Вы здесь

Отчего курица спятила с ума?

Страницы

Вот ты и попался, мой дорогой читатель! Признайся, что, прочтя название этого рассказа, ты уже заинтересован, а значит, не бросишь сразу мою писанину, невольно задавшись вопросом: отчего курица может спятить с ума? Или, наоборот, бросишь его, сказав: «Чепуха какая-то, чтобы спятить с ума, надо его иметь, а всем известно, что курица оным не обладает». Оно-то действительно так, но это только теоретические предпосылки, а в обыденной жизни все может случиться. А потому, если хочешь удовлетворить свое непомерное любопытство, прочти рассказ и в конце получишь ответ. Только не пытайся сразу заглянуть на последнюю страницу, ответ я бы мог тебе дать сразу, да не в нем суть дела. «А в чем?» — спросишь ты. Да в том, что если ты никуда не спешишь, следуй за мной сквозь время и пространство. 

 Ты последовал за мной и правильно сделал, потому что прибыл в очень спокойное и стабильное время — «эпоху развитого социализма», или как сейчас принято называть — «годы застоя». Характерными приметами этого стабильного времени были пустые прилавки и длиннющие очереди за дефицитом. Прибыв в «застойное время», мы стоять с тобой не будем, а двинем прямо в один из провинциальных областных центров, в котором и начнется наша история. Назовем его городом N, какая разница, в эту эпоху города по своей сути мало чем отличались друг от друга. Главная улица любого из них обязательно именовалась улицей Ленина, а в центре — обязательно площадь с памятником вождю мирового пролетариата. Есть областной театр с колоннами, помпезное здание обкома партии, расположенное в бывшем особняке дворянского собрания или что-нибудь в этом роде, цирк, центральный крытый рынок и, конечно же, краеведческий музей. Но самое главное, вместо привычных для тебя рекламных щитов с разными пепси и сигаретами ты увидишь множество развешанных плакатов типа: «Партия — наш рулевой», «Народ и партия — едины», «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи» и т. д., и т. п.

Если у тебя завалялся червонец старого образца, то смело заходи в ресторан, днем там посвободней, можешь слегка перекусить да рюмашку пропустить. Я вижу, времени ты зря не терял, осмотрел все достопримечательности. Походил по краеведческому музею, где узнал, как плохо жилось трудовому народу в этом краю до 17-го года. Теперь я поведу тебя к другой достопримечательности этого города, которая не очень-то гармонично вписывается в эпоху развитого социализма. Это — православный храм, который теперь называют кафедральным собором. Настоящий-то кафедральный собор был в центре города. Но партия решила, что это вопиющая дерзость — красоваться архитектурой XVIII века прямо напротив здания обкома, напоминая о славной истории христианского духа нашего народа. Чтобы наказать за такую дерзость, партия динамиту не пожалела. Трах-бах — и теперь вместо собора скверик с памятником пионеру Павлику Морозову, чтобы граждане могли прогуливаться здесь с детьми в свободное от строительства коммунизма время и поучать детей на примере бессмертного подвига Павлика, который отца своего родного ради идеи не пожалел. Однако правящий архиерей не может быть без кафедры. Пожалуйста, сказала партия, берите другой храм. Правда, раньше это была кладбищенская церковь, но кладбища этого уже нет, все разровняли бульдозером, забили сваи и теперь на косточках наших предков возвышаются девяти- и шестнадцатиэтажные красавцы, плотным кольцом окружая храм. «Ничего, — утешались в стенах обкома, — религия скоро отомрет, и его снесем. А на этом месте построим банно-прачечный комплекс, чтобы трудящиеся грязные не ходили да помнили бы заботу о них».

Да простит меня читатель за это невольно растянувшееся вступление, только за Державу обидно. Но ты, как я погляжу, не больно-то и слушал меня, уже в собор зашел. Ну, походи, посмотри. Благо, служба закончилась, можно не спеша пройтись, осмотреть храм под цепкими взглядами старушек в темных халатах, которые до блеска надраивают большие медные подсвечники. Полюбовавшись на роспись и старинные иконы, ты остановился перед резным золоченым иконостасом. Воздух в соборе напитан ладаном и воском. Даже если ты неверующий человек, то все равно ощутишь что-то возвышенное в душе. Это чувство сродни робости перед чем-то неведомым и таинственным.

Неожиданно распахнулись боковые двери храма, ведущие во двор, и собор наполнился ревом и писком. На тебя надвигается толпа людей, только, ради Бога, не пугайся. Это не нашествие вандалов. Впереди толпы не вождь кровожадных варваров, врывающихся для разграбления храма, а один из его служителей — священник этого собора. На вид ему около сорока пяти лет, золоченый крест поверх черной рясы, окладистая борода и длинные волосы — все как положено. Вот только одно тебя смущает, он не вышагивает степенно и важно, что в твоем представлении соответствовало бы его сану. Нет, он прямо летит, походка быстра и решительна, так, что развевающиеся полы рясы открывают брюки темного цвета. Вполне современные брюки, а что ты хотел увидеть под рясой: порты шестнадцатого века и хромовые сапоги? Нет, на нем полуботинки — черные, модельные. Толпа состоит из людей вполне современных, в большинстве своем это женщины, много молодых, есть даже в брюках, губы напомажены, глаза раскрашены. Короче говоря, наши обыкновенные советские женщины. А рев и крики исходят от младенцев, которых они несут на руках. Все очень просто, батюшка окрестил детишек, крестильня находится во дворе собора, а в храм ведут, чтобы воцерковить и причастить детей, а матерям прочитать молитву сорокового дня. Из алтаря вышел еще один священник, уже седой, шестидесяти-шестидесяти пяти лет и спросил первого: «Какую партию ведешь?» Вот тебе и на, скажет читатель, что значит — «какую»? В то время, кроме коммунистической, никакой другой не было. «Седьмую, отец настоятель», — отвечает первый батюшка. И опять все очень просто. Крестильное помещение небольших размеров, и за один раз туда все желающие не поместятся, вот и запускают партиями по пятнадцать–двадцать человек. Значит, батюшка, по нашим скромным подсчетам, уже человек сто — сто двадцать окрестил за этот день. Ого, скажешь ты, мой дорогой читатель, а как же тогда насчет обкомовских мечтателей, неужто они не ведут статистику? Успокойся, они-то как раз статистику ведут. Но статистика статистикой, а жизнь все же сложнее. Из этих крещеных младенцев, дай Бог, чтобы хоть у одного родители не сняли крест сразу после крещения, как выйдут за порог храма. Думаю, что я надоел тебе, дорогой читатель, своими размышлениями вслух. Все, с этого момента перехожу непосредственно к рассказу. Итак, знакомься с его главным героем.

Слева от Царских врат иконостаса приоткрылась дверь, из нее показалась голова молодого человека с едва пробивающимися под носом усами. Голова повертелась в разные стороны, осматривая толпу женщин с младенцами на руках, стоящих около амвона. Затем дверь приоткрылась пошире и молодой человек небольшого роста, худенький, в сером костюме в полоску и клетчатой рубашке выскользнул на амвон и, протиснувшись сквозь толпу, направился прямо к центральному выходу из собора. На вид ему можно было дать не более двадцати лет. По дороге он раскланивался со старушками, убиравшими храм, те кивали молодому человеку в ответ, ласково улыбаясь. Одна старушка поспешила за ним.

— Отец Олег, батюшка, подождите, — молодой человек остановился, поджидая ее, — вот примите от всех нас поясок, вышитый золотыми нитками, на Ваш подрясник. Это вам на молитвенную память. Вот записка наших сестер о здравии. Помяните нас, когда сможете, за службой.

Молодой человек взял бережно поясок и, поблагодарив, продолжил путь к выходу.

Страницы