Соль жизни, или Что мы знаем о милосердии?

Столько в мире горя, что жизнь была бы невыносима, если бы не милостивые люди. На милосердии стоит лежащий во зле мир, потому Господь особо ценит эту сердечную добродетель.

В житии Иоанна Милостивого, патриарха Александрийского, жившего в 6-м веке, повествуется о том, как ему, пятнадцатилетнему, явилась добродетель милосердия в образе девицы с масличным венком на голове и сказала: «Если сделаешь меня своей подругой, то я исходатайствую тебе у Царя великую благодать и приведу тебя к Нему, ибо никто не имеет у Него такой силы и дерзновения, как я. Я свела Его с неба и облекла в плоть человеческую».

Всякий, кто надеется на милосердие Божие, должен и сам быть милостивым. «Кто сеет скупо, тот скупо и пожнёт; а кто сеет щедро, тот щедро и пожнёт», — говорит о милостыне апостол Павел (2 Кор. 9:6). Свт. Иоанн за то и прозван Милостивым, что сеял щедро. В начале своего архипастырского служения он призвал церковных экономов и дал им поручение:

— Обойдите весь город и перепишите всех господ моих.

Экономы спросили, кто это такие, и патриарх ответил:

— Те, которых вы называете нищими и убогими; они мои господа, ибо они воистину могут способствовать в достижении спасения и ввести меня в вечные обители.

Экономы переписали всех убогих, найденных на улицах, в больницах и на гноищах. Их было 7500 человек, и всем им свт. Иоанн повелел выдавать ежедневное пропитание.

Сам Господь, обличая книжников и фарисеев, советовал: «Подавайте лучше милостыню из того, что у вас есть, тогда все будет у вас чисто» (Лк. 11:41). То есть милостыня — кратчайший путь к чистоте, обретаемой в Боге.

Мы думаем о себе, что в меру добры: нам жаль страдающих людей и, кажется, мы хотели бы им помочь — если бы могли. Опять же, в свою меру. Хотя по-настоящему никто из нас не знает какова эта мера. Мы больше теоретизируем, чем практикуем, а узнать свою меру можно только действуя.

Вот о. Иоанн Кронштадтский в своё время, очень похожее на наше, решился действовать, но его поначалу приняли за юродивого. Поздно вечером, около 23 часов, он появлялся на улицах Кронштадта со скрещёнными на груди руками и молился, приглядываясь к бедным домам, нередко заходил «на огонёк», помогал по хозяйству, нянчил детей. «Приходит отец Иоанн в бедную семью, — рассказывал очевидец, — видит, что некому сходить даже за съестными припасами, потому что из одного угла доносятся болезненные стоны хворой матери семейства, из другого — несмолкаемый плач полуголодных, иззябших, больных ребятишек. Отец Иоанн сам отправляется в лавочку, чтобы купить провизию, в аптеку за лекарством или приводит доктора, словом, окружает несчастную семью чисто родственными попечениями, никогда, разумеется, не забывая и о материальной помощи, оставляя там последние свои копейки, которых слишком мало в то время имел ещё сам». Нередко он возвращался домой босым, наполовину раздетым, совсем без денег.

Отец Иоанн создал в Кронштадте известный Дом трудолюбия, спасающий от голодной смерти тысячи людей, но 90% всех доходов этого заведения, задуманного как «общее дело», составляли его личные пожертвования. Вот пример из финансового отчёта Дома трудолюбия за год, где, кроме прочего, значится:

Субсидия, отпускаемая по Высочайшему повелению — 1 000 руб.

От Её Императорского Высочества великой княгини Александры Иосифовны — 200 руб.

От Его Императорского Высочества великого князя Александра Михайловича — 100 руб.

Пожертвования протоиерея И.И. Сергиева — 43 963 руб.

По изданию бесед протоиерея И.И. Сергиева — 2 338 руб. 40 коп.

(Полный отчёт приводится в книге П. Басинского «Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды»)

Очевидно, милосердие о. Иоанна к страдающему бедному люду несравнимо превосходило милосердие богатых и знатных людей. В своей автобиографии о. Иоанн как бы объясняет причину этого: «С первых же дней своего высокого служения Церкви я поставил себе за правило: сколь возможно искренне относиться к своему делу, пастырству и священнослужению». Он всерьёз отнёсся к своему христианству, и обласканные, пасомые им люди, естественно, возлюбили его.

Добрый, единственный в своём роде пастырь не мог спокойно ни войти, ни выйти из храма — его привозили и увозили на извозчике, потому что люди буквально набрасывались на святого, как голодные птицы бросаются на крошки или зерна, брошенные для них милостивой рукой. Как то раз толпа буквально сбила его с ног и разорвала на клочки его рясу, так что о. Иоанн едва остался жив. Это свидетельство того, что подлинное, широкое милосердие имеет дело со стихией, которая не так проста, как нам представляется. Когда милосердствующий вторгается на территорию, где царит горе, где торжествует зло, он должен быть облачен в благодать, ибо ему предстоит сражаться за каждую «пядь земли», приобретаемой для Господа.

«Имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся» (2 Тим. 3:5) такой подвиг не понесут. То есть, быть настоящим христианином и, тем более, пастырем овец Христовых — это значит быть воином, который должен обладать не номинальным, а реальным достоинством, а оно определяется силой горения сердца. Трудно представить, как изменился бы мир, если бы все мы относились друг к другу с такой же участливой любовью, как о. Иоанн.

Подобной любовью к ближним горел и юный Ван Гог, ещё не художник, а проповедник. Винсент был сыном протестантского пастора, наследовал имя деда, который всю свою жизнь посвятил протестантской церкви. Неудивительно, что юного отпрыска влекло то же поприще — он стал проповедником в бедном шахтёрском районе на юге Бельгии.

Жизнь паствы Ван Гога была невыносимо тяжёлой. «В те годы в Боринаже проживало 30 тыс. шахтёров и несколько тысяч рабочих по металлу и стеклу. В шахтах наравне с мужчинами трудилось 3 тыс. женщин, а также дети: 2 тыс. девочек и 2,5 тыс. мальчиков моложе 14 лет, и тысяча девочек и 2 тыс. мальчиков между 14 и 16 годами, — пишет писатель Луи Пирарад. — Все работали примерно по двенадцать часов в сутки. Гигиена и условия безопасности были в таком плачевном состоянии, что и представить себе трудно»^[1].

Познакомившись ближе с рабочими семьями, увидев в какой неслыханной бедности они живут, Ван Гог действовал подобно о. Иоанну Кронштадтскому: он ходил по бедным домам, раздавал свои деньги, одежду, обувь, покупал продукты, ухаживал за больными, стирал бельё, нянчил детей… И его также называли сумасшедшим. «Я друг бедняков, каковым был и Иисус Христос», — отвечал он на замечание пожилой женщины о неразумности его действий. За горячее, искреннее, пренебрегающее иерархическими различиями поведение Ван Гог подвергся прещениям со стороны протестантских чиновников и был отстранён от должности, о чём сильно скорбел. Душа его, возможно, надорвалась именно по причине беспросветности увиденного человеческого горя, которое он не имел сил преодолеть.

Эти два человеколюбца: великий подвижник благочестия, всероссийский пастырь о. Иоанн Кронштадтский и странный, немного помешанный голландский художник Винсент Ван Гог в моей памяти всегда стоят рядом, прорисовывая друг в друге определённые качества характеров, обнаруживаемые вполне только при совместном их рассмотрении. Сближает их не только сострадание к униженным и оскорблённым, но и реактивность поведения, основанная на личном подвиге жертвенного служения ближним и полной самоотдаче. Они были отзывчивыми людьми, т. е. не придумывали, не выдумывали себя милосердными, а просто отзывались на нужду окружающих людей, чувствовали их нужду, как свою.

Русский философ и поэт Владимир Соловьёв также был милосердным человеком. Когда у него просили денег, «он вынимал бумажник и давал, не глядя, сколько захватит рука, и это — с одинаковым доверием ко всякому просившему. А когда у него не было денег, он снимал с себя верхнее платье, — писал Е.Трубецкой. — Помню, как однажды глубокой осенью в Москве я застал его страдающим от холода: весь гардероб его в то время состоял из лёгкой пиджачной пары… и из ещё более лёгкой серой крылатки: только что перед тем, не имея денег, он отдал какому-то приятелю все суконное и вообще тёплое, что у него было: он рассчитывал, что к зиме успеет заработать себе на шубу» (Миросозерцание Вл. С. Соловьёва).

Он платил извозчикам по три рубля, хотя в то время, как пишет В. Розанов^[2], за среднее расстояние извозчики брали 20—30 копеек. Он регулярно оказывал внимание какой-то бедной старушке, посылая коробку любимых ею фиников. Он по-братски относился даже к слугам, чем несколько раздражал родственников. Вообще безалаберность, странничество, щедрость и ровное отношение ко всем людям, независимо от их социального положения, состояния, национальности и профессии — типичные черты Соловьёва. В 1897—1898 годах в Петербурге он снял какую-то комнатку под крышей, где жил совершенно один несколько месяцев: сам приносил дрова, топил печь, а в комнате у него были только кухонный стол, две дырявые табуретки и складная кровать. Иной раз он спал не то на ящиках, не то на досках, а пить чай ездил на Николаевский вокзал. Таковы свидетельства близкого друга Соловьёва В. Кузьмина–Караваева.^[3]

А вот что вспоминает сестра философа М. С. Безобразова: «Между тем в другую Пасху мне довелось быть очевидицей следующего: мы жили тогда в одном из переулков Арбата, и окна нижнего этажа квартиры приходились совсем низко над землёй; Пасха была поздняя, окна выставлены; вхожу в столовую и вижу: окно настежь, брат сидит на нем спиной в комнате, спустив ноги за окно на тротуар, и христосуется с очень непривлекательным на вид, грязным, пьяным нищим. А кругом собрались свои и не свои извозчики и с большим утешением смотрят на эту сцену. Смеялись громко и восклицали умилённо: “Ну, что ж это за барин такой задушевный! Что это за Владимир Сергеевич!”».

Ещё пример милосердного благородства — уже из жизни российского историографа Н.М. Карамзина. Когда его друзья Плещеевы запутались в долгах, Николай Михайлович продал братьям свою часть имения (всё своё состояние) за 16000 рублей и тут же отдал все деньги Плещеевым — дал как бы в долг, но никогда о нём не вспоминал. Этот благородный поступок автора «Истории государства Российского» мало кому известен, ещё меньшее число людей способны такое повторить.

Для нынешнего мировосприятия свойственны совсем другие модели поведения. Нам гораздо ближе персонаж из нижеследующего церковного анекдота:

Умер мужик и, представ перед Богом, спрашивает: «Господи, я так и не понял в чём был смысл моей жизни? Зачем Ты мне дал прожить эти 70 лет?». Бог ему отвечает: «Ну, хорошо. А помнишь 30 лет назад ты ехал в поезде Москва-Челябинск?» — «Что-то такое вспоминаю». — «Помнишь, ты вечером пошёл в вагон-ресторан?» — «Ну, наверное, пошёл». — «Помнишь, там за столиком напротив сидела женщина с маленьким ребёнком?» — «Кажется, сидела». — «Помнишь, она тебя попросила дать ей соль?» — «Ну, да. И что?» — «И ты передал». — «И что?» — «В этом и был смысл твоей жизни».

Анекдот показателен, ибо смысл нашей жизни в том, что мы дали другим. Это история про то, что мог бы человек почаще отзываться на просьбу или нужду другого человека. Смысл только в том и состоит, чтобы отзываться на нужду ближнего. А когда мы живём глухими и слепыми, когда знаем только себя и своё, тогда смысл может оказаться лишь в переданной соли, а то и вовсе ничего не найдёт Господь для себя в нашей жизни.

Литературно-публицистический просветительский журнал «КЛАУЗУРА», выпуск № 6`16

Радонеж