Вы здесь

А.А.Потехин и Кинешма. Ученик и соперник Островского, создатель «мужицких» драм.

Здесь, в Москве, под влиянием Островского созрело решение попробовать себя в драматическом роде. Обращение Потехина к жанру драмы не случайно. При бедности тогдашней литературы и при отсутствии общественной жизни, огромное значение для всех образованных людей имел театр: это было единственное место, где еще можно было отвести душу, в особенности благодаря превосходному составу московской труппы, которая своим исполнением заставляла забывать о бедности, а подчас и нелепости тогдашнего драматического репертуара.

Знаменитая фраза Белинского: «О, ступайте, ступайте в театр, живите и умрите в нем, если сможете!» более чем когда-нибудь, сохраняла свое значение в то время, когда на московской сцене действовали Молчанов, Щепки, Садовский и их знаменитые товарищи. Театр произвел на молодого Потехина сильное впечатление. После одного спектакля-бенефиса Шумского он не мог удержаться, чтобы не послать в «Московские Ведомости» небольшую статейку об этом театральном событии. Статья была напечатана 27 сентября 1851г. И редакция предложила молодому театралу писать постоянные театральные рецензии. Таким образом, Потехин сделался литератором и получил возможность сблизиться с кружком своих собратий, бывших, как и он, горячими поклонниками театра.

В 1850 году А.А.Потехин, поступил на службу к костромскому губернатору. Тут-то и состоялось его знакомство с Писемским. Алексей Феофилактович служил в это время в губернском правлении и уже приобрел довольно известное литературное имя. Писемский был человеком ироничным, склонным к скептицизму, беспощадным в приговорах и насмешках.

«Ты, бесспорно, умен и берешь только умом, а таланта в тебе я не вижу», – со свойственной откровенностью говорил он Потехину.

Однако относился к младшему коллеге с большой приязнью и всегда приветливо. Объединяло их как литературное дело, так и страстное увлечение сценическим искусством. Они не только считали обязательным посещать городской театр, но много играли в любительских спектаклях, пользуясь завидной популярностью у публики.

Об их игре в водевиле «Выдавали дочку замуж», сыгранном 14 января 1853 года, рецензент «Костромских губернских ведомостей» отзывался:

«Роль Кукушкина играл А.Ф.Писемский в особенности превосходно…он совершенно понимал свою роль и выдержал ее до конца… А.А.Потехин был очень хорош в роли Антона Васильевича Буланова, отверженного любовника.

Мы искренне смеялись комической встрече его с Иваном Яковлевичем Кукушкиным. Антон Васильевич был потешно оригинален как в своих манерах, разговоре, страстной любви и упреках, которыми он осыпал Ивана Яковлевича, так и в своем костюме».

В драматической сцене «Тяжба» Н.В.Гоголя, представленной в тот же вечер, пальма первенства принадлежала А.А.Потехину.

«А.А.Потехин в роли секретаря Пролетова был бесподобен, и едва ли самый искусный актер мог бы лучше выполнить типическое лицо гоголевского чиновника», - отмечал очевидец. А вот Писемский в роли Бурдюкова хотя и был «очень хорош», но зрители «заметили в нем некоторую преувеличенность странности степного помещика».

Разыгранная в марте того же года «Женитьба» Н.В. Гоголя, участником которой являлся весь цвет костромской интеллигенции, (А.Ф. Писемский, А.А. Потехин, граф А.Д. Толстой, М.И. Готовцева, Е.М. Писемская, Н.П. Колюпанов и другие), так же вызвала восхищенные отзывы:

«…нельзя и опытному артисту вернее и лучше олицетворить этого нерешительного флегматика Подколесина, каким представил его Писемский, – писала губернская газета. – Хлопотун Кочкарев (граф Толстой) был преуморителен, и с таким искусством смешил публику он и моряк Жевакин (А.А.Потехин) в первом действии, что вся публика разразилась единодушным гомерическим хохотом».

Дружба А. Потехина с Писемским являлась одной из немногих отрад его костромского периода жизни. К созданию вокруг Потехина атмосферы безрадостности, подозрительности невольно приложила руку, выражаясь словами Островского, «преумнейшая голова, одна из тех голов, кои только и могла иметь Россия», а именно попечитель Московского учебного округа г-н Муравьев. Злые языки распускали о нем немало анекдотов, и довольно-таки язвительных. Будто бы ревностный попечитель просвещения, посетив однажды Университетскую библиотеку, взором императора окинул все шкафы и распорядился:

- Это что за беспорядок – поставьте книги в порядке: малые к малым, большие к большим. Да и на кой черт даете вы студентам книги из середнего шкапа. Пусть начинают брать с краев, небось ведь не перечитают всего.

Этого-то Валериана Николаевича Муравьева и перевели в Кострому губернатором, а тот, к несчастью, сделал Потехина чиновником по особым поручениям.

Костромское дворянство, возбужденное против губернатора его нелепо-солдатскими ухватками, подарило своею ненавистью и Потехина. Лишь благодаря настойчивому ходатайству Островского, с которым «затюканного» чиновника познакомил Писемский, Алексея Антиповича стали принимать в домах, закрытых для него дотоле по милости Муравьева.

Начали привечать Потехина и в первопрестольной, опять же с легкой руки Александра Николаевича, вокруг которого, по словам современника, «как планеты вокруг Солнца», объединялись тогда многие даровитые молодые писатели, художники, артисты: Иван Горбунов, Лев Мей, Сергей Максимов, Алексей Писемский, Павел Мельников-Печерский…

Члены «кружка Островского» считали русский быт «продуктом национального жизненного творчества», признавая его самобытным, красивым, оригинальным. Такую идею горячо и восторженно поддерживала «молодая редакция» «Москвитянина», где Потехин появился в 1851 году, принеся не только свои первые беллетристические опыты, но отменное и тонкое знание провинциальной России, особенно крестьянства.

Благосклонно и дружелюбно принятый в их среду, Алексей Антипович тем не менее был настроен не очень оптимистично. Натянутые отношения с костромским дворянством, ранняя женитьба, бедность и житейские тяготы – все это угнетало Потехина, порождало чувство неуверенности.

«Я служу и занимаюсь литературой только в свободные минуты, отказываясь ради этого даже от общественной жизни, – писал он из Костромы Погодину в 1852 году. – Пожертвовать службою ради литературы я не могу, потому что первая в известной мере обеспечивает меня в материальном отношении, а на поприще последней я еще новичок, ничем не обеспеченный в будущем: ни материальными средствами, ни известностью и пониманием публики, ни даже личную уверенность в своем таланте».

Конечно же, Потехин причислял себя к «школе Островского», считая себя его учеником. Когда его пьеса из крестьянского быта, которую он написал по подсказке Островского «Суд людской – не Божий» была опубликована осенью 1853 года в журнале «Москвитянин» и с большим успехом поставлена в Петербурге, начинающий тогда драматург писал Александру Николаевичу:

«Общество Ваше лучшая для меня школа: я чувствую, как взгляд мой на великое дело искусства развивается…»

В этом же письме А.А.Потехин называет великого русского драматурга «образцом и страшным судьею». Сближало их и то, что Алексей Антипович родился в Кинешме, где часто по долгу службы и проездом в свое имение Щелыково бывал А.Н.Островский.

В своих «мужицких драмах»: «Суд людской – не Божий» (1854), «Шуба овечья – душа человечья» (1854), «Чужое добро впрок нейдет» (1855), а также романе «Крестьянка» (1853) – Потехин решал нравственные проблемы, противопоставлял городской цивилизации крестьянский мир. Писатель поэтизировал патриархальный уклад, для этого обильно вводил фольклорные и этнографические мотивы.

Историк литературы Федор Батюшков, обозревая творчество Потехина, писал:

«…в наше время тревожного решения проблемы морали, исканий тех или иных форм и концепций, после испытанных разочарований и смутно мелькающих надежд, чтение такого автора действует как-то успокоительно».

По поводу пьесы Потехина «Суд людской – не Божий», с успехом прошедшей в 1854 году в Александринском театре, состоялся прием автора великим князем Константином Николаевичем.

Вот что писал об этом впоследствии сам Потехин:

«Воспоминание об этом вечере до сих пор наполняет меня чувством глубокой благодарности. Чтение продолжалось более трех часов и было выслушано с глубочайшим вниманием. По окончании его, меня осыпали похвалами и поощрениями и Великий князь, и Великая княгиня, и все это было так просто, так гуманно и искренне, что я ушел совершенно очарованный и счастливый… Великий князь тотчас же приказал написать от себя шефу жандармов с просьбой немедленно рассмотреть в цензуре мою пьесу…»

С пьесы «Суд людской – не Божий» началась новая страница в творчестве писателя. Именно драматургия принесла ему известность и звание «первого драматурга-народника». Имя Потехина стало неразрывно связано с упрочением на сцене драмы из народной жизни и с цензурной борьбой за право русскому мужику появляться в правдивом виде перед зрителем на театральных подмостках и заявлять отсюда о своих радостях и горестях жизни, и заявлять притом чисто народным языком. В бытовых пьесах Потехина слышится собирательный голос той среды, в которой он вырос. У него нет ни идеализации, ни игрушечного «мужичка», ни мужичка вообще, что «смирением велик». Перед нами впечатления, непосредственно воспринятые чуткой душой, и переданные с той любовью к быту, во всех его проявлениях, которая составляет отличительную, характерную черту писателя.

Другая характерная особенность Потехина – его язык: это не условная книжная речь, а чисто-русский красивый и образный язык, простой и вместе с тем художественный, не сочиненный, а подсказанный самой жизнь; он выработался у него как-то сам собою, в постоянном общении с живыми источниками народного словесного творчества. И весь склад мысли, этим языком выражаемой, совершенно народный, бытовой, а не «городской». Оттого-то он и является несомненным мастером русского слова, свободно отдаваясь своему художническому чутью, которое никогда его не обманывало.

Апполон Григорьев совершенно верно определил то направление, в котором впоследствии окреп и развился талант Потехина, именно народническое содержание почти всех позднейших романов и повестей нашего писателя, а также некоторых из его драм, взято из крестьянского быта.

В это время Островский уже успел занять выдающееся место в литературе своей первой комедией «Свои люди – сочтемся» (1850) и на сцене своими пьесами: «Бедная невеста» и «Не в свои сани не садись» (1852–1853г.г.).

На сцене повеяло новым духом, появилась надежда на создание нового, самобытного, русского драматического репертуара, расцвели выдающиеся артистические силы Садовского, Никулиной, Шумского…

Вполне естественно, что и молодой талантливый писатель почувствовал влечение к театру и решился попробовать свои силы в драме. Пример Островского и собственный литературный вкус указали ему то направление, в котором следовало теперь работать для русской сцены, – направление бытовое.

Но в отношении Потехина понятие «школа Островского» весьма условно. Как бы не желая повторять Островского, драматург, в своих пьесах, делает героями крестьян. Но, несмотря на подчеркнутое «расподобление» с Островским, пьеса «Суд людской – не Божий» множеством нитей связана с пьесами Островского 50-х годов. При внимательном прочтении, эта пьеса оказывается своеобразным ответом Потехина на комедию « Не в свои сани не садись».

На страницах «Москвитянина» возникает некий диалог между Островским и Потехиным о «грехе», «воле» и неприспособленности людей патриархального склада к современной жизни. И пусть у Островского мы видим глухой уездный купеческий городок, а у Потехина – крестьянскую деревню и село на проезжей дороге; но и в том и в другом случаях усилия писателей направлены на раскрытие нравственного уклада этого мира, поиск той опоры, на которой каждый ощущает себя частицей общего.

Потехин ищет свой путь в драматургии. Для создания «мужицкой драмы» требуется особый материал: сказки, легенды, поверья, устные рассказы, песни, обряды. Необходим русский характер – дикий, необузданный и кроткий, смиренный. Именно на поверье о детях, проклятых родителями, распространенном в Костромской губернии под названием «Проклятое дите», «Проклятая дочь», строится первая драма Потехина «Суд людской – не Божий».

В народной драме обрядовые формы, песни становились средством раскрытия быта, среды и характера, принципом организации сюжетного действия. Без народной песни драматурги 1850-х годов не мыслили создания народной драмы. Пьесы Островского, Потехина, Писемского способствовали становлению национальной оперы.

В основу коллизии драмы «Суд людской – не Божий» положено событие, выходящее за рамки христианской и общественной (патриархальной) морали: молодые люди «слюбились» без родительского благословения. Потехин изобразил нарушение не только бытового запрета (хотя и это страшно, так как грех, совершенный до свадьбы, был ничем не смываем), но и Божьего закона.

Но обратимся к Островскому. Мир комедии Островского человечен и добр, все участники проявляют в критической ситуации лучшие стороны своей натуры. Потехина же словно не устраивает мера тех испытаний, через которые Островский проводит своих героев. Он все ситуации заостряет, драматизирует, он посылает своим героям искушения в «чистом», «библейском» варианте и требует от них аскетических нравственных идеалов доступных далеко не всем. В пьесе Потехина явно используется механизм притчи: грех – проклятие – наказание.

В первой же своей пьесе Потехин вывел на сцену крестьянский быт, с его характерными особенностями и подлинной народной речью. Это была драма в 4-х действиях «Суд людской – не Божий», написанная в 1853 году и поставленная весною 1854 года. Пьеса эта написана в несколько приподнятом и отчасти мелодраматическом тоне. Отец проклинает дочь за то, что она влюбилась в парня, и это проклятие потрясающим образом действует на ее рассудок. Все потрясены, отец во всем обвиняет теперь только себя и не знает, как вернуть сбежавшую из дома дочь. Вместе с ее женихом, старик идет на богомолье в Киев. На обратном пути на постоялом дворе он находит свою дочь в виде странницы, прощает ее и благословляет… Но девушка уже не хочет идти замуж за своего избранника. Она решила служить Богу и отцу и всю жизнь замаливать свой грех. Узнав о ее решении, жених ее также решает послужить царю и отечеству и идет в солдаты.

В целом пьеса производит тяжелое впечатление. Но ее резкость объясняется желанием автора подчеркнуть тот факт, что в деревне живут такие же люди, как и в городе, так же способные тонко чувствовать и переживать.

Тогдашняя жестокость нравов не допускала этой мысли. Мужика в то время даже по имени не называли, а уничижительными кличками, не признавая в нем образа Божия.

«Мое горе – от души, да от сердца, – говорит в драме Потехина молодой парень проезжему барину, который издевается над крестьянской чувствительностью, – а по тебе – какое-де у мужика сердце, какое де у него чувствие»…

И барин побежден неожиданной для него развязкой пьесы: «Трогательная история! – восклицает он, утирая слезы. – Именно наши крестьяне … удивительный народ!.. с душой!..» Раньше он об этом очевидно не догадывался.

Почти одновременно с этой первой драмой Потехина из народного быта появился в «Москвитянине» его роман «Крестьянка». Здесь девушка крестьянского происхождения, воспитанная, как родная дочь, в семье доброго немца-управителя и получившая хорошее образование, влюбилась в молодого барина, который, однако, хотел только позабавиться с нею.

Подавленная и разочарованная, измученная клеветой, девушка возвращается к своим настоящим родителям. Родители встречают ее недоверчиво, устанавливают над нею строгий надзор и даже сватают ее за неприятного ей человека. Жизнь в родной семье становится невыносимой. Единственным человеком, который ее понимает, становится ее брат Зосима. Зосима уже взрослый женатый мужик, которого все считают глуповатым и который, не находя в своей жизни никакой радости, пьет горькую. А потом с детской покорностью переносит брань жены и даже побои отца.

Этот человек, с самого начала несправедливо униженный, под влиянием сестры меняется. В нем пробуждаются светлые силы. Но девушка не может более оставаться в доме родителей, где чувствует себя совершенно чужой и уезжает, чтобы поступить на службу гувернанткой в помещичий дом.

Продолжением этого повествования о «крестьянке», где автор хотел показать взаимоотношения простого народа с жизнью других слоев общества, стала комедия «Брат и сестра», поставленная на сцене только через 12 лет после ее появления в печати под измененным названием: «Хоть шуба овечья, да душа человечья». Здесь героиня пьесы все та же «Крестьянка» Аннушка – живет у помещицы в качестве гувернантки ее дочери и терпит всевозможные унижения за стремление отстоять свое человеческое достоинство: помещица, у которой она забрала вперед деньги, чтобы выкупить своего брата Зосиму, хочет ее насильно выдать замуж за глупого и пьющего чиновника.

Один из постоянных гостей в доме, грязный волокита, не дает прохода несчастной девушке, прислуга за нею шпионит и доносит барыне и т.д. И только один молодой помещик, искренне полюбивший Аннушку, выступает постоянным ее защитником. Он, в конце концов, решается предложить ей руку.

Пьеса заканчивается словами Зосимы:

«Господи! Кабы побольше было эких людей на белом свете! Вот барин, так барин!»

Таким образом, первые повествовательные и драматические произведения Потехина из народного быта, в которых автор обнаружил не только знание народной жизни, но и теплое, вдумчивое к ней отношение, проникнуты были желанием пробудить в читателе доброе чувство к народной массе, униженной и бесправной, указать на светлые стороны, заслуживающие внимания и поддержки. Молодой писатель явился в своих произведениях не простым наблюдателем, а несколько тенденциозным изобразителем народного быта. С другой стороны, следуя общераспространенному в то время вкусу публики, которая от повествователей требовала прежде всего «романа», т.е. изображения непременно любовных приключений и вызываемых ими происшествий, Потехин должен был и для своих повестей из народной жизни придумывать «романтическое» содержание, а это, конечно, вело к известной доле преувеличения сентиментального элемента.

Этим объясняются такие стороны ранних произведений Потехина, которые читателю нашего времени представляются недостатками, хотя в свое время далеко не казались такими: в то время литература еще не отучилась от некой придуманности, приподнятости тона, искусственности.

Вслед за первой пьесой в 1855 году появляется вторая – «Чужое добро впрок не идет». Она также ставится в Петербурге в Александринским театре и получает еще большее одобрение зрителей.