(14 ноября 1907 года, Виммербю — 28 января 2002 года, Стокгольм)
«Кроме таких больших планет, как Земля, Юпитер, Марс, Венера, существуют еще сотни других, которым даже имен не дали, и среди них такие маленькие, что их и в телескоп трудно разглядеть. Когда астроном открывает такую планетку, он дает ей не имя, а просто номер. Например, астероид 3251». Или 3204. Полагаю, Сент-Экзюпери был бы рад узнать, что один астероид все же получил имя. Имя Астрид Линдгрен.
«Зовите меня теперь «Астероид Линдгрен», — шутила она, узнав о столь необычном акте признания Российской ученой академией. И она была недалека от истины. Астрид Линдгрен удалось сделать то, чему может смело позавидовать Джордж Лукас с его «Звездными войнами», — сотворить целую Вселенную, живущую по собственным законам. И в этой звездной системе самой Линдгрен было отведено место солнца — всегда на виду, но попробуй взгляни прямо на свет…
«Главное — чтобы весело»
Свою жизнь Линдгрен тщательно оберегала от посторонних взглядов и досужих сплетен. Она не избегала внимания — это было бы бесполезно. Да и как может избежать внимания человек, получающий по 150 писем в день? Она поступила мудрее и написала самую великую сказку — свою жизнь. Без преувеличений и домыслов, где все — истинная правда. Только не вся.
Она облекла свою жизнь в кокон счастья и любви — рассыпающееся яркими брызгами детство-фейерверк на хуторе Нес в шведской глуши, пылкая любовь родителей, возведенная в ранг священной, бесконечные игры и смех («главное — чтобы весело» — основной принцип Линдгрен). И кажется, нет и не будет этому конца. И детство никогда не кончится. «Карлсон улетел, но он обязательно вернется!..»
А оно кончилось. Детство Линдгрен было и правда необыкновенным — тем более по меркам шведской провинциальной глубинки начала века, — но что мы знаем о нем? Их дом дышал любовью — отец, Самуэль Август, любил ее мать самозабвенно до самой смерти, и эта любовь воздалась ему столь же пламенными чувствами дочери.
Сложно сказать, отвечала ли мать отцу такой же пылкой любовью, — по крайней мере, предложение его она приняла не без долгих раздумий и на его вопрос, смогли ли бы они быть счастливы вместе, последовал далеко не однозначный ответ: «Не без Божьей помощи».
Хана, мать Астрид, была человеком волевым и сдержанным — пожалуй, даже слишком, — лишь однажды за всю жизнь она обняла дочь, когда та вернулась домой после долгой отлучки. Именно мать заправляла в доме, и никто из четверых детей — брата и трех сестер — не смел перечить ее воле. Образ матери надежно скрывался за образом отца. «Какая у тебя мать!» — восклицал отец.
Детство Астрид проходило под знаменем нескончаемых игр — захватывающих, увлекательных, порой рискованных и ничем не уступающих мальчишеским забавам. Страсть лазить по деревьям Астрид Линдгрен сохранила вплоть до самого преклонного возраста. «Закон Моисеев, слава богу, старухам по деревьям лазить не запрещает», — говорила, бывало, она в старости, одолевая очередное дерево.
В играх был весь смысл существования, игры были детством. Каково же было разочарование Линдгрен, когда в один прекрасный день она поняла, что выросла. «Помню, с каким ужасом я осознала, что не могу больше играть… Обычно мы играли с дочкой священника, когда она приезжала на каникулы. Однажды летом она пришла к нам в гости, и только было мы принялись играть, как вдруг почувствовали, что у нас ничего не получается. Не выходит — и все. Это было так странно и так грустно — что же нам остается делать, если не играть? Нам было по двенадцать или тринадцать лет, и на этом закончилось наше детство».
Преступление и наказание
Новые интересы — кино, джаз — были не менее захватывающими, чем детские игры. Некогда послушная Астрид превратилась в настоящую «королеву свинга», что само по себе было своего рода пощечиной общественному вкусу. Но верхом эпатажа явилась ее новая стрижка — она одной из первых в округе коротко остригла волосы, и это в шестнадцать лет! Шок был настолько велик, что отец категорически запретил ей показываться ему на глаза, а люди на улице подходили к ней и просили снять шляпу и продемонстрировать свою диковинную прическу.
Прическа ей шла. Это было не столько эпатажем, сколько проявлением внутренней свободы. К тому же она настолько была уверена в собственном уродстве, что терять ей было нечего, — все равно вряд ли кому-нибудь взбрело бы в голову в нее влюбиться. Она подтрунивала над своей подругой Мадикен, которая вечно пребывала в состоянии влюбленности, но в глубине души испытывала зависть — любовь казалась ей таким загадочным и неизведанным чувством…
Возможно, это и повлекло за собой истинный конец детства Астрид Эрикссон. Даже в своем драматизме жизнь ее оставалась верна мифологическим сюжетам — и за блаженным неведением последовало вкушение запретного плода и изгнание из рая. Астрид забеременела.
Для семьи это был страшный удар. В двадцатые годы ребенок без отца?.. Чтобы избавить семью от позора, Астрид уезжает в Стокгольм. Это было ее собственное решение — возможно, семья и позволила бы ей остаться, но одна мысль о сплетнях и перешептываниях за спиной в крошечном городке, где все знают друг друга, была невыносима. Кроме того, сыграла свою роль и с детства внушенная протестантская мораль — преступление влечет за собой наказание. Наказанием явился Стокгольм.
Восемнадцатилетней Астрид пришлось начинать взрослую жизнь, в которой нет места играм. Она поступает на курсы машинописи и стенографии. Сидит без копейки денег. Страдает от одиночества в этом огромном враждебном городе. С замиранием сердца думает о будущем — но при этом молчит, закусив губы в кровь.
Это упрямое молчание она унаследовала от матери. «Никому ни слова» — и Ханна, и Астрид на протяжении всей жизни оставались верны этому убеждению. Ни к чему посторонним знать о твоих бедах. Лишь бы хватило мужества.
Мужества хватало не всегда — так, Астрид пишет из Стокгольма своему брату Гуннару: «Я одинока и бедна. Одинока, ибо так оно и есть, и бедна, ибо все мое состояние — одно датское эре. С содроганием жду зимы».
Единственное, что спасало Астрид в длинные ненастные вечера, — чтение. В своих автобиографических заметках она рассказывает, как однажды пришла в библиотеку за столь необходимыми ей книгами. Долго бродила среди книжных рядов, не веря своему счастью, — наконец-то она спасена, ей больше не придется просиживать часами в своей крошечной комнатушке, уставившись в пустоту, — теперь у нее есть книги!
Выбрав наконец несколько томиков, она подошла к стойке, где вежливый белокурый молодой человек объяснил ей, что для начала следует получить читательский билет, а на это уйдет несколько дней. Астрид застыла, пораженная, а потом внезапно разрыдалась — разве могла она объяснить всю глубину своего безысходного одиночества?..
Влюбленная секретарша
И тем не менее надо было продолжать жить — хотя бы ради ребенка. Знакомая феминистка устроила Астрид в датскую клинику, где она и оставила родившегося младенца в отчаянной надежде забрать его, как только появится такая возможность. Та же феминистка позаботилась о приемных родителях для маленького Ларса.
Астрид разрывалась между Стокгольмом и Копенгагеном. Денег не было, надо было искать работу. На ее счастье, в газете она вычитала объявление о вакансии секретарши в какой-то конторе. Отправляясь на интервью, она взяла с собой подругу, которой поручила ждать ее на лестнице — если через полчаса она не появится, подруга должна немедленно обратиться в полицию, — Ханна не раз предупреждала Астрид об опасностях, подстерегающих порядочную девушку в Стокгольме.
Тем не менее дело обошлось без полиции. Шеф конторы Торстен Линдфорс оказался милым человеком, который поначалу принялся ворчать, что зарекся нанимать на работу девятнадцатилетних девушек, — впоследствии оказалось, что его предыдущей девятнадцатилетней секретаршей была не кто иная, как Сара Леандер, в будущем блистательная шведская примадонна.
Тем не менее Астрид удалось его уговорить, и она получила свою первую работу в Стокгольме. Ее мучения на этом не закончились — она по-прежнему бедствовала, страдала в разлуке с сыном. Ее преследовали кошмары, ей казалось, что ему плохо, его обижают, он плачет, его некому защитить. Это было по меньшей мере преувеличением — мальчик жил в хорошей семье, его любили — свою приемную мать он почтительно звал «матушкой», а Астрид — «мамой».
В декабре 1929 года Астрид узнает, что приемная мать Ларса пережила инфаркт и не может больше о нем заботиться. И тут наконец происходит то, о чем она так долго мечтала, — она забирает сына к себе.
Астрид так никогда и не смогла до конца простить себе эти четыре года разлуки. «Я никогда не была влюблена в общепринятом смысле этого слова, — говорит она. — Любовь к детям всегда значила для меня больше, чем любовь к мужчинам». Любовь для нее в первую очередь являлась заботой — а кто нуждается в заботе больше, чем дети?
Почти во всех ее книгах главными персонажами станут сироты или совершенно по-взрослому одинокие дети — Пеппи, дочка ангела и пирата, которого смыло за борт волной; Мио с его мечтой об отце-короле; Малыш, которого не балуют вниманием родители…
И в то же время самыми сильными чувствами в произведениях Линдгрен станет любовь между детьми и родителями — как правило, отцовская любовь. Как ни странно, сказки Линдгрен говорят намного больше о ней самой, чем ее жизнь…
Хулиганская мама
Астрид продолжает работать секретаршей. Торстен Линдфорс ею крайне доволен — впоследствии именно он посоветует ей новое место в Королевском автомобильном обществе под руководством человека по имени Стуре Линдгрен, который сыграет столь значительную роль в ее жизни…
Это не была любовь с первого взгляда. Позже Линдгрен в шутку скажет, что, если секретарша хочет выйти замуж за своего шефа, ей достаточно просто разрыдаться в его кабинете, надеясь на его сердобольность. Именно это с ней и произошло — правда, она ни на что не рассчитывала. Это был один из приступов отчаяния — к этому времени у сына обнаружили коклюш, денег на лечение не было, надеяться было не на что…
И тут начинается светлая полоса ее жизни. Неожиданно родители забирают ребенка на хутор Нес. В скором времени она выходит замуж за Стуре, становится домохозяйкой и наконец может посвятить все свое время ребенку.
«Она была не из тех матерей, которые сидят на скамеечке в парке, наблюдая за играющими детьми. Ей надо было самой участвовать во всех играх, и, честно говоря, я подозреваю, что нравилось ей это не меньше, чем мне!» — вспоминал впоследствии ее сын.
Мальчик гордился Астрид — она была самой хулиганской мамой на свете! Однажды она запрыгнула в трамвай на полном ходу, и ее оштрафовал кондуктор. Один из приятелей Ларса стал случайным свидетелем этой сцены и потом рассказывал ему, как он был потрясен. В другой раз Астрид уже сама вспоминала, как, запрыгивая в автобус, потеряла туфлю.
Историй из детства Ларса — а впоследствии и Карин, дочери Астрид и Стуре, — было много, и все они были столь же увлекательны, как и детство самой писательницы. Впрочем, до писательства ей было еще далеко.
Свою первую книгу Астрид написала лишь в 37 лет, вовсе не надеясь ее напечатать. Называлась она «Бритт-Мари изливает душу». Неожиданно для всех — даже для членов жюри — книга заняла второе место на конкурсе детской и юношеской литературы. Жюри до последней минуты надеялось, что рукопись, утвержденная на второе место, принадлежит кому-то из известных личностей. Все были крайне разочарованы, узнав, что автор — простая среднестатистическая домохозяйка.
Ее вторая книга — «Пеппи Длинныйчулок» — стала сенсацией не столько благодаря своим литературным достоинствам, сколько с точки зрения педагогики и воспитания. Маленькая рыжеволосая девочка-бунтарка, которая так не хотела взрослеть, чуть ли не стала символом феминизма!
Про нее писали статьи, шли ожесточенные дискуссии. В Германии пять издательств отказались печатать книгу, прежде чем она нашла своего издателя, — и даже тогда книга подверглась строгой цензуре во имя пуританской благопристойности: за ноги Пеппи здесь никого не кусала и сахар по полу не разбрасывала.
Ни к чему пересказывать литературную карьеру Астрид Линдгрен — любой справочник расскажет об этом намного лучше. Книги Линдгрен выходили одна за другой, пользовались огромной популярностью во всем мире — в общей сложности тираж составил 80 миллионов экземпляров, ее произведения были переведены на семьдесят шесть языков.
Одиночество вместо награды
В дисскусиях по поводу собственных произведений Линдгрен не участвовала — она лишь продолжала писать, считая это более достойным занятием. В творчестве она находила отдохновение от своей вечной меланхолии, но оно не мешало ей принимать живое участие во всем, что ее окружало.
Еще во время войны, задолго до начала своей литературной карьеры, она с трепетом наблюдала за происходящим в мире — впервые в жизни она начала вести дневник, в который записывала не столько события своей личной жизни, сколько военные сводки. Теперь же она не просто выступала в качестве наблюдателя, но и могла что-то изменить, для начала — своими книгами.
В 1978 году ее пригласили в Германию на вручение престижной франкфуртской Премии мира, которую до нее получили Альберт Швейцер и Герман Гессе. Астрид Линдгрен была первой детской писательницей, награжденной этой премией. По традиции на церемонии вручения лауреаты должны были произнести речь, которая заранее утверждалась организационным комитетом.
Астрид Линдгрен написала выступление в защиту прав детей под названием «Нет — насилию», в котором резко выступала против применения насилия как воспитательного метода. Для Германии того времени, где представления о педагогике были крайне консервативными и битье занимало не последнее место в воспитательной системе, речь являлась прямо-таки обвинительным актом, и Линдгрен предложили вместо речи удовольствоваться коротеньким «спасибо».
В ответ на это предложение Линдгрен поставила ультиматум — либо она произносит эту речь, либо пускай кто-нибудь другой произносит коротенькое «спасибо». Выступление состоялось — и вызвало целую бурю, которая повлекла за собой настоящий переворот в европейской педагогике. Через год в Швеции был принят первый в Европе закон о защите прав ребенка.
Влияние Линдгрен на политическую и социальную жизнь страны было грандиозным — на протяжении многих лет она формировала общественное мнение по важнейшим вопросам. Но пишет она с годами все меньше и меньше, пока не перестает писать совсем. И все больше страдает от одиночества и меланхолии — чувств, сопровождавших ее по жизни. Впрочем, страдает ли?
Пожалуй, к концу жизни ей наконец удается примириться с одиночеством и полюбить его. В тишине и одиночестве она находит отдохновение души — она больше не любит шумные рождественские праздники и с нетерпением ждет момента, когда наконец ее оставят одну.
Когда на девяностолетие ей устраивают помпезный юбилей, ее единственное желание — «спрятаться подальше, словно маленькая зверушка в темном лесу». Но именно на этом юбилее восторжествует справедливость: под ликующие аплодисменты премьер-министр Швеции вручит Линдгрен чек на 7,6 миллиона крон — сумма, соответствующая Нобелевской премии, одна из немногих наград, которую ей так и не присудили при жизни.
Позже, когда в Швеции ей присвоят титул «Человек года», она скажет: «По-моему, вы что-то перепутали. Меня, глухую, полуслепую и практически выжившую из ума старуху, вы провозгласили человеком года. На будущее советую вам быть осмотрительнее — как бы об этом не узнала широкая публика!»
Круг ее почитателей ширился — но, увы, круг ее близких таял с каждым днем. Она пережила смерть своих родителей и друзей, пережила даже собственного сына, и теперь ее сложно было испугать смертью. «Жизнь — чудная штука, так долго тянется и все же так коротка!» — говорила она.
После кончины отца и брата каждый телефонный разговор трех сестер — Астрид, Стины и Ингегерд — начинался со слов «смерть-смерть-смерть», словно это было магическое заклинание, которое могло избавить их от страха перед надвигающейся неизвестностью. Так было легче — выговорить все сразу и принять как неизбежность.
Единственное, чего Астрид по-настоящему боялась, — не успеть. Незадолго до своей смерти в каком-то телевизионном интервью она вдруг с грустью сказала: «Жить надо так, чтобы примириться со смертью…».
