К
«Это рационалисты расстригли Слово Божие на строчки и слова, язык растолкли в звуки, организм измельчили до молекул, душу разложили в пучок ассоциаций и поток психических состояний, Бога объявили системою категорий, великих людей оценили как комочки, собравшиеся из пыли веков…»
Летом 1917 г. Павел Александрович Флоренский и Сергей Николаевич Булгаков жили в Абрамцево. Часами беседовали, бродя по абрамцевским полям и лугам. Вот так, в беседе, их и изобразил художник
Сергей Николаевич, священник и философ, дал такую характеристику Флоренскому: «В научном облике о. Павла всегда поражало полное овладение предметом, чуждое всякого дилетантизма, а по широте своих научных интересов он является редким и исключительным полигистром (всезнающим человеком), всю меру которого даже невозможно определить за отсутствием у нас полных для этого данных. Он более всего напоминает титанические образы Возрождения!»
Вокруг судьбы Флоренского выстраиваются многие наши версии и вопросы: как мог он, воспитанный в нерелигиозной семье, переживший искусы богоискательства, придти к традиционной вере дедов — Церковному Православию? Как мог он совмещать священство (принятое в 1911 году) с занятиями физикой, математикой, инженерией, наконец, атомной энергетикой? Как удалось ему при огромной занятости создать такую гармоничную семью и успевать в каждом из своих пятерых детей видеть личность и бережно воспитывать её? Своей судьбой, последними мученическими годами в Бамлаге, на Соловках и безвестной мученической смертью отец Павел засвидетельствовал — созидание души и мира возможно всюду (по словам Псалмопевца «Аще и сниду во ад — и там есть Ты»), потому что творчество не в показной борьбе с силами зла, в «в трудовом отношении к миру» и «прикосновении голой души к голой душе» — так в Сковородине он делал открытия по вечной мерзлоте, на Соловках создал завод, писал стихи, проводил занятия с солагерниками.
Интерес к искусству пришёл к Флоренскому в детстве: в его семье любили читать Пушкина, Лермонтова, Диккенса, Шекспира, Гёте; с увлечением слушали музыку Баха, Гайдна, Моцарта, Бетховена, романсы Шуберта и Глинки. «Только это и есть настоящая музыка, — закрепилось во мне с самого детства», — вспоминал Флоренский. Он был даже убеждён, что музыка — его истинное призвание, а что «все остальные занятия были лишь суррогатом того, музыкального».
В гимназии Флоренский увлёкся физикой, геологией, астрономией, математикой, иностранными языками. Завёл тетради «Экспериментальные исследования» (как это делал Фарадей) и заносил в них наблюдения над природой, геологические, минералогические и археологические сведения, свои опыты и мысли. Самостоятельно изучал законы движения Ньютона, теории относительности и магнетизма Земли. Сам изготовлял инструменты, приборы для своих опытов. В 1900 г. Флоренский поступил на
После окончания университета Флоренскому предложили остаться при кафедре математики. Но порыв к знаниям, стремление познать высшую истину, целеназначение человека у Флоренского были столь велики, что он продолжает учиться, поступает в Московскую Духовную Академию. Становится магистром богословия, профессором философии, профессором живописи, он — математик, физик,
В
Вернёмся к характеристике
Сам Павел Александрович вспоминал, как засиял ему свет истины: в минуту отчаяния, глубокого внутреннего перелома, — «…в это мгновение тончайший луч, который был не то зримым светом, не то — неслышанным звуком, произнёс имя — Бог. Это не было ещё ни осияние, ни возрождение, а только весть о возможном свете… Мне это было откровением, открытием, потрясением, ударом: „Нет, нельзя жить без Бога!“»
Обретя духовную истину, Флоренский безбоязненно и неустанно пошёл по новому пути, неся слово божье людям, утверждал его всей своей жизнью, своим выдающимся талантом писателя, философа, богослова, лектора.
Современники вспоминали, что на лекции Флоренского всегда собиралось огромное количество слушателей: стояли в проходах, вдоль стен, сидели на подоконниках, толпились около дверей. А как слушали Павла Александровича! Внимали каждому слову, чутко ловили его мысли и образы, были под обаянием его магической речи: этот удивительный человек высказывал самые экстравагантные мысли…
«В порядке историческом считаю для религии выгодным и даже необходимым пройти через трудную полосу Истории».
«Каждое моё слово есть откровение. Конечно, не в смысле притязаний на высшую духовную истину, даже и не в смысле непременной правильности, но
«Устойчивость человечества — в одних и тех же пороках и одних и тех же бедствиях на протяжении веков».
«Вера в систему есть суеверие».
«Любовь к другому есть красота».
«Слово есть сам говорящий».
«Я верю в райскую цельность творчества в любую эпоху».
«Сознание новой сущности требует свободного подвига».
«Человек есть бесконечность».
«Мудрость — в умении себя ограничить и понимании своей действительной силы».
«Истинная философия может существовать только в союзе с небом, ибо истинное знание живёт и питается не землёю, а небом».
«Начаток и центр искуплённой твари — Тело Господа Иисуса Христа — тварное естество, воспринятое Божественным Словом».
«Человек неистовствует ради неистовства. Цепи твёрдой власти до известной степени сдерживают его, но тогда человек начинает ухищряться сделать то же, обходя закон, в более тонкой форме».
«Слово, как деятельность познания, выводит ум за пределы субъективности и соприкасает с миром, что по ту сторону наших собственных психофизиологических состояний».
Не правда ли, дорогой читатель, эти мысли
В последнем письме с Соловков Флоренский с надеждой говорит, как бы приглашая нас к диалогу: «В конце концов таю́ радость в мысли, что когда будущее с другого конца подойдёт к тому же, то скажут: „Оказывается, в 1937 году уже
Многие великие слова, сказанные Флоренским, сбылись, разве что кроме опасений высокомерия потомков — до высокомерия ли нам перед неувядающей памятью о таких незабываемых людях, как отец Павел, тем более сейчас?.. — ведь Слово, по Флоренскому, — это «бесконечная единица», объединяющая
