ради Бога, —  согласился  врач. ―  Только не давайте ему ничего пишущего. У нас  здесь  сплошные графоманы.  Один каждый  день в  Европейский  суд пишет,  требует  с Чубайса  799900012 евро  моральной  компенсации за обман народа. Шельма!  Точно как высчитал! Другой фрукт  мемуар про Горбачёва   строчит, доказывает, что «меченый»  был агентом ЦРУ, третий, пишет письма Пан Ге Муну с одной  фразой: «Миру — мир», но на конвертах почему-то пишет: Торжок, Тверской области, улица Ленина 7,  Михельсону Льву  Ароновичу. Ваш —  тоже  хитрец, у всех просит фломастер.

Логинов  говорил  с Протасовым  в коридоре. Тот выслушал товарища и стал просить у  него карандаш или  авторучку. Не  получив  ничего,  он  погрустнел и на  все увещевания  Логинова   согласно  кивал  головой: Логинов просил его  образумиться, и вернуться  к нормальной  жизни.

Протасов   две  недели  ходил по  больнице,  блаженно  улыбаясь, слушая, присматриваясь, а потом  напросился  на приём к  главврачу. Вальяжно  расположившись   в кресле, он поведал главврачу о жутких  нарушениях,  творящихся  в его  скорбном заведении, о которых главврач, само собой,  знал  лучше всех. Больной не больной, но «следак» он и в  психушке «следак!».

Протасов открыл нарушения, которые  прямо попадали под  статьи  уголовного  кодекса: среди больных было много  людей  здоровых, преступников,  «косивших» под ненормальных, у  этих  был отдельный  рацион, спиртное и  сигареты,   ходили  они с  телефонами, поблажки  эти  были не  бесплатные:  главврач  поставил  дело  на  рыночные  рельсы. Кроме  всего, неплохие денежки   имел  главврач и с  призывников,  которых  сердобольные мамаши и папаши  с деньгами, отмазывали от  службы, было ещё  и  воровство,  недовложение продуктов  в блюда.

Главврач,   криво  улыбаясь, выслушал Протасова,  вызвал  санитаров и когда  те  скрутили  совсем не сопротивляющегося  Протасова, приказал: «Вколите этому менту настоечки смирительной».

Вкололи. Протасов пять  дней не мог ходить, поднялась  температура,  начался   жесточайший, болезненный  понос. Когда Протасов  оклемался, он выкрал  у плотника  чинившего  окна гвоздь, и  нацарапал на  двери  главврача дорогое сердцу  слово. Вкололи смирительного три  раза. Больше  Протасов  не  бастовал.

Выпустили его  через  три года. Протасов  подошел  к  двери  своей  квартиры с пакетом, в  котором   лежали пачка яиц, масло, кусок  сала, помидоры и хлеб. Его  будоражили  радужные  мысли о  ванной,  яичнице  на сале, теплом  шерстяном  халате.  Однако попасть  в  квартиру он никак не  получалось: ключ не  открывал  дверь. Дверь  была  та же, но  замок  по всему был  другой.

Неожиданно  дверь сама  распахнулась, и на пороге его квартиры возник  моржеподобный  мужчина в  кальсонах, а  за  его  спиной  моржиха  с  бананом во  рту.
— Те чё  надо, лошара, — процедил   мужчина,  окидывая   Протасова  презрительным  взглядом.
— Я собственно…  домой  пришёл, — промямлил  Протасов.
— Чё?! — морж  стал багроветь.
— Это  моя  квартира, я  был в  больнице, вот вернулся, — сказал Протасов, предчувствуя с тоской, что  всё  это он говорит  впустую.
— Эту  квартиру  мы  купили два с  половиной  года назад, — пропищала  моржиха. —  Хозяин  этой  квартиры  умер, и  наследников  у него не было. Наш  юрист проверял  все  документы.
— Да нет же!  Здесь  произошла какая-то ошибка,—  безо  всякой  надежды  сказал Протасов.
— Умер, я  тебе говорю. Умер хозяин  этой  квартиры, —  сказал  моржеподобный и,   развернув   Протасова  за  плечи, дал ему  крепкого пинка, и  захлопнул  дверь.
Выйдя  из парадной,  Протасов, сгорбившись,  побрёл,  куда  глаза  глядят, и  очнулся   только тогда,  когда  оказался у  кладбищенских  ворот.
Он  стал  испуганно озираться, не понимая, как он  здесь оказался. Потоптавшись у калитки, он  открыл её и вошёл в  кладбищенский  двор, в центре  которого высилось   здание  администрации  кладбища,  а перед  ним стояли ряды  дорогих иномарок.
Был тихий  тёплый  июльский  день. Раскидистые  ивы  клонились над могилами, где-то куковала  кукушка,  щебетали  птицы, воздух  был чист, пахло свежескошенной  травой. Всё  было  ухожено, чувствовалось, что здесь уважают порядок и есть хозяин.
Протасов   вдруг  вспомнил, что здесь похоронена его  жена, и он  уже  более  трёх  лет не был на её могиле. Он взволновался и, оглядевшись,  засеменил  по  посыпанной   кирпичной  крошкой  дорожке. Ему  нужно  было  обойти  здание  администрации, и когда  он поравнялся  с ним, его  окликнул  человек с  сигаретой  во рту, стоящий на  крыльце здания:
— Николаич, ты что ли?! Какими судьбами? Век тебя  не видел, в натуре.
Протасов  поднял голову и  узнал Кротова, директора  кладбища.  Когда-то в 1993,  в  самый  пик  разгула  бандитизма, у  Кротова  выкрали  дочь и   требовали крупный   выкуп, грозя  отрезать ей  пальцы  за  просрочку  платежа. Кротов  обратился  за  помощью  к Протасову. Тот  лихо раскрутил  это  дело. Дочь вызволили из плена, похитителями  были  люди  Лёньки Мороза, крутого и  жестокого  мерзавца, наводившего  ужас на жителей  и, особенно на  торгашескую  братию. Вознаграждения с  Кротова Протасов  не взял, на что  Кротов  сказал ему: «Мужик! Рад  буду видеть  тебя у  себя  в  моей ойкумене, (Кротов  любил  ввернуть к месту и не к месту умные  словечки или выражения). Протасов,  тогда  улыбаясь, ответил перекрестившись: «Свят, Свят, Свят». «Все там  будем», —  поставил точку  в  разговоре  Кротов.
Когда  умерла  жена  Протасова, Кротов не  взял с него ни  рубля, ни  за  погребение, ни за место, ни за мраморное надгробие —  добро он помнил.
Конечно же,  Протасов   догадывался, что сам  Кротов не лыком  шит и водятся  за ним  грешки, которые  тянут на статью, (и не одну), но он не мог и подумать, что Кротов после  освобождения  дочери лично расстрелял  Лёньку Мороза и пятерых его   нукеров, закопав  их трупы в соседнем  лесочке.
— Николаич! —  спускаясь  с крыльца, и пожимая  руку Протасова, — сказал  Кротов, — Никак ко мне в  гости пожаловал? Что-то ты неважно выглядишь.
Протасов,  переминаясь с ноги на ногу и смотря  в землю, молчал. Кротов  внимательно  оглядев  Протасова, спросил  участливо: «Стряслось что-то?»
Протасов поднял голову и  заплакал.

— Ну, ну, что это ты? —  обнимая  его  за  плечи, — тихо  произнёс Кротов.  Он  привёл  Протасова в  свой  офис, напоил  чаем с  лимоном  и коньяком и услышал историю Протасова в  кратком  изложении.
Выслушав  Протасова, Кротов  изрёк:
—  При глобализме  усугубляется  социальная  несправедливость.
Немного  подумав, он  продолжил:
— Сейчас,  друг ты  мой, не  93-ий год. Тогда я  всяких  хитромудрых менеджеров из  агентств недвижимости, и тем,  кто хаты  у  людей бедных отнимал, мог в  два  счёта обеспечить местечко под камнем в моём хозяйстве. Эмпирически  это  было  сделать просто —  все  мочили  друг-друга, как в  американских вестернах. Французы говорят, что когда  стадо  быков  задавит  человека,  искать виновного  бессмысленно. Сейчас  мы  вступаем в новую  фазу абсурдной  демократии, её  законы замешаны  на толерантном  постмодернистском киселе. Значит, так. Мне нужен  сторож. Прежний  спился. Будешь  жить в  прекрасном  бунгало  с  русской  печью, там есть  топчан, стол, стул, свет, рядом церковка ― душу будешь отогревать. Получать  будешь  девять  тысяч рублей —  это нормально, не спорь, это больше, чем  твоя пенсия. Будут премии по  ходу дела. Кроме всего, есть  дело  и по  твоей  части, хорошо, что я тебя  увидел —  нужно  одно  дельце раскрутить. Кто-то меня  подсиживает, спихнуть  хочет. Неплохо  было бы  узнать  имя гада. Улыбаясь, он, подморгнув Протасову,   добавил:  *«Pereat mundus et  fiat justitia»
Протасов,  согласно  кивая головой,  поинтересовался:
— Как дочь ваша Настенька?
— Настя-то?  Она в  городской  Думе заседает. Председатель Совета по этике.
— А жена?
— Какая? — хохотнул  Кротов. —  У меня  этих  лахудр  длинноногих и коротколобых было …  идем, покажу  твой  особняк. Особняк для «особняка», —  скаламбурил он.
Они  шли к  сторожке тенистой  липовой  аллеей. Протасов  ободрился, он стал  успокаиваться. Неожиданно  Кротов  остановился, «Погоди- ка,—  вот же  тварюги. Нет у  тварей ничего  святого! — сказал он, и  быстрым  шагом  прошёл  к   могилке,  которая  стояла  без ограды, но  уже    с плитой  из  тёмного  камня.
Протасов  подошёл к Кротову, и, побледнев,  уставился  на  надгробие,  на котором кто-то мелом  написал ЛОХ!  Кротов  вырвал из  земли  пук  травы,  стёр надпись, сказав  раздражённо оцепеневшему Протасову: «Знаешь, что объединяет всех лохов? У них один почерк».

Послесловие

Протасов жил на кладбище вполне  счастливо, ему  здесь нравилось. По нескольку раз в  день он приходил на  могилу жены, приносил  цветы, и подолгу сидел здесь, мысленно  разговаривая  с  женой, ходил в церквушку, ставил свечки за упокой своих близких. Между делом он  распутал дело,  порученное ему Кротовым. Оно оказалось с  неприятным запашком: захватить  кладбище, доходнейшее предприятие, намеревались  дочь Кротова со  своим  мужем владельцем  пивзавода. Узнав об  этом, Кротов три дня  пил запершись в кабинете. А через некоторое  время пивзавод неожиданно  сгорел, (неполадки в  проводке!), зять Кротова пропал, говорили,  уехал в  Англию, дочь неожиданно  сложила  с  себя депутатские  обязанности, и пошла  работать кассиром в один из магазинов принадлежащих ёё отцу.
Протасов умер в  своей  сторожке во сне. Ему приснилась жена, с которой он шел,  взявшись  за  руки по бескрайнему полю  с  цветущими васильками.  Протасов не захотел больше просыпаться,—  так хорошо ему  было в  этом его последнем  сне. Когда   вспомнили о Протасове и  пришли в  сторожку, он  лежал на  спине,  на лице его застыла  улыбка.
Кротов   похоронил Протасова рядом его  с женой. Поставил  надгробие из   розового  мрамора,  на котором  было  выбито: «Здесь покоится хороший  человек. Господи, упокой  его  душу. Ниже  со  слов  Кротова резчик выбил изречение   *«Feci quod potui,  faciant melilora».

*правосудие должно  свершиться, даже  если погибнет  мир.

*Я сделал, что мог, кто может, пусть сделает  лучше.