Таня

Однажды мы собрались с моей знакомой (она детский врач) с визитом в семью, где жила больная девочка. Повод не очень приятный – жалобы соседей и медиков на плохой уход за ребенком. Звонок не работал. На наш стук дверь открыла проворная девочка лет десяти-одиннадцати. В лицо ударил тяжелый запах.
— Мамы нет. Сейчас я за ней сбегаю. Она рядом, у сестры.
Мы остались в коридоре возле лифта. Минут через пять действительно появилась женщина лет сорока пяти, слегка полноватая, взволнованная. Мы объяснили наш визит тем, что хотели бы осмотреть больную девочку.
Нас провели в просторную комнату. Мать сказала, что сейчас вымоет девочку и принесет. В детскую она нас почему-то не повела. В соседней комнате раздался детский плач. Вскоре мать принесла девочку. Уложила ее на диван. Первое впечатление было очень тяжелое. Большая голова. Длинное, прозрачное тельце. Беспомощно висящие ножки. Страшная худоба. Девочка острижена наголо. На голове коросты. Кроме коротенькой маечки, которая едва прикрывает живот, ничего. Моя спутница начинает осматривать девочку. Мать суетится. Ее явно тревожит наш визит.
— Ее Таня звать. Восьмой годик доходит. Кушает только жидкое через соску. Она меня уже узнает по голосу. Видите, поворачивается. Вот, ходит под себя. Держу на полу, чтобы не упала. Она и сидеть умеет – вот так.
Женщина попыталась усадить девочку, но той или неловко, или что-то беспокоит, и она начинает плакать.
Я попыталась угадать, что за игрушка у девочки в руке. Оказалось, что это – педаль от детского велосипеда. До меня с трудом доходил смысл задаваемых матери вопросов:
— Как протекала беременность? Были ли у девочки судороги? Какое назначалось лечение?
А я вспоминала свое – рождение Саши, страшный приговор врачей. Таким же мог быть и мой сын! О, Господи!...
Я смотрела на застиранный халат женщины, на ее грязные  ноги. И мне было ужасно стыдно за мою новую шубу, за норковую шляпу, и еще за то, что даже не принесла детям конфет.
— На что живете? Не голодаете? Дома есть продукты?
— Что вы, что вы! Мы хорошо живем. Я пенсию на детей получаю. У меня и мальчик – инвалид, он тоже необучаемый. Ему семь лет. Я и молоко им покупаю. У нас все, все есть. А Танечку я не отдам. Что вы! Кому она такая нужна?  Да и говорят, что она больше года не проживет. Так пусть уж на моих руках.
Женщина взяла девочку на руки. Та сначала заплакала, но потом успокоилась. Повернула голову в нашу сторону. Взгляд – почти осмысленный, но не детский. Ножки висели беспомощно, ненужным придатком.
— Она крещеная?
— А то как же! У меня мама всех деток окрестила.
Мы засобирались. Вышли в коридор. Мне было почему-то ужасно неловко перед этой женщиной. Хотелось как-то утешить ее, чем-то помочь.
— Если будет нужда – приходите, поможем. А крестик обязательно ей наденьте. Это великая сила. И я непроизвольно перекрестила девочку.
На улице едва раздышались. Разговаривать не хотелось. Но все-таки нужно принять решение. Моя спутница (умница, дай ей Бог здоровья) говорит сдержанно, больше для себя, чем для меня:
— Конечно, девочку забирать нельзя. Если бы она хотя бы ходила. А так, нет... Все-таки мать есть мать. Да и дети к ней подбегают. Игрушку сунут, общение есть. А в больнице она будет целый день лежать. Никому не нужная. Да и какой сейчас уход? Вы сами понимаете. Обычно такие дети редко доживают до восьми лет. По уровню развития ей не более четырех месяцев. Вот и судите. У нас девочка лежала. В пятнадцать лет – интеллект годовалого ребенка. Научилась ходить, палец сосала, произносила только звуки. Да и кто нам дал право снимать этот крест с матери. Может быть, это ее спасение.
Как все сложно в этой жизни . В своем доме одни проблемы. А в чужом... Поди, разберись.