Столкнуло грани кроватных плит.
Которую ночь возня.
Словам не можется ровно плыть.
Без красной строки ни дня.
Реплай беспечный ползёт ко мне
по туго скрученной простыне.
По вертикали — и был таков.
Отстой и тоску взашей.
Кроссворды, выйдя из берегов,
бегут от карандашей.
Голова в тепле
засыпает где-то
на большой земле
радиальных веток.
Я хочу сказать,
что они устали
и бегут, скользят,
колесят по стали,
дребезжат окрест
напролом, навылет.
То-то будет жесть,
если ветки спилят.
Остывает бельё
некомплектом полутора-двух,
одиноко до рвоты,
и на сердце твоё
громоздится нетающий пух
из подушки напротив.
В темноте полутёмной
ты, пожалуйста, вспомни:
перед тем, как прилечь,
мы навеки покинули стыд
здесь, в предбаннике рая,
где ни разу не печь –
раскалённая церковь стоит,
куполами играя.
Я вас любил, сушёная посуда.
Сухими-то вы точно не отсюда.
Всё, что страдает – жалуется бодро.
Грохочут бёдра - через букву вёдра.
Пылают черти.
Сбоку, сверху, снизу
хватает лёд бегучие сервизы.
Разумеется, всё впереди
у расколотой кости.
Рукоятка торчит из груди -
то ли нож, то ли джойстик.
Сердце бьётся, встаёт на дыбы.
И, как пламя, под кожей
ощущение новой судьбы,
ни на чью не похожей.
Ты говоришь - не сезон.
Дело вообще не в сезоне.
Снегу примерно с ладонь
выпало нам на балконе.
Виски уснули в пруду.
Полный кревет в морозилках.
Пишем по тонкому льду,
маясь похмельем в затылках:
"Свет наилучшей из звёзд
с нами прощается - значит,
этот (Рождественский) пост
кончился раньше, чем начат".
Всё в Балтике серьёзно:
Кронштадт, сенная дружба,
родительские вина.
Бежит по рельсам поезд,
просторный и ненужный,
в просторную картину:
садимся в узкий ялик,
исполненный печали,
садимся и хохочем,
нам хочется отчалить,
немножечко отчалить
от этих мёртвых точек,
от нервного покоя
ненужных перегонов,
не знающих развилки,
и пить вино морское
из маленьких вагонов,
похожих на бутылки.
В ноябре монохром
покрывается сыпью,
в ноябре оживает вода.
Я паяльным ребром
мир, как зеркало, выпью,
чтобы крепче спаять провода.
Слишком явно умолк
человек в человеке,
слишком явно проклюнулся зверь.
Провод проводу волк,
и румяные реки
только зеркало слюбит теперь.
Капля олова жжёт,
превращаясь в плотину,
сила осени прячется в ней —
забегают вперёд
непорочные вина,
чтобы сердцу кипелось вольней:
сквозь багряный гранит,
раскалённый и терпкий,
как живая вода в ноябре,
пробным пуншем гремит
городок в табакерке,
отражаясь в паяльном ребре.
Капли кинулись ввысь
нервным графиком нотным,
и, налившись осенним свинцом,
два потока сошлись
в одиноком и плотном,
загудели прозрачным кольцом.
В точке зеркала мир
разлетается в страхе,
так что я забегаю вперёд —
и глотаю просвир
оловянные бляхи,
пью дрожащий рубиновый лёд.
Лазурных небес золотое сечение
теснится, кипит от неслыханной давки!
Иконы, поющие против течения,
с молитвой втекают в иконные лавки!
Лазурь содрогнулась, но прерванный, порванный
рассказ, как икона, прозрачен и перист.
И воды огромные делятся поровну
на всех, у кого начинается нерест.
Сто, пятьдесят, ещё червонец
спокойной ночью,
пускай слипаются бессонниц
косые клочья:
поскольку ночью до кровати
добраться трудно,
Академическая платит
за Чистопрудный.
Бежит запасная дорога
от дома к дому,
спешит воздушная подмога
аэродрому,
ничтожный паводок сыпучий
стучит по жести
и человек обнялся с тучей
из поднебесья,
но невозможно переправить
рассудок в разум
нельзя предчувствие и память
окинуть глазом
из запечатанной шкатулки
самообмана.
Архангельскому переулку
я врать не стану.
Перед отчаяньем глазастым
стоит экзамен.
Полоска тоненького наста
блестит, как знамя:
сдавайся, добрый друг, на милость,
забудь о прочем.
Ну, вот. Бессонницы сложились,
спокойной ночи.
Из огромной вертикальной тучи
соль вернётся в тело дождевое,
прежде чем великий и могучий
телефонную страницу смоет.
Я звоню тебе сказать об этом,
пусть гудки становятся длиннее:
избежать опасного ответа
— — U — я всегда успею.
К нам плывут сторожевые башни
поддержать короткий и счастливый
разговор, которому не страшно
потеряться в облачном разрыве.
Женя Тарибо сказал:
«Пчела проживает месяц
и за эту недолгую жизнь
собирает ложечку мёда,
такую вот ложку мёда».
Он на неё показал –
ложка лежала в мёде
или у края блюдца,
мы собрались и вышли
в утреннюю Москву.
Я помолчал и сказал:
«Женя, займи мне денег,
дай мне шестьсот рублей,
выключился мобильный,
через неделю отдам».
Счастливо наползал
автомобиль на утро,
Женя полез в карман
и, доставая деньги,
думал о летних пчёлах.
Чуть ли не наверняка.
Сочиняю ночной ручеёк,
ручеёк бесполезный
и мечтаю услышать гудок
с магистрали железной.
Человек прикоснулся к мечте
без обычной опаски.
Тепловозный гудок в темноте,
нечто вроде подсказки:
в светлом будущем так загудят
колокольные горла.
Не услышат тогда поезда
тепловозного горна –
и разъедутся по темноте,
распадутся составы,
и навек потеряются те,
кто не тронул направо.
Сочиняю ночной ручеёк
для застрявших промежду.
Вот опять тепловозный гудок.
Что-то вроде надежды.
Солнце, небо и скатерти пёстрые.
Свет лежит на расправленном воздухе,
обнимая фруктовую груду.
Теснота измеряется вёрстами.
Мы теперь не плодами, а гроздьями.
И поэтому нас не забудут.
В пуповине – шаги кровеносные.
Километры рассыпаны по столу.
Всё искрится любовью без правил.
«Грех не должен над нами господствовать»,
золотыми словами апостола
говорит обратившийся Павел.
Календарный, густой елей
ноябрей, недоступных глазу,
отворяет душе моей
все осенние окна сразу.
Попадая в горячий клюв,
снег шипит, как афонский ладан.
Жизнь, которую я люблю,
не спешит оказаться рядом.
Календарным, уютным сном
сквозь серебряную бумагу
проступает душистый дом,
полный хлеба и зимних ягод,
сквозь метель мельтешат крыла;
птица точно, легко и тихо,
словно в масло, в окно вошла
и уверенно ищет выход —
птица, спетая на лету
замерзающим стеклодувом,
тень, набравшая высоту,
пишет песню афонским клювом.
В главной комнате зимовья
хлеб накрошен, цветут ранетки,
но любимая жизнь моя
не задержится в теплой клетке.
Вор не должен сидеть в письме.
В доме — осень, елей, пустоты.
Ты жива вопреки зиме.
Будь верна своему полету.
На прижизненном полотне
осень дальняя мне готова:
я исчезну в одном окне —
жизнь появится из другого.
