Иосиф Бродский: «Возвращаться на место любви нет смысла» (Алиса Сопова)

Публикуем интересные места из поздних интервью Иосифа Бродского, в которых он рассказывает о себе, о поэзии и об отношении к жизни. И пусть эти слова были сказаны более двадцати лет назад, не сомневаемся, что сегодня они интересны каждому, кто хоть раз в жизни с замиранием сердца читал его стихи.

— Как проходит ваш день?

— Я просыпаюсь, пью кофе и смотрю, что у меня лежит на столе. В основном там лежит не то, что хотелось бы. Или письмо, на которое надо отвечать, или книга, которую надо рецензировать, или речь, которую надо будет произносить. Я бы предпочел сесть и начать царапать свои стишки, но чем старше ты становишься, тем сложнее твоя жизнь.

— А ваша светская жизнь?

— Если приглашают на обед, чаще всего отказываюсь. В кино хожу редко. Иногда на джаз. В мою жизнь в последние годы происходит так много вторжений, что у меня почти нет времени заниматься тем, чем я хочу. Я вынужден выкраивать, урывать время, где возможно. Иногда это оказывается более плодотворным, чем выход в свет. Остаться дома и почитать. И не потому, что я такой книжник. Просто книги часто интереснее того, что снаружи.

— Почему вы отказываетесь участвовать в составлении собственных книг?

— Мы живем в обществе, которое рехнулось на идее культуры как продукта. Поэтому оно требует книг, книг, книг. Из-за этой игры культура и зашла в тупик. На самом-то деле, когда ты сочиняешь, ничего не понятно: кто там читает, кто чего понимает? И так и должно быть! А если жить ради выпуска книг, то тогда ведь надо и рецензии на книгу читать, небось. А потом, исходя из рецензии, себя как-то соответственным образом вести. Да вы что? Лично меня, знаете что больше всего устраивает? Судьба античного автора, какого-нибудь Архилоха, от стихов которого остались одни крысиные хвостики, и больше ничего. Вот такой судьбе можно позавидовать.

— В одном из интервью с вами был вопрос: что бы вы посоветовали читать молодым поэтам? И по вашему ответу создалось впечатление, что вы были ошарашены…

— Да, потому что я в этой категории — «молодые поэты» — сам находился довольно долго. Думаю, если бы я остался в Советском Союзе, то пребывал бы в ней до сих пор. Что касается жизни здесь, то у меня было много поводов думать, особенно в последние годы, что всё вообще уже кончилось. Или кончается. И хотя бы по одному этому я не считал себя молодым человеком. Но когда тебе задают вопросы вроде вышеупомянутого и смотрят на тебя как на гуру, то чувствуешь себя несколько диковато. И для меня такие вещи продолжают оставаться удивительными. Да кто я такой, чтобы им советовать!

— Вы сейчас сказали об ощущении, что всё уже кончилось или кончается. С чем оно связано?

— Прежде всего со стишками. Потому что дописываешься до того, что в возрасте, в котором ты находишься, по идее, и в голову приходить не должно. И уже поэтому ощущаешь себя старше своих лет. И еще масса разных вещей, среди которых и наиболее очевидное обстоятельство — твое нездоровье. Я тут прибаливал несколько раз по-крупному. Бытие, конечно, не определяет сознание. Но иногда определяет, скажем, тональность стишка.

— Находясь в ссылке в деревне Норенская, знали ли вы, что ваш судебный процесс привлек внимание мировой общественности?

— Нет, я и не подозревал об этом. Я смирился с тем, что горькую пилюлю придется проглотить — ничего не поделаешь, срок отбыть надо. К несчастью — а может быть, и к счастью для меня — приговор по времени совпал с большой моей личной драмой, с изменой любимой женщины. На любовный треугольник наложился квадрат тюремной камеры, да? Такая вот получилась геометрия, где каждый круг порочный…

Свое душевное состояние я переносил гораздо тяжелее, чем то, что происходило со мной физически. Перемещения из камеры в камеру, из тюрьмы в тюрьму, допросы и прочее — всё это я воспринимал довольно равнодушно.

— Что чувствует поэт, живущий в чужой стране, но продолжающий писать на родном языке?

— Ничего особенного не чувствует. Кажется, Томас Манн сказал, перебравшись жить сюда, в Соединенные Штаты: «Немецкая изящная словесность там, где я нахожусь».

— Если бы вас пригласили вернуться в Россию, вы бы поехали?

— В этом я, говоря откровенно, сомневаюсь. Потому что не могу себя представить в положении туриста в стране, в которой я родился и вырос. Других вариантов на сегодняшний день у меня нет и, полагаю, уже никогда не будет. Кроме того, я думаю, что если имеет смысл вернуться на место преступления, то на место любви возвращаться особого смысла нет.

— Вы воспринимаете свою жизнь как единое целое или она все-таки делится на какие-то этапы?

— Вы знаете, не делится. Совсем. Либо потому, что она оказалась такой длинной, либо частей было столько, что их уже не упомнить все. Я даже не очень хорошо понимаю такую категорию, как «прошлое» и менее всего — «будущее». Скорее, это некоторая категория «present continuous tense», как нас учили в школе по-английски. Настоящее продолженное время.

— И даже на жизнь в России и жизнь после России не делится?

— Думаю, что нет. Когда я уехал, то есть внезапно оказался в Соединенных Штатах, я сказал себе: «Веди себя так, как будто ничего не произошло». Потому что был бы ну чистый моветон как-то реагировать на эту, объективно говоря, драматическую ситуацию — примерно то, чего от меня ожидали. И некоторая извращенность натуры подсказала мне тот тип поведения, о котором я вам только что сказал. А кроме того, для этого не требовалось такого уж большого напряжения. В конечном счете, каждая страна — всего лишь продолжение пространства. Как каждый час и год — продолжение времени.

Судьба поэта

Непонятно что больше очаровывает в Бродском — одни ли стихи или его личность, необычная биография, странная жизненная философия и мрачноватая харизма.

Он родился 24 мая 1940 г. в Ленинграде, и его детство пришлось на блокаду и послевоенную разруху. Парадокс, но профессор, преподававший в Гарварде и Нью-Йоркском университете, не окончил даже восьми классов. В пятнадцать лет он бросил школу и поступил учеником фрезеровщика на завод «Арсенал». После этого сменил профессии истопника в котельной, матроса на маяке, рабочего в геологических экспедициях, а образование продолжал исключительно самостоятельно, много и хаотично читая. В 1958 г. Бродский с друзьями рассматривал возможность бегства из СССР путем угона самолета, но затем отказался от этого замысла.

Стихи начал писать в восемнадцать лет, был близко знаком с Анной Ахматовой, Евгением Рейном, Анатолием Найманом, Булатом Окуджавой. 13 февраля 1964 г. поэта арестовали по обвинению в тунеядстве. На следующий день у него случился в камере первый сердечный приступ. С этого времени Бродский постоянно страдал стенокардией. Тем временем он был приговорен к пяти годам принудительного труда в отдаленной местности и сослан в деревню Норенская в Архангельской области.

Суд над поэтом получил огромную международную огласку, и по прошествии полутора лет наказание было отменено под давлением мировой общественности (в частности, после обращения к советскому правительству Жана-Поля Сартра). Однако 12 мая 1972 г. Бродского вызвали в ОВИР ленинградской милиции и поставили перед выбором: эмиграция или «горячие денечки», то есть тюрьмы и психбольницы. 4 июня он вылетел в Вену. Впоследствии обосновался в США, где получил широкое признание в научных и литературных кругах. В 1987 г. стал лауреатом Нобелевской премии по литературе, которая была присуждена ему за «всеобъемлющее творчество, насыщенное чистотой мысли и яркостью поэзии».

Иосиф Бродский умер от инфаркта в ночь на 28 января 1996 г. в Нью-Йорке. Похоронен в любимой им Венеции. У него осталось двое детей: сын Андрей от художницы Марины Басмановой, которую он очень любил и с которой тяжело расстался в 1968 году, и дочь Анна Александра Мария, плод его поздней любви к итальянке Марии Сюзанни.

В 2010 г. фильм по его произведениям и биографии «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину» с участием Сергея Юрского, Алисы Фрейндлих и других известных актеров получил премию «Ника».

donbass.ua