Опять таки, как с этим быть, православному? Сомневаюсь, не знаю как поступить. Но задумку всё же посылаю, хотя у меня готово всё произведение.
Киноповесть. Мистический триллер
Глава I
Дмитрий подошёл к окну. За окном не переставая, монотонно шумел дождь; клёны у тротуара, уже почти голые, сбрасывали остатки своего багряного наряда в пучившиеся от дождя лужи; понурые люди, с поднятыми воротниками нахохлившись, ожидали автобус, поток машин с включёнными фарами и работающими «дворниками» медленно полз по мокрому проспекту.
«Лета агония: осень, стремительный листопад. Средь зеленеющих сосен клёны роняют наряд»,— сложилось в голове Дмитрия.
Он улыбнулся, думая: «Неплохое начало для лирического стихотворения, наполненного осенним сплином. Грустное это зрелище — увядание природы. Осенью, в преддверии зимы, у меня всегда возникает чувство, будто я прощаюсь с дорогим мне человеком, слава Богу, что это расставание не навсегда. И, хорошо что в природе так заведено, что это временно. Но как всё же тоскливо в такие времена! И это только начало. Скоро клёны оголятся совсем, а там и первые заморозки придут, за ними зима и долгое, долгое ожидание весны. Как на меня тоскливо действует такая погода! Или я так сильно уже успел устать? Надо лечь, почитать хорошую книгу или посмотреть кино. Давно хотел пересмотреть «Пролетая над гнездом кукушки». Нет, пожалуй, остановлюсь на книге. Любимый Фолкнер месяц лежит на тумбочке недочитанный. Почитаю всласть, а потом буду спать всё воскресенье. Понедельник обещает быть тяжёлым. На работе аврал, заказы горят, а смежники что-то притормозили, — придётся эту неделю пахать без выходных. Вообще-то и об отдыхе пора бы и подумать. А что, не полететь ли на недельку в какие-нибудь южные страны, погреть старые кости, подготовиться к нашей долгой зиме?»
Тут Дмитрий без энтузиазма подумал об Алёне и помрачнел. «Зачем, Дима, тебе это нужно было? — подумал он с глухим раздражением. — Ты же изначально прекрасно знал, что это не любовь, что это и не могло никогда стать любовью. Мы с ней из разных миров. Она выросла на мультиках «Том и Джерри», «Человеке-Пауке», и японских глазастых, остроносеньких героях аниме, а ты до сих пор хохочешь над «Винипухом» и «Карлсоном, живущем на крыше»; она через слово говорит: как бы, супер, отстой, а у тебя зубы сводит от такого «диалекта»; она читает бульварную чушь и, раскрыв рот, смотрит по телевизору НТВвешные сплетни. Но даже не в этом дело, — ни это главное: у тебя нет никаких шансов увидеть, что она тебя понимает; у неё нет желания вникнуть в твоё мироощущение! Как это называется: седина в бороду — бес в ребро? Именно бес. Кто же ещё. И ещё «сherche la femme», конечно же. Ну, согласись же, Дима, что не ты на неё глаз положил, а она давно уже вела свою игру, постоянно оказывала тебе всяческие знаки внимания, постоянно попадалась тебе на глаза, а потом этот банкет в кабаке, в честь пятнадцатилетия нашего предприятия… шампанское, виски, танцы. Фу, противно-то как! Но какая у неё хватка рысья, какая напористость! Не прошло и месяца, а она уже чуть ли не женой себя объявляет, в офисе ходит, задирая нос, командовать стала, доносят мне нештатные стукачи-доброжелатели. Какой недюжинный в ней напор обнаружился! С нежностью, обидами, изворотами, когда она стала проталкивать идею о том, что ей необходима машина, и какую истерику со слезами и ломанием рук устроила, когда я ей предложил поездить на моей чудесной «восьмёрочке»! Не престижно, отстойно! Месяц водительского стажа, а подайте ей, как минимум, «Рено» и непременно зелёного цвета. Какая произошла разительная перемена, сколько вылезло в ней зависти, меркантильности, упрямства, злости. Так не может продолжаться. Нельзя это заводить в тупик, всем будет хуже. Ошибки нужно исправлять и не повторять. Разрыв неминуем и нечего тут тянуть. Но какой смерч меня ожидает, какой тайфун!»
Дмитрий раздражённо задёрнул шторы, сходил на кухню и принёс на подносе рюмку коньяка, плитку шоколада, блюдце с ломтиками лимона и чашку кофе. Поставив поднос на прикроватную тумбочку, он лег на диван и нажал на кнопку пульта музыкального центра — Пол Маккартни под аккомпанемент акустической гитары нежно выводил «Blackbird»; Дмитрий прибрал звук до минимума, и, взяв в руки книгу, улёгся поудобней. Звонок телефона его не обрадовал, мелькнуло: «Только бы не Алёна». Он нехотя взял трубку, но услышав голос Кости, непроизвольно улыбнулся.
Костя, был в своём амплуа: затараторил, выстреливая слова длинными очередями с паузами после двух, трёх предложений.
— Ну, что валяешься, старик? Куксишься, смотришь телек и хандришь? Повышаешь настроение небольшими порциями конька? Хочешь, угадаю какой коньяк? Арарат! Да, брось, ты же импортный на дух не переносишь! А я сегодня стихотворение написал, на стихи меня потянуло. Зацени, ты же у нас как-никак поэт, учился этому делу. Слушай: падают, падают листья, скоро будет амнистия. Круто, а? Дальше не сочинил ещё. Короче, Димон. Я здесь недалеко от тебя. Уже еду к тебе на тачке. Минут через пятнадцать буду у тебя. Ты давай, давай, вставай и одевайся. Возражений не приму.
— Костя, в кои веки я решил отоспаться: первые выходные за три недели. У нас с понедельника аврал — будем работать до ночи, и, между прочим, сейчас уже почти одиннадцать. Куда ехать-то? Неохота, Кость, — попытался отбрыкаться Дмитрий, но Костя, зарычав в телефон, сказал:
— Ты с каких это пор стал с курами ложиться? Послушай, я тебе говорил как-то, что у меня есть дядя, ну, тот, который самых честных правил, когда не в шутку занемог… Короче, мой дядя, крутой, известный художник, час назад он позвонил мне и слёзно стал умолять приехать к нему сейчас же. Гены родственные взыграли. Причина вообще-то весомая: у него сегодня юбилей. А я, Димон, к своему стыду, напрочь забыл о том, что у меня есть в городе близкий родственник, хотя прошлые годы всегда звонил ему на его дни рождения, да и так просто иногда звонил. Петрович, кажется, обиделся на меня не на шутку. Обозвал меня оболтусом, непутёвым прожигателем жизни, эгоистом, который вообще забыл про существование родственников, дескать, он мог умереть и никто из родственников бы об этом не узнал. И он, чёрт побери, прав, разумеется — краска стыда не сходила с моего лица, когда он мне всё это выговаривал. К тому же юбилей у него оказывается не простой а знаменательный: ему сегодня стукнуло пятьдесят пять лет — круглый отличник, как бы. Отказать ему было бы с моей стороны полным свинством, но и ехать к нему одному, хотя там будет тусоваться всяческая богема и дамы питерского полусвета, — мне не очень хочется. Ты же знаешь, Димон, что мы с тобой такие друзья, что куда ты — туда и я, — оттарабанил Костя.
— А аврал? Нужно будет металл найти, хотя бы на эту неделю, — ещё раз попытался отбиться Дмитрий, впрочем, без уверенности на успех.— И к тому же, там же, наверное, не лимонад пить придётся?— После некоторой паузы Дмитрий услышал от Кости:
— Аврал? Наша жизнь и так сплошной аврал. Нужно делать паузы в словах, как поётся в очень хорошей песне. И в делах нужно делать паузы. Насчёт лимонада… гарантирую тебе, что там будет прекрасная закуска: дядя Володя, кроме всего ещё гурман и великолепнейший повар. Так что не дрейфь, старик,— прорвёмся. Как там казак Платов Левше говорил? А инструктировал он его перед поездкой в Британию таким образом: «Не пей много, не пей мало — пей средственно». Мы воспользуемся этим советом. Кстати, Левша, как и мы, был реальным металлистом, ха-ха.
— А подарок? Неудобно как-то, — начал сдаваться Дмитрий.
— Заедем в супермаркет, купим какого нибудь хорошего пойла и цветы, — он белые розы любит, — без раздумий заявил Костя.
***
Дверь квартиры Костиного дяди на Конногвардейском бульваре открыла после их долгих звонков миловидная и пьяненькая девушка. Впустив друзей в квартиру, в которой грохотала музыка, она, внимательно изучив взглядом друзей, произнесла, растягивая в улыбке пухлые губы:
— Я — Маргарита. Руки прочь от Вьетнама — я уже занята, но ребята вы ничего — симпатичные. Я разрешаю вам ухаживать за мной. Только, пожалуйста, делайте это красиво, не то вы услышите от меня моё самое страшное фи. На самом деле, мне очень скучно, мальчишки, давайте повеселимся, а? Мой соверен, что-то сегодня не в духе, ходит угрюмый и много пьёт. Вы, господа, надо полагать, художники-авангардисты, андеграундщики?»
Костя, весело подмигнув Дмитрию, вешая куртку на вешалку, ответил:
— Мы, дорогая Марго, реальные металлисты. Мыслим категориями квадратных метров и погонных рублей. На сантиметры не мелочимся, но за качество работы всегда отвечаем.
— Понял, — ответила Марго. — Хотя на металлистов вы не очень… где ваши кожанки, почему не хайрастые, наколок не вижу, и всяких цепей, прибамбасов? Вид у вас совсем не сюррный, какой-то извините, приземлённый, хотя, повторюсь, ребята вы ничего — симпатичные.
— В настоящий момент мы находимся на новом этапе нашей жизни. Мы находимся в поиске подходящего имиджа к своему внутреннему состоянию,— ответил Константин, целуя пухлую руку девушки.
—Ну, тогда пойдём сначала на кухню, бухнём реально, подымем внутреннее состояние до нужного уровня, выпьем за знакомство, и за новый этап в жизни каждого из нас,— сказала Маргарита, рассмеявшись весело, и повела друзей в кухню, где заставила их выпить по большому стакану мартини безо льда, сама она выпила рюмку водки.
На кухню вошёл немолодой мужчина с козлиной бородкой. Он, с недовольным видом, быстро окинув взглядом Костю и Дмитрия, сказал, обращаясь к Маргарите, которая, взглянув быстро на вошедшего, скривилась:
— Маргарита, я тебя обыскался, где ты пропадаешь?— произнёс он громко и с укором.
— Вообще-то, здороваться нужно с людьми. Тебе, что компас нужен, что бы меня в квартире найти? Не могу я, Лёвочка, нигде пропасть с моей вулканизирующей аурой, — ответила Маргарита.
Мужчина помялся. Кинув быстрый взгляд на приятелей, он сказал, глядя пристально на Костю с Дмитрием.
— Пардон. С кем имею честь?
—Константин Сергеевич Мельников, имею честь быть родным кузеном виновника сегодняшнего торжества Мельникова Владимира Петровича, а это мой друг Автандил Зурабович Горгония, художник-маринист из Абхазского города Гантиади, — серьёзным тоном произнес Константин, протягивая руку мужчине.
Дмитрий рассмеялся, а мужчина, поморщившись от крепкого рукопожатия Константина, пробормотал:
— Ах, вот оно что. Очень, очень рад.
— А я вот не верю, Лёва, что ты рад знакомству. Что-то физиономия у тебя кислая — сказала Маргарита.—Константин, я к вам пригляделась, — вы с Петровичем очень похожи. Ах, Петрович, я его обожаю. Классный он мужик, да и племянник пом-моему симпатяга... соответствует. Давайте, ребята, пройдем в гостиную,— вся блудня там, а юбиляр наш там верховодит.
Посреди огромной гостиной с двумя эркерами, стоял рояль. На нём в беспорядке стояли бутылки и стаканы, отдельно стоял хищно растерзанный стол с закусками, дым стоял коромыслом, магнитофон извергал звуки блюза в исполнении Джо Кокера, несколько пар танцевали; в полутьме эркеров целовались парочки. Сам виновник торжества стоял посреди гостиной со стаканом в руке, и внимательно слушал толстячка, который что-то ему быстро говорил.
Увидев направляющихся к нему Маргариту, Костю и Дмитрия он, махнув рукой, оставил толстячка, и широко раскрыв в стороны мощные руки, пошёл навстречу троице, громко воскликнув: « Кого я вижу! Константин собственной персоной!»
Он схватил Константина, долго его тискал и похлопывал по спине. Отпустив покрасневшего племянника, пробежал в конец комнаты и выключил магнитофон. Остановив недовольные возгласы танцующих, он, постучав по крышке рояля ладонью, прокричал:
— Господа, тихо, тихо! У меня желанный гость — мой родной кузен Константин. Этого оболтуса я пестовал в его детские и отроческие годы. Отдавал ему моё драгоценное время, пытаясь, научить держать в руке карандаш. Тщетно. По моим стопам, он не пошёл, а может и правильно, что не пошёл. Поприветствуем его и его друга. Наливайте, наливайте, наливайте.
Собравшиеся с удовольствием шумно стали наполнять бокалы. Через минуту другую про новых гостей все забыли, общество давно дошло до кондиций, когда тормоза начинают отказывать. Кто-то опять включил магнитофон, пары пошли танцевать, другие уединились в эркерах, третьи выясняли отношения у стола с закусками.
Костя с Дмитрием остались стоять с бокалами в центре рядом с именинником. Владимир Петрович стал расспрашивать Костю о его житье-бытье, но тут подошёл толстячок и усталым голосом сказал:
— Петрович, ты забыл про меня? Мне пора идти.
— Это Арнольд Петухов. Мой кормилец, очень модный и плодовитый писатель, между прочим. Если честно, ребята, я его терпеть не могу, я это ему и в глаза говорю, но благодаря нему на столе моего дома частенько появляется внеплановая выпивка и закуска, поэтому приходится терпеть. Он пишет свои великолепные генитальные, пардон, гениальные опусы, а я подрисовываю его замечательных, вечно сексуально озабоченных героев, готовых постоянно ко всяким извращениям, мерзостям и даже убийствам, — весело сказал Мельников.
— Не язви, Владимир. По-моему, ты уже основательно набрался. Так, что, ты согласен с той суммой, которую я озвучил? Я, пойми, могу, конечно, найти другого иллюстратора, и он вполне скопирует твою манеру и за сумму меньшую, естественно, но знаешь, мы с тобой давнишние знакомые, ты состоявшийся профессионал, делаешь всё быстро, качественно, а читатели мои привыкли к дизайну и оформлению моих книг. А новый мой роман непременно станет бестселлером. А это значит, что нам светит дальнейшее сотрудничество и желанные купюры…
Мельников расхохотался:
— Роман, естественно, эротический! Ребята, (он толкнул в плечо Константина), Арнольд строчит бестселлеры, триллеры, эротические романы по три-четыре в год. Плодовитый, чертяка! И при этом… я открою вам секрет, Арнольд, не обижайся, дружище, он лечится давно и безуспешно от импотенции. Как это возможно, Арнольд, описывать эротические ощущения героев, забыв, что это такое? Самое интересное, что пипл всё это, как всегда хавает.
— Ты пьян, Владимир. Мели, мели Емеля. Так ты согласен?— угрюмо буркнул толстячок.
— За хорошие деньги, готов проиллюстрировать любые твои фантазии. Я тоже как-то привык к тебе, Арнольд, сжился с твоими героями. Давай так: в понедельник увидимся и ещё раз поговорим, я что-то сегодня не готов к расчётам, с тобой ухо нужно держать востро. Ты ведь плут и готов меня надуть Арнольд? Скажи честно: ведь готов?
Ничего не ответив, Арнольд повернулся и ушёл.
— Думаете, не согласится? Согласится на мои условия, как миленький. Я не жадный и много не прошу. Но своё получить святое, ни цента этому хлыщу не уступлю,— сказал Владимир Петрович, подмигивая Косте. — А сейчас веселиться, веселиться и ещё раз веселиться, как говорил товарищ Ленин матросу Железняку.
***
Гости разошлись под утро, многие еле двигали ногами. Друг Маргариты приревновал её к Константину, собственно, наверное, было за что: между Костей и Маргаритой по мере того, как вечер вступал в заключительную фазу, устанавливались стремительно растущие тёплые отношения, Маргарита не скрывала своей симпатии к кузену Мельникова, и это было хорошо заметно. Её друг часа в три ночи вызвал такси и, хлопнув дверью, уехал, а Константин под утро поехал провожать Маргариту, сказав, что непременно вернётся. Мельников уложил Дмитрия спать на огромный кожаный диван.
***
Когда Дмитрий открыл глаза, его ноздри учуяли идущий из кухни аппетитный запах, уши уловили голоса, чуть слышную музыку и звон посуды. Чувствовал он себя совершенно бодрым. Умывшись, он прошёл на кухню. Костя сервировал стол, а Мельников в халате, жарил на огромной сковороде яичницу с ветчиной.
— Костя, улыбаясь, сказал Дмитрию:
— Я уже хотел тебя идти будить, братишка. Присаживайся к нашему шалашу. Пивка или водочки?
— Не прикасаться к спиртному без команды! Сейчас я положу из этой сиротской сковородушки яичницу на ваши тарелки, и тогда можно будет и выпить. Коллегиальность, господа, коллегиальность и иерархия. Что у нового поколения тормозов совсем нет? Перед вами мужчина в возрасте, разменявший пятьдесят пять лет, а вы в его присутствии собираетесь устроить попойку, забыв, понимаешь, всякие приличия,— прикрикнул шутливо на Костю художник.
—Ладно тебе, Петрович,— рассмеялся Константин. — Какая иерархия? Стареешь, дядя, ворчишь — это верный признак старения. Я про эту иерархию еще, когда на заводе работал, наслушался. Старожилы завода нападали на молодежь, мол, какая-то она не такая пошла, эта самая молодёжь. Вот в наше, мол, время было, о-го-го — вот это молодёжь была! Потом эти люди, которые хаяли молодежь, старели, уходили, и та самая молодежь, которую они хаяли, уже сама постаревшая и заматеревшая, в курилке заводила туже бодягу: мол, вот в наше время была молодёжь … у попа была собака, короче. Да, а мне, между прочим, скоро тридцать четыре стукнет. Так что я уже, наверное, давно не молодёжь. Змеи я не убил, дерева не посадил, детей не наплодил, но дом построил — это в плюсе. И знаете, друзья, и я в натуре стареть начинаю, — ворчать часто стал, представляете?! — закончил он с грустью.
—Да, шучу я, племяш, шучу,— ответил Мельников, неся шипящую сковороду к столу. Кладя большие порции в тарелки Кости и Дмитрия, он продолжил: «Старики любят бурчать и брюзжать. А ты, дорогой Константин, по сути, произнёс сейчас спич из Экклезиаста. Наливай мне крепенькой».
— Что за зверь такой Экклезиаст?— спросил с интересом Костя, наливая водку в рюмки.
— Это из Библии, о том, что ничего в мире не меняется, только внешние признаки, — ответил Мельников. — Давайте-ка, за вас за молодых и выпьем.
***
Позже они сидели в уже прибранной гостиной, пили кофе, курили. У эркера на подставке стояла картина, накрытая плотной тканью. Костя, оглядев гостиную, спросил у Мельникова удивлённо:
— Дядя Володя, я только сейчас заметил, что в твоей квартире нет ни одной картины кроме этой накрытой простынёй. Кстати, вчера и её не было здесь. Помнится, в мой последний визит к тебе, все стены были в картинах. Куда они подевались? И офорты исчезли.
— Что подарил, что продал,— ответил Мельников. — Все свои угасающие силы бросил на работу вот над этой картиной.
Костя произнеся: «Шедевр?» — встал и пошёл к картине с явным намерением снять с неё простыню
—Тихо, тихо, стоп! — Привстал с кресла Мельников. — Никто не имеет допуска к этой картине.
—Не понял?— остановился Костя.— Что за условности?
— Остынь, Константин, и присядь,— сказал Мельников, и Константин, недоуменно поглядывая на дядю, вернулся в кресло, с удивлением уставившись на него.
Мельников закурил. После долгой паузы он сказал.
— У каждого художника есть свои бзики. Есть они и у меня, и, кажется, я воплотил в этой картине свою давнюю идею фикс. Мне, ребята, всегда хотелось написать свою Джоконду. Много лет я рисовал эскизы. Каких только задумок у меня не было! Не буду об этом. Сколько женщин вот здесь мне позировало! Да каких! Но моей несравненной Джоконды не было. И я упорно продолжал искать её, мою Джоконду. Я её часто видел во сне, легко переносил этот облик на холст, но чего-то не хватало, чего-то живого. Я надеялся, что встречу эту женщину. И нашёл!
— И она, как все твои натурщицы возлежала обнажённая вот на этом твоём знаменитом диване? И скорее всего, стала твоей возлюбленной, колись, дядя, — рассмеялся Костя.
Мельников скривился:
— Константин, ты вульгарен. Джоконде не приличествует раздеваться перед творцом. Кстати, для справки, о Джоконде. Один пройдоха по имени Винченцо Перуджиа спёр картину из Лувра по заказу, какого-то нувориша. Но это была, как оказалось впоследствии, всего лишь копия. Оригинал давно выкрал некто Жорж Буле, нотариус по профессии. У этого нотариуса был свой необычный «пунктик». Дома он устроил алтарь, а на нём вместо иконы стояла Она. Сам он прекрасно рисовал, но писал только Её. В конце концов, всё открылось; нотариуса вычислили и определили в клинику для душевнобольных, где он выпросил краски и написал по памяти свою очередную Джоконду, да так хорошо написал, что предприимчивый хозяин клиники за хорошие деньги продал картину в какую-то галерею. Винченцо Перуджиа арестовали. А наш нотариус, затосковав начал писать свою очередную Джоконду. Но не успел её закончить. Ему показалось, что она с портрета смотрит на него, усмехаясь презрительно. Такого удара он не выдержал, и скончался перед портретом своей возлюбленной.
— Паранойя какая-то. Хотя, дядя Володя, ты меня заинтриговал,— сказал Костя.— Нам-то ты можешь показать своё творение. Родному-то племяннику можно довериться?
Он повернулся к Дмитрию и шутливо-строгим голосом приказал:
— А ты, Дмитрий, пожалуйста, выйди или закрой глаза. А вообще — это свинство, по-моему, скрывать от глаз знатоков свои творения. Искусство в массы — вот лозунг достойный уважения.
Мельников встал и подошёл к картине. Повернувшись к приятелям, он раздумчиво сказал:
— Еще никто не видел её. Когда у меня собираются такие компании, как вчера, я прячу картину подальше от посторонних глаз. Люди частенько становятся скотами, когда наберутся. А эта дама… эта дама не должна зреть скотства. Я не хочу, чтобы она видела человечество в его похотливом греховном состоянии, это её оскорбляет. Выношу картину в гостиную, когда я в доме один, но от посторонних глаз я её всегда укрываю.
Костя присвистнул:
—Да у тебя точно пунктик, дядя Володя! Это уже попахивает кондовой мистикой. Это же всего лишь портрет! И ему должно быть всё равно кто на него смотрит. Как всё равно вот этой бутылке пива.
— Костя, ты ужасный циник. Почему же, скажи мне, люди до сих пор замирают у Моны Лизы? Почему спорят о ее загадочной улыбке?— пылко воскликнул Мельников.— Почему мы не можем оторвать глаз от творений древних мастеров? Почему стоим подолгу у икон? Почему потом, когда мы уходим, мы ещё долго ходим под впечатлением увиденного, возвращаемся мысленно к ним. Быть может, что-то сошло с картин и вошло в нас? Основатель ислама Мухаммед запрещал рисовать лица людей и утверждал, что человек может сойти с картины и потребовать свою душу, но так как кроме Аллаха, этого никто сделать не сможет, такой человек будет творить зло и остановить его будет очень не просто. К словам Мухаммеда у нас никто серьёзно не относиться. А зря! Я думаю, что существует и обратная связь: не только мы получаем сильнейший эмоциональный заряд, но и изображение получает импульс и не только положительный. Как это аукнется, трудно представить. Вспомните, что произошло с «Данаей» в Эрмитаже. Человек с неким пунктиком плеснул на картину кислотой. На картину ли? Или на саму Данаю? Может он не желал, что бы её лицезрели бездушные массы и похотливые онанисты или она, что-то такое шепнула ему на ухо?
—Мистика!— упрямо повторил Костя.— По-моему, у тебя башню сорвало реально, дядя Володя. Давайте, наконец, посмотрим на прекрасную даму и получим обещанный эмоциональный заряд. Мы люди с позитивным настроем и дама на картине, надеюсь, от нас не пострадает.
Мельников покачал головой:
— Ты упрямец. Перечитай «Портрет» Николая Васильевича Гоголя или «Портрет Дориана Грея». Могу ещё кое-что предложить почитать на эту тему. Гениев эти вопросы занимали, а наш Костя сразу всё отметает. Мистика, видите ли!
— Ладно, колись, дядя. Показывай свою Джоконду,— хмыкнул Костя.
— Хорошо,— вздохнув, сказал Мельников и взялся за край простыни.
—Гульчетай, открой личико,— хихикнул Костя, и в следующее мгновение в комнате стало необычайно тихо и откуда-то взявшийся луч света, осветил картину.
На картине была изображена юная девушка в костюме наездницы. Вся она была, какой-то воздушной, тонкой, хрупкой, притягивающей взгляд. Она стояла с хлыстом в руке рядом с белой лошадью.. Она была удивительно хороша! Длинные русые волнистые волосы струились по её плечам, пухлые губы были чуть приоткрыты, широко поставленные прекрасные серые глаза, в которых незримо витала загадочная улыбка, смотрели куда-то вдаль. Картина была написанная в манере старых фламандских мастеров, но в тоже время была удивительно современна.
На несколько минут в комнате повисло молчание. Первым нарушил его Костя. Он почти выкрикнул:
— Прикольно! Нет, ты конечно, мастер, дядя! Ну, портрет, как портрет — сколько таких портретов! Но притягивает и не отпускает! Ты написал картину в стиле какого-то старья, а дама твоя вышла такой современной и такой сексуальной, я тебе скажу! Ты её мог одеть в джинсовый костюм, в свадебное платье, или в маленькое чёрноё платье а-ля Коко Шанель и даже в крестьянское платье и это бы не испортило обедни. Суть выступает в ней самой. Чертовски хороша девица. Но... если Джоконда, то почему она наездница? Что ты её не поместил в какой нибудь средневековый интерьер?
— Соображаешь, племянник,— удовлетворённо хмыкнул Мельников.— Таких дам мать-природа воспроизводит на свет немного. Всего несколько особей в сто лет. Они вбирают в себя черты множества прекрасных женщин многих эпох и, берут от них всё самое лучшее. Вот и Таня моя такая. Я написал несколько эскизов, но остановился на наезднице, мне хотелось, чтобы её окружала живая природа, а она сама была бы её самым ярким воплощением.
Не отрывая глаз от картины, Дмитрий воскликнул:
—Таня? Это не собирательный образ?
— Танечка мне позировала в этой комнате. Всё остальное: лошадь, дерево, пейзаж, одежду, вот эту золотую брошь в виде ящерицы на её камзоле я потом пририсовал…
—Говорят, художники спят со своими моделями,— брякнул Дмитрий, почему то с обидой в голосе.
— Бывает,— пожимая плечами, ответил Мельников.— И со мной это случалось — дело житейское. Но не с Таней. У меня и в голове ничего такого не было. Я весь был захвачен этой работой. Хотя, не скрою, я испытывал к ней влюблённость и нежное обожание, но это была влюблённость мудрого старца. Мне этого вполне хватало, да и не та эта девушка, она не из этих, девочек беспардонных хохотушек, которые изъясняются словами супер, я в шоке, зайка моя, и ржут по любому поводу. Это серьёзная, честная, чистая девушка, немного ещё дитя, ребята и прекрасная пианистка.
— Так она питерская?— жадно рассматривая картину, спросил Дмитрий.
— Зацепило Диму, — рассмеялся Костя, бросив быстрый взгляд на товарища.
— Она из небольшого городка, это фактически пригород Ростова. В ней живы крепкие казацкие корни, она не кривляка и не кисейная барышня,— ответил Мельников.— Учится в консерватории. Я с ней познакомился в филармонии на концерте. Уговаривал её позировать долго. Очень долго. Она ко мне первый раз не одна — с тёткой пришла! Такая, знаете, дама благородная, из ленинградских интеллигенток, в какой-то немыслимой шляпке, из тех, что носили дамы во времена Марины Цветаевой. Девочка живёт у этой матронессы в коммуналке на Галерной. А вы, Дмитрий, и правда, кажется, запали? Нравиться вам моя работа?
За него, расхохотавшись, ответил Константин:
— Ему Таня твоя явно понравилась. Это странно. У него в комнате висит картина, на которой тётка-уродка в зелёной шляпе и красными волосами. Я его к металлу притянул, а он меня по музеям затаскал! Приходится ходить с ним: друг как-никак, хожу с ним — просвещаюсь, ему такие странные картины нравятся, вроде этой тётки с красными волосами.
— Ну, тебе-то племянник совсем не помешает по музеям походить, — сказал Мельников и, с интересом глянув на Дмитрия, произнёс:
— Фовисты? Любите фовистов?
Дима заторможено отвёл глаза от полотна, моргнув глазами, спросил:
— Простите, что?
— Костя сказал, что вы интересуетесь живописью, но кажется, тяготеете к модернистским течениям?
Костя опять встрял:
— Димка, учился на философском…
— Дмитрий ответил смущённо:
— Мои пристрастия очень непостоянны. Был период, когда ходил очарованный творчеством классиков, титанов эпохи Возрождения, Ренессанса после влюбился в импрессионистов, волновали меня и Матисс, и Ван Гог, и Гоген… всегда любил русскую живопись
— Эмоциональная суггестивность и декоративность, внутренняя организация средствами композиции,— проговорил задумчиво Мельников, — расчёт на эмоциональное воздействие на зрителей. Костя, кажется, говорил о «Женщине в зелёной шляпе» Матисса. Ну, что ж, красные волосы, зелёный цвет носа переходящий в красный цвет щёк, плечи опять зелёные, но шея уже красная, это вызывает оторопь, воздействует на подсознание. Но отказаться от объёмности, отбросить итальянскую перспективу? Великой гордыней были охвачены все эти художники-изобретатели новшеств, поругатели и осквернители классического искусства, оттого и фовизм не прожил долго. Хотя, справедливости ради нужно сказать, что Матисс рисовальщиком был отменным, у него был тонкий рисунок, и он занял достойное место на художественном Олимпе. Моё мнение сформировалось давно и ничто не может его поколебать: западное искусство стало загинаться из-за слепой веры в святую троицу в лице Шопенгауэра, Ницше и Фрейда. Модернизм…
Дмитрий, делая вид, что он с интересом слушает Мельникова, смотрел на картину, ему это было не трудно делать: картина была за спиной художника.
***
Засиделись у Мельникова допоздна. Ещё много пили и Дмитрий постоянно ловил себя на мысли, что думает о девушке, изображённой на картине. Когда уже уходили, Мельников придержал Костю в дверях за плечо и сказал:
— Кстати, о мистике, Фома ты наш неверующий. Был такой немецкий художник Франц Штофф. Он рисовал ужасные пейзажи, черепа, кости, людей, обвитых змеями. На одной из своих картин он изобразил взрослого фюрера. Гитлер стоял в чёрном плаще с мечом в руке на фоне огненно-красной ауры. Внизу своей картины художник оставил свой автограф: Франц Штофф, моя первая работа маслом, 1889 год. Между прочим, Константин это год рождения Гитлера. Врубаешься? Вот так бывает. Говорят, что это исчадие ада сошло с картины Штоффа.
Костя, обнимая с любовью дядю, рассмеявшись, сказал:
— Мистика! Мистика и ещё раз мистика. А Танечка-то случайно не сходит к тебе с картины, а Петрович? Не укрывает тебя, когда ты ночью сбрасываешь с себя одеяло, не бродит по комнатам?
— Дурак ты, Костя, хотя и парень хороший. Но хороший парень, — это не профессия, племянник,— сказал Мельников, рассердившись, кажется, по-настоящему.
— Да пошутил, я пошутил, — ответил Костя, тиская дядю в крепких объятиях. — Люблю я тебя, дядя Володя. Повезло мне с тобой. Иметь родственника гения — это классно, не всем так везёт.
