Пятая заповедь

Воскресная школа в детдоме – моё давнее послушание. Батюшка узнал, что я педагог по жизни, и благословил. Я было в панику: «Куда мне? Только-только воцерковляться начала. Сама ничего не знаю...» «С Божией помощью, – сказал отец Иоанн, – получится! Я тоже в диаконы был рукоположен без специального образования. По ходу дела духовно возрастал». Ну и я «по ходу дела…» Ой, нелегко поначалу давалось. Методичек никаких, откуда им быть, контингент сложный, подготовка к каждому занятию отнимала уйму времени… Вода камень точит – на сегодняшний день мой стаж воскресной школы двенадцать лет, за опытом приезжают… Пыталась у отца Иоанна отпроситься на покой, возраст пенсионный, пора молодым передавать школу... Он смеётся: «Нам с вами крест душепросветительский нести во славу Божию до конца: мне в храме, вам – с детками».

Хочу рассказать о Маше Антонюк. Она попала в детдом в девять лет. Бабушка состарилась, не по силам стало внучку поднимать. Маша девочка хорошая. Ни одного занятия не пропустила в воскресной школе. С интересом занималась и всегда старалась быть рядом со мной…

Произошло вот что… Прекрасно помню тот мартовский день. Пасмурный, промозглый. Собираясь в детдом, хотела пуховик надеть, потом остановила выбор на дублёнке. И не пожалела – долго на остановке стояла, а ветер сырой, пронизывающий. Приезжаю в детдом, Маша Антонюк в вестибюле встречает. Меня увидела, подбежала, обняла, разревелась: мама умерла. Торопливо объясняет (будто боится – не выслушаю), что маму похоронят в общей яме, значит, даже могилки не будет, куда можно приехать, цветочки посадить… Слезами обливается. Ребёнок, совсем ещё ребёнок, двенадцать лет… Я разволновалась, пошла к директору детдома – посоветоваться, обсудить ситуацию. Надо постараться что-то сделать для девочки. Мать ведь… Директор, не выслушав до конца, перебила: дескать, не берите в голову, не принимайте близко к сердцу, эта мама не в первый раз умирает. Месяца два назад тоже позвонили, потом выяснилось – ложная тревога. Мать увезли в больницу на скорой. Забирая, врач сказал соседке, которая вызов делала: такие не выживают. Ничего подобного – умирающая выкарабкалась…

«Конченый бомж, – сказала директор. – Они поразительно живучими бывают». После слов директора я успокоилась, как гора с плеч. Да ещё какая гора – похороны. Позвонила в морг для точности. Гора снова свалилась на мои хрупкие плечи. В морге бодрым голосом отрапортовали: Наталья Ивановна Антонюк у них, можно забирать, иначе похоронят, как невостребованный труп. После этих слов я, что называется, припухла. Обратной дороги нет, и рулить придётся мне. Прочитала для сосредоточения и успокоения «Отче наш», «Богородицу», «Царю Небесный»… Наметила план и начала действовать. Директор детдома решительно замотала головой на вопрос о материальной помощи для похорон: такой статьи у них в бюджете нет. Звоню Машиной бабушке в надежде – посодействует деньгами. Говорю, так и так, умершей всё равно, но Маша слёзно просит похоронить маму по-человечески, сердечком детским чувствует, без маминой могилки осиротеет ещё больше. Получаю красноречивый ответ: «Наташка бичевала десять лет, наплевать было на дочь, мужа! Знали бы вы, из каких подвалов и чердаков сын мой вытаскивал её! Жила помойно, умерла по-скотски, что ей теперь памятники с ангелочками водружать?» Бабушка винила в бедах сына невестку. Потому, дескать, и умер рано. В церкви женщины рисовали картину их отношений в другом ракурсе: был не без греха – охоч до женского пола. До женитьбы активно отличался этим качеством, и после не угомонился. Одним словом, попробуй разберись в чужой семье: жена ли пила от любвеобильности мужа, или он от пьющей супруги бегал? Бабушка поставила точку в нашем разговоре: «Копейки не дам! Лучше на Машу потрачу!»

Я поехала к отцу Иоанну, он окормлял воскресную школу. Объяснила ситуацию: переживаю за ребёнка, мало того, что умерла мама (какая ни была, а мама), ещё и рана у девочки на всю жизнь – даже на могилку сироте некуда будет сходить. Батюшка выслушал и благословил взять в свои руки организацию похорон. Про деньги ни слова. Отец Иоанн у нас такой, переспрашивать не будешь. Не зря в прошлом военный. Только и всего, что попросила у него молитв: «Батюшка, помолитесь, я ведь никогда этим не занималась».

Переговорила с батюшкой, тут же в церкви подходит знакомый и протягивает тысячу рублей: «Слышал, на похороны собираешь». Тысяча рублей тогда хорошие деньги были.

На следующий день отправилась в морг. В жизни ни разу не доводилось бывать в этом скорбном заведении. Еду и молюсь, прошу у Бога мужества. Отец Иоанн, как почувствовал, позвонил: «Где вы?» – «Вот, – говорю, – еду в морг, – как бы в обморок не упасть! Помолитесь за меня, батюшка». Пообещал. В сумке у меня валерьянка, в сердце молитва… В морге объяснила, что занимаюсь похоронами Натальи Ивановны Антонюк, мамы воспитанницы нашего детдома. «Сейчас-сейчас, – говорят по-деловому, – пять минут подождите». Вывозят на каталке тело, открывают и вопросом в лоб: «Ваша?» Я опять припухла. Что значит: ваша или не ваша? Накануне по телефону однозначно подтвердили наличие тела: «Приезжайте и забирайте». И вдруг поворот с идентификацией покойницы. Откуда мне знать: она или нет? На фотографии никогда не видела, не говоря о личном знакомстве. В голове возникла секундная паника «как быть?», но язык уверенно произнёс: «Наша!»

Язык брякнул, а сама думаю: мама родная, а если это совсем другой человек? Опять же – начнёшь сомнения вслух высказывать, потребуют родственников на опознание. Бабушка-свекровь, можно и не спрашивать, не поедет. Маша без того от горя сама не своя, ещё и такое испытание... Взяла я грех на душу, рискнула… С меня потребовали паспорт: «Пожалуйста, ваш паспорт». Я чуть не села, где стояла. Валерьянку в капсулах предусмотрительно захватила в морг, про паспорт мысли не возникло. «Нету, – говорю, – при себе, в этой суматохе с похоронами, не подумала». – «Вы что хотите, чтобы мы непонятно кому оформляли выдачу покойника».

Я и вправду для них, если вдуматься, «непонятно кто». Но грешу дальше, с честным видом представляюсь воспитательницей детдома, где дочь усопшей три года находится. Такое горе у ребёнка, она со смертью матери стала полной сиротой, отец ещё раньше умер, а бабушка, свекровь усопшей, больна, из дома не выходит. Давлю на жалость…

Паспорт свой забыла, но о чём позаботилась – копию свидетельства о рождении Маши в детдоме взяла, и копию бумаг, в которых говорится, что Наталья Ивановна Антонюк Машина мама.

Сама формально никакого отношения к детскому дому не имею. Стоило позвонить туда, и я могла предстать в глазах работников морга аферисткой. Всё же я произнесла такой убедительный монолог, что безоговорочно поверили и пошли навстречу, дескать, вы благое дело делаете, посему закроем глаза на отсутствие вашего паспорта. С моим документом, удостоверяющим личность, разрешили проблему, другая пододвинулась – паспорт усопшей. Она его давно утратила. Значит, как объяснили в морге, нужна справка из миграционной службы. Отправили за ней, напутствовав безрадостным замечанием: там обычно неимоверная толпа, люди занимают очередь с утра пораньше. Любезно посоветовали попробовать объяснить нестандартность ситуации, вдруг войдут в положение, проявят сочувствие и пропустят.

Еду, молю Бога помочь со справкой. Не очень я верила в сочувствие граждан, томящихся в многочасовой очереди. Как всегда, стоит начать молиться, что-то из мирского застучит в голове. Меня сомнения начали разъедать: вдруг не Машина мама в морге? Годом раньше в нашем доме произошёл скандальный случай. Мужчина из соседнего подъезда умер. В лицо его знала, приметный на вид. Крепкого телосложения и роскошная шевелюра. Густые благородно седые волосы. Одно время работал на вахте в школе, где моя дочь училась. Жил один, умер скоропостижно. Сын-нефтяник на севере работал. Пока он оттуда добирался, похоронами занялись племянники усопшего. Забрали дядю из морга, привезли домой. Старшая сестра усопшего, старенькая, совсем подслеповатая бабулька, принялась оплакивать брата. Покойник переночевал дома… Вдруг на следующий день утром нагрянула компания незнакомых мужиков: вы кого из морга взяли? Вы куда смотрели? Отдайте нашего покойника. Племянники тоже в агрессивную позу: что значит «отдайте»? Это наш родной дядя! Едва до мордобоя не дошло. Сын усопшего вовремя приехал, подтвердил ошибку двоюродных братьев. За три часа до выноса тела разрулили путаницу. У того и другого покойников характерная копна седых волос, тип лица схожий, это ввело в заблуждение…

В роддоме бывает путаница, что уж про морг говорить.

Еду в маршрутке, прошу Бога быстрее документ получить и не ошибиться с телом покойницы. Услышал Бог мои молитвы, в миграционной службе всего два человека стояло, одного тут же отфутболили, в результате я за каких-то пятнадцать минут получила справку, гласящую, что Наталья Ивановна Антонюк была прописана в таком-то районе, по такому-то адресу.

К сбору денег на похороны подключились активистки нашего прихода… Деток из детдома в церкви знают, на праздники привожу их на литургию, причастие... На Пасху собираем для детдома куличи, крашеные яйца, конфеты… Поразительно легко всё разрешилось: гроб, крест, катафалк, могила... Я вспомнила про новое платье, подарок подруги. С год назад приносит пакет: «Держи, ни разу не надевала, покупала себе, да маловато оказалось при ближайшем рассмотрении. Всё хочется хоть на размер быть грациознее. Носи на здоровье, как ни встречу тебя, в одном и том же». Платье красивое, но слишком яркое для меня. Подругу не стала обижать, положила подарок в шкаф на дальнюю полку… Вся жизнь в церкви проходит, куда я его надену? По молодости любила пофорсить, модное, яркое – всегда душу грело, сердце радовало. Как пришла в церковь, начала смирять себя… В подарочное платье облачили Машину маму.

Деятельное участие в похоронах приняла моя приятельница Ирина Сергеева. Мало того, деньги принесла, ещё и «Газель» на похороны у своего начальника попросила. Я отговаривала её ехать на кладбище (дальше скажу почему), она настояла. Вместе поехали в морг, забрали покойницу… Там ещё история. Девушка, лет двадцати, приехала за подружкой. Убили какие-то подонки, бросили за городом. Молодая девчонка. Выкатили её, а у этой в кошельке какие-то копейки. Надо заплатить, чтобы обрядили, гроб погрузили. Стоит растерянная. Мы с Ириной дали денег…

Наконец едем на кладбище – я, Ирина, Маша, ещё были женщины… Мне бы успокоиться, два нервозных дня позади, всё, что полагается, с Божьей помощью управили, осталось предать усопшую земле… Но в голове крутится: вдруг везём тело другой женщины? Почему в морге в первый раз спросили: «Ваша?» Значит, имелись сомнения. В церкви у женщин, кто знал Машину маму, спрашивала, какая та была в последнее время. Вроде совпадало описание – «кожа да кости». Жила, как рассказали, в жутких условиях: до невозможности убитая однокомнатная квартира, половина окна фанерой заколочено, тюфяк на полу.

На кладбище у Маши спрашиваю: «Будем открывать гроб?» Сама, грешница, надеялась – откажется ребёнок… И хотела удостовериться – хороним Машину маму, и опасалась… Себя вспоминаю в двенадцать лет – покойников панически боялась. Я училась в шестом классе, умерла девочка-соседка, этажом выше жила. На год меня младше, не сказать, что дружили с ней, бывало, играли вместе во дворе. Чертили на асфальте «классики», прыгали по этим квадратам, на велосипедах катались… Бабушка командует мне: «Собирайся, Верочка, косыночку на голову надень, пойдём с Надей попрощаемся». Я, как самая распоследняя трусиха, удрала. Бабушке соврала: «Сейчас», – сама за дверь и дёру. Во дворе сараи, из-за них, чтобы бабушке на глаза не попасться, смотрела, когда гроб выносили…

Маша говорит: «Хочу с мамой попрощаться». Гроб открыли. Маша вскрикнула, из носа кровь хлынула… Фонтаном… Как в кино показывают… Снег под ногами пятном заалел. Ирина выхватила носовой платочек из сумочки, зажала Маше нос, я зачерпнула гость снега с ближайшей могилы, приложила к переносице…

Женщины в церкви говорили, мать Маши, конечно, пьяница, но мученица. В последний год страшно болела. Цирроз печени. Её никто не кормил, никому была не нужна, валялась бедняжка на тюфяке... В морге, когда показали её, лежала на боку в позе эмбриона. Скрюченная, высохшая до невозможности…

Иринин носовой платок мгновенно пропитался кровью, я достала свой... Снег сделал своё дело, остановили кровотечение. «Закрывайте, – командую – гроб». Машу спрашиваю: «Узнала маму?» – «Да!»

После кладбища поехали в церковь. Женщины кутью приготовили, компот сварили. Келейно помолились за новопреставленную рабу Божию Наталию. Она была некрещённая, не отпевали. Посидели, помянули. Что интересно (не одна я отметила), похоронили человека, а у всех радость на душе. Маша не знала наших трудностей, но и она посветлела лицом, переживал ребёнок, вдруг не получится с похоронами, и тогда могилки маминой не будет на всём белом свете…

Почему отговаривала Ирину от кладбища, ей в тот день исполнилось сорок лет. Она мне недели за две до этого говорила: «Праздновать юбилей не собираюсь. Не тот повод для восторгов! Поздравить, конечно, сестра, друзья придут, но никаких банкетов делать не буду!» Собираясь на похороны, потенциальных гостей обзвонила, объяснила, что к чему и перенесла день приёма очных поздравлений на ближайшую субботу. Едем из церкви в маршрутке, Маша притулилась к Ирине. Худенькая, голенастая, воробышком прижалась, смотрит из-под козырька шапочки черненькими глазёнками. Ирина обняла её…. Через два дня мне звонит: «Ты знаешь, Маша не выходит из головы. Думаю, может взять опекунство над ней. Такая славная девочка, столько пережила… Но согласится ли?» Я сказала, что Маша, как и все они, мечтает о семье. Больше того, год назад просилась: «Вера Александровна, возьмите к себе. Буду всё-всё вам помогать! Вы такая добрая, такая умная! Мне так хорошо, когда приходите в детдом! Я буду убираться у вас, стираться, готовить! Я всему научусь!» Я чуть не разревелась. Знаю, хорошая, ласковая девочка… Но куда мне? Поздно. Объяснила, не тот у меня возраст, надо будет и в школу к ней ходить, и других забот с подростком не счесть. Свои дети, а у меня их трое, только-только оперились, начали самостоятельную жизнь. Не один раз повторяла: «Молись, Маша, проси Бога о семье».

«Смотри, – говорю Ирине, – гены у неё подпорченные: отец гулящий, мать пьющая! У тебя сыновья до конца не определились, и вдруг чужой ребёнок в семье. Если не получится – ей травму нанесёшь, себя будешь корить». Ирина замуж вышла в восемнадцать лет. Свадьбу играли в день усекновения главы Иоанна Предтечи – одиннадцатого сентября. Немыслимо, насколько мы росли тёмными. Мать у неё хоть и невоцерковлённый человек, но понимала – нельзя в этот день. Отговаривала Ирину, настойчиво отговаривала: перенесите. Что значит «перенесетите» – в загсе на два месяца вперёд всё до последнего часа учтено и расписано... Старшему их сыну исполнилось одиннадцать, когда умер отец, младшему восьмой шёл. Так Ирина – цветущая женщина, умница, рукодельница – овдовела в тридцать один год. Жила одна, воспитывала сыновей. Сходилось ненадолго с одним мужчиной, да что-то не пожилось.

Через полгода после похорон Машиной мамы Ирина подала документы на опекунство… Каждый год в марте мы втроём ездим на ту могилку – Маша, я и Ирина. В последние два года Маша возит нас на машине. Она так красиво смотрится за рулём. Нельзя не залюбоваться. Одевается строго, изящно… Скуластенькое лицо, аккуратный носик, глаза большие, серьёзные… Ирина сама женщина со вкусом, Маша оказалась достойной ученицей. Деньги, что Маше полагались от государства как сироте, Ирина не тратила, на них Маша, достигнув совершеннолетия, купила автомобиль.

Она вышла замуж, родила дочку. «Пока мои оглоеды собирались, – ворчит Ирина на сыновей, – за счёт Машеньки стала бабушкой». Маша с первого дня начала звать Ирину мамой. Ирина что-то с сыновьями повздорит, Маша обнимет: «Мамулечка, ты даже не знаешь, как я тебя люблю. И они тебя любят, не обижайся на них, не огорчайся, у меня сердце разрывается, когда ты плачешь, давай “Богородицу” споём, у тебя такой красивый голос…» Не всё у них гладко получалось первое время – ревновали сыновья, взбрыкивала Маша… Ирина признавалась потом: «С Машей новый смысл в жизни обрела»…

В воскресной школе, говоря о заповедях Божиих, всегда с напряжением подхожу к пятой: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли». Грешна, пробегаю её скороговоркой. Родители – самая больная тема в детдоме. Пытаюсь вложить детям, что бы ни случилось с вашими папой и мамой, какими бы ни были, ваш долг молиться за них… Это закон, данный нам Богом… Однажды говорю это, а Гена Кормильцев в злой хохот на мои слова: «Чтобы я за них молился?! Не дождутся!» Вскочил со стула, выбежал. Его отец и мать напились, уснули, а зима, дров, угля не было, пользовались самопальным обогревателем, замкнуло… Дом сгорел дотла… Хороший дом, от колхоза им достался. Вместе с родителями сгорели две Гениных сестры… Детдомовцы в молитвах, прежде всего, просят у Господа семью. При возведении Свято-Успенского храма возила человек десять на подъём куполов. Никогда не забуду Гришу Лупарева. Маленький мальчишечка, класса до седьмого медленно-медленно рос, тогда во втором учился, целует купол, огромный золотистый купол, и слышу, наш клопик шепчет: «Боженька, дорогой, миленький, родненький, дай мне папу и маму». По сей день в ушах эта просьба. Подавляющее большинство ничего хорошего не могут вспомнить о родителях. У нас отличный детдом. Семейные дети зачастую такого разнообразия не видят: культпоходы в цирк, в театр, на концерты, то губернатор с подарками приезжает, то хоккеисты… Одеты, обуты, накормлены… И каждый мечтает о домашнем тепле… Как им внушить, что надо почитать родителей, молиться за них, подавать записки, заказывать молебны?.. Что это нужно не только непутёвым родителям… Маша с четырёх лет жила у бабушки. Бабушка и только она водила в садик, собирала в первый класс… Не было по большому счёту у Маши ни отца, ни матери… Тем не менее… Конечно, не на моём занятии вошла в неё пятая заповедь. Тут сердцем надо почувствовать, сохранить крупицы тепла, которые достались от матери, не загасить их осуждением, злобой…

Из книги "Пятая заповедь"