Как Шаляпин ремёслам обучался

Отец отдал Федю в учение к сапожнику Тонкову, который был мальчику ещё и крёстным отцом, а не только мастером, учителем. 

Шаляпин вспоминал через годы это время:

«Я и раньше бывал у ТонкОва, ходил в гости к нему с отцом и матерью.  Мне очень нравилось у крёстного. В мастерской стоял стеклянный шкаф, и в нём на полках аккуратно разложены сапожные колодки, кожа.  Запах кожи очень привлекал меня, а колодками хотелось играть.  И всё было весьма занятно.  А особенно нравилась мне жена Тонкова.  Каждый раз, когда я приходил, она угощала меня орехами и мятными пряниками. Голос у неё был ласковый, мягкий и странно сливался для меня с запахом пряников; она говорит, а я смотрю в рот ей, и кажется, что она не словами говорит, а душистыми пряниками.  Позже, когда я приезжал в Казань, уже будучи артистом, встречаясь с этой женщиной и разговаривая с нею, я испытывал от её сдобного голоса то же самое ощущение воздушный мятных пряников. 

Отдавая меня сапожнику, отец внушал:

- Научишься шить сапоги, человеком будешь, мастером, заработаешь хорошие деньги, и нам от тебя помощь. 

Я пошёл в сапожники охотно, будучи уверен, что это лучше, чем учить таблицу умножения, да ещё не только по порядку, а и в разбивку.  А тут ещё мать сшила мне два фартука с нагрудниками! 

Помню была осень.  Стояли заморозки, когда я с матерью шёл по улице босиком, направляясь в мастерскую.  На мне был новый фартук.  Руки я засунул за нагрудник, как следует настоящему сапожнику.  Шёл я и всё смотрел по сторонам – как относится ко мне казанский народ?  Народ, по исконному равнодушию своему к историческим событиям, наверное, никак не относился ко мне, но я был уверен, что все люди думают:

«Ага, вот ещё явился у нас новый мастер!» 

…Принялся я за дело очень ревностно, но, к удивлению моему, дело у меня не спорилось.  Сначала мастера не обращали на меня внимания, но вскоре стали поругиваться!.. Но всё-таки в первый день меня не били. 

Тачать я научился скорее, чем сучить дратву, но, конечно, не без поощрения подзатыльниками.  Хорошо ещё, что хозяин был крёстный мне.  Мастера немножко считались с этим.  Но судьба не судила мне стать сапожником.  Вскоре я простудился и захворал.  Помню, лежал я на горячей печи, но никак не мог согреться… Потом я очутился дома, и, как сквозь сон, помню, шёл с отцом на кладбище.  Отец нёс на полотенце через плечо гроб.  В гробу лежал брат Николай.  А затем помню себя в больнице и рядом со мной, на койке, лежала моя сестра.  У меня страшно горели ноги, точно их кто-то жёг огнём. Какой-то чёрный человек прыскал на ноги из пульверизатора, и, пока он делал это, я испытывал блаженство, а перестанет – и ноги снова горят нестерпимо. 

Мать, сидя на койке сестры, говорила кому-то:

- Что вы, разве можно человеку горло резать?

Передо мной всё качалось, мелькало.  Голова моя была полна туманом, но я всё-таки догадался, что горло резать хотят моей сестре.  Это не удивило меня.  Здесь не разбойники, а больница. Значит, так надо – резать горло.  Но мать не согласилась на это, и сестра умерла.  Очередь была за мной. 

Но я стал выздоравливать.  Только кожа сходила с меня, как со змеи.  Я сдирал её большими клочьями.  Потом явился мучительный аппетит, я никак не мог насытиться. 

Однажды подошёл ко мне студент и спрашивает:

- Ну, брат, что тебе дать поесть?  Вот у нас есть котлеты, суп с перловой крупой и суп с курицей. Выбирай что-то одно.

Я выбрал суп с курицей, в расчёте, что будет сначала – суп, а потом – курица.  И был горько разочарован: мне принесли тарелку супа и в нём маленький кусочек чего-то.  Съел я суп и спрашиваю:

- А где курица? 

- Какая?

- А мне сказали…

- Ах, ты думал, тебе целую курицу дадут?  Ну, брат, этого не бывает…  

Очень жаль, что не бывает!..» 

Когда Федя совсем выздоровел, отец отдал его в обучение уже к другому сапожнику – поскольку считал, что крёстный балует пацана – отец понимал так, что без жестокого битья не будет науки. 

Увы, старые времена, дикие нравы…

Начался кромешный ад, о котором Шаляпин позже напишет в книге «Страницы из моей жизни»: 

«У сапожника Андреева я сразу попал в тиски… здесь меня заставили мыть пол, ставить и чистить самовары, ходить с хозяйкой на базар, таская за ней тяжёлую корзину с провизией, и вообще – началась каторга.  Били меня беспощадно… удивляюсь, как они не изувечили мальчишку!  Я думаю, что это случилось не по недостатку усердия с их стороны, а по крепости моих костей. 

Хозяин кормил недурно, но мне очень часто не хватало времени для того, чтобы поесть досыта. 

А тут ещё был очень неудачный порядок: щи подавались в общей миске, и все должны были сначала хлебать пустые щи, а потом, когда дневальный мастер ударял по краю миски ложкой, можно было таскать и мясо.  Само собой разумеется, что следовало торопиться доставать куски покрупнее и почаще. Ну а когда большие замечали, что быстро жуёшь куски, или глотаешь их недожёванными, дневальный мастер ударял по лбу ложкой:

- Не торопись, стерва! 

Умелый человек и деревянной ложкой может посадить на лбу солидный желвак!»

До «учёбы» у Андреева, после скарлатины, отец ещё отдавал Федю «в учение» токарю.

И тоже было плохо.  Во-первых, кормили скверно.  Во-вторых, работа была тяжёлая, непосильная для мальчонки: 

«Хозяин часто брал меня с собой на рынок, где покупал берёзовые длинные жерди, вершков двух и трёх толщиной. Эти жерди я должен был тащить домой.  Повторяю, я был худ. У меня везде торчали кости. И мне было всего десять лет от роду.  Однажды я тащил дерево и до того выбился из сил, что, бросив жердь, прижался к забору и заплакал. 

Ко мне подошёл какой-то скучный господин и спросил, отчего я плачу. А когда я сказал, в чём дело, он взял дерево, и сопровождаемый мною, понёс его, а, придя в мастерскую, стал, к моему изумлению, строго распекать хозяина:

   - Я вас под суд отдам! – кричал он». 

Тот выслушал молча, но, когда ушёл добрый человек, жестоко избил мальчика, приговаривая:

- Ты жаловаться?!  Жаловаться?!

А десятилетний Федя Шаляпин и не жаловался вовсе.  Просто сказал господину, что нести дерево не может и боится опоздать в мастерскую. 

Вот так обучали ремёслам в те времена… 

Ответ монархистам, славящим царя Николая и весь тот «устрой» дореволюционный. 

У всякой эпохи – свои скелеты в шкафу.