О даровании чад

Мужчина вошёл в храм, перекрестился, купил у Анны Сергеевны три свечи, отправился к аналою. Анна Сергеевна невольно залюбовалась им. Вспомнился фильм с Анни Жирардо. В институтской молодости обожала эту актрису. Считала эталоном французского шарма. Женственность, ум, естественность в каждом движении. Подобного не встречалось у экранных англичанок или американок, или итальянок.

В фильме, пришедшем на память при виде незнакомого мужчины, Анни Жирардо играла состоятельную даму. В ней было всё: стиль, элегантность, достоинство, безукоризненный вкус в одежде. Она попадет в сложную ситуацию. Муж-политик перешёл кому-то дорогу, семье грозят расправой. Героине Жирардо приходится бежать. Ей помогают двое молодых мужчин, братьев. Фильм Анна Сергеевна смотрела много-много лет назад, практически забыла сюжет, хорошо помнила только Жирардо и этих двух голубоглазых блондинов. Статные, красивые мужской красотой — без смазливости, кокетства, позы. Спортивно поджарые, сдержанные… И одеты — не подкопаешься. На одежду в те времена Анна Сергеевна смотрела ревностно, сама любила вдруг забросить всё и самозабвенно дня два кряду с утра до вечера портняжничать: кроить, строчить на старой тётушкиной подольской машинке, обмётывать вручную петли. В результате творческого штурма гардероб пополнялся модным платьем или юбкой с блузкой. И здесь примером для подражания был французский кинематограф — умели его модельеры одевать своих героев не за счёт крикливого авангарда… Был фирменный изыск.

Мужчина, вошедший в храм, походил на братьев из фильма. Разве что волосы темнее и возрастом постарше. Французам, насколько помнила Анна Сергеевна, было не более тридцати, этому за тридцать. Высокий, широкоплечий, в спине прямой, как танцор. Одет с достоинством. Классические джинсы, на ногах не кроссовки, как это зачастую бывает, дорогие туфли, серый пиджак, синяя рубашка с расстёгнутым воротом.

Он поставил свечи у икон Николы Чудотворца, священномученика Сильвестра. День был будний, в нижнем приделе заканчивалась литургия, здесь, в безлюдном верхнем, господствовало солнце. В его лучах горел золотом иконостас, по плитке пола ходили лёгкие тени, ещё не расписанные стены сахарно белели. Направляясь к выходу, мужчина задержался у свечной лавки. Прошёлся взглядом по иконам, что лежали на прилавке за стеклом. Анне Сергеевне показалось, что-то хочет спросить.

— Может вам подсказать? — обратилась к посетителю.

Мужчина поднял на неё глаза, после секундной паузы решился:

— Скажите, пожалуйста, что заказывать, как молиться, чтобы ребёнок родился?
Звали его Владислав. С женой в браке шесть лет, но деток Бог не даёт. Жена интенсивно лечится…

Анна Сергеевна пояснила, что молебны о даровании чада можно заказывать святым праведным Иоакиму и Анне — родителям Пресвятой Богородицы, святым супругам Елизавете и Захарию — родителям Иоанна Предтечи, или священномученику Сильвестру.

— В нижнем храме мощи священномученика, — сказала Анна Сергеевна, — к ним обязательно надо прикладываться. Наша святыня. Обретены, можно сказать, чудесным образом при восстановлении храма… Никто и думать не думал, что здесь он был захоронен…

— Сильвестру, — выбрал мужчина. И спросил: Сегодня можно?
— Конечно, каждый день в три часа молебен служится.

Анна Сергеевна продиктовала текст: «Священномученику Сильвестру о даровании чада рабам Божиим Евгении и Владиславу». Мужчина написал «о даровании чад». Анна Сергеевна, принимая записку, уточнила — «чада» или «чад»?
Мужчина мгновение подумал, улыбнувшись, произнёс:

— Пусть во множественном числе. Сразу и на будущее, на одном не хочу останавливаться.

Он рассказал Анне Сергеевне, что жена его крещёная, но неверующая.
— Я и сам, что уж говорить, маловер, она и вовсе раздражается: «Если врачи бессильны, какая тут церковь поможет?»

С того раза Владислав часто заходил в храм, снова и снова заказывая молебены. Иногда сразу на неделю, куда-то уезжал или был занят.

Анна Сергеевна тайком не переставала любоваться им, вспоминая чеховскую фразу из «Дяди Вани»: «В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». В последнее время афоризм за ненадобностью упразднили. Красота по Чехову не в чести. В одежде насаждается эротичность, в душе — гордыня, в мыслях — пошлость, в лице — напор, деловитость, жёсткость.

Владислав жил где-то поблизости. Чаще заходил вечером, но мог заглянуть рано утром или в середине дня. Иногда мимоходом, на каких-то пять минут, заказать молебен, в другой раз подолгу молился у мощей священномученика Сильвестра.

Анна Сергеевна как-то поинтересовалась у него, не забывает ли, прося о даровании чад, говорить: да будет воля Твоя, Господи.

— Иногда просим на свою голову… — пояснила. — Помните сон матери Кондратия Рылеева?

И рассказала, как горячо молилась мать за умирающего ребёнка, будущего поэта и декабриста, пламенного закопёрщика бунта. Кони, так звала мать единственного сына, лежал при смерти. Задыхался, хрипел. Врачи развели в бессилье руками: к утру сгорит, жить осталось всего ничего. И тогда рухнула мать на колени перед иконой Спасителя в пламенной, исступлённой молитве: «Господи, не забирай сына!» Как уж там получилось, не могла сказать определённо: или задремала среди ночи, всё также стоя на коленях, или случилось наяву — услышала голос, призывающий к благоразумию, просящий бедную мать положиться на волю Божию. Смерть избавит её ребёнка от страданий, что уготованы ему, если останется жить. Мать не хотела ничего слышать о далёком будущем, она желала одного — исцеления сына. Готова принять любые муки, лишь бы Кони выздоровел. И тогда ей было предложено увидеть будущее сына. Она будто шла по коридору и заглядывала в комнаты. Вот первая со спящим розовощёким сыном, дышит ровно, без пугающих хрипов. В другой комнате он уже подросток-гимназист, сидит за столом с книжками. Затем — юноша, потом на военной службе… Красивый, сильный, сердце матери радостно бьётся в гордости за чадо… Наконец предпоследняя комната. Кондратий среди незнакомых людей. Их много. Кто-то сидит, кто-то в нетерпении вскочил с кресла… Они возбуждены спором, сын горячо говорит… Истаяла эта картина и голос, который вёл от комнаты к комнате, грозно предупредил, если мать заглянет в последнюю, то переступит границу невозврата, после которой ничего не сможет изменить в страшной судьбе сына. Лучше остановиться сейчас, покориться воле Всеведущего, не просить жизни ребёнку. Он умрёт, но его ангельская душа уйдёт на небо. Мать не послушалась… И о ужас! Увидела эшафот, палача, виселицу с сыном…

Утром доктор был поражён — умирающий ребёнок выздоровел совершенно. Никаких предсмертных хрипов, чистое дыхание… Он спал, как в первой комнате из сна матери — этакий розовощёкий бутус…

Владислав с серьёзным лицом выслушал рассказ.

— Мало ли по какой причине Бог не даёт детей, — Анна Сергеевна считала, что своим поучением настраивает Владислава на упорную молитвенную работу, — может вам надо усилить молитву. А может, усыновить, осчастливить чужого ребёночка. Или совершать какие-то другие добрые дела. Поэтому не забывайте говорить в молитве: «Твоя воля, Господи, но не моя». А там как Бог даст.
Если Владислав приходил не в дежурство Анны Сергеевны, ей непременно докладывали: «Твой артист был!» Анна Сергеевна имела неосторожность однажды сказать своей сменщице, что Владислав похож на артиста из французского фильма, после чего работающие в церкви женщины тут же окрестили его соответствующим образом…

Миновало больше полугода. Однажды, только-только начался Великий пост, читали канон Андрея Критского, Владислав пришёл с таинственным лицом:

— Никому не говорим, боимся, — произнёс тихим голосом, заговорщицки наклонившись к Анне Сергеевне, — жена строго-настрого наказала молчать, но вам не могу не открыться — забеременела. Что сейчас заказывать?

С той поры каждый раз по улыбке, с которой Владислав направлялся от входных дверей к свечной лавке, она понимала: всё идёт хорошо. По подсчётам врачей разрешиться роженице предстояло в ноябре. С первых чисел контрольного месяца Анна Сергеевна ждала известия. Будто кто-то из близких родственниц был в положении…

Владислав вошёл в церковь в шапке, спохватившись, сорвал головной убор. Всё читалось по его лицу.

— Извините, — возбуждённо выдохнул, — я немного не в себе. Только что из роддома. Тройня!

— Да вы что?! Слава Богу! — перекрестилась Анна Сергеевна. — Поздравляю!

Захотелось расцеловать, как сына.

— Я вам не говорил, вы уж простите, — по результатам узи определили двойню, на самом деле два мальчика и доченька! Вот возьмите на храм.

Он вытащил бумажник и протянул две пятитысячные купюры.

— По молитвам Сильвестра Господь Бог даровал вам чада, — сказала Анна Сергеевна, — заказывайте благодарственный молебен!

— Конечно! Конечно!

Он пошёл к конторке, быстро написал, подал записку Анне Сергеевне.

— Вы ещё хотите детей? — спросила она удивлённо. — Сразу ещё? Вдруг опять тройня будет?

— Почему?

— Опять «о даровании чад»…

Владислав в недоумении посмотрел в листок.

— Это по инерции! — по-мальчишечьи махнул рукой. — Что вы! С этими бы справиться.

Детей они крестили в начале декабря. Не побоялись морозов.

— Жена настояла, — сказал Владислав, — я пытался отговорить, подождать тепла. Упрямая. Но всё равно считает — врачи первым делом помогли.

В тот день кроме тройни Владислава крестили ещё человек семь. Дети, взрослые. Даже один настоящий монгол. Из Улан-Батора. По-русски говорил совсем слабо, понимал тоже с трудом. Перепутал время крещения. Ему сказали приходить к концу литургии, он заявился к началу. Терпеливо сидел в углу, наблюдая раскосыми глазами за молящимися, священником. Народу на крещение собралось порядком. Монгол пришёл без восприемников, тогда как у детей всё как полагается. Владислав единовременно обрёл шесть родственников — три кумы и столько же кумовей. Их крестники вели себя во время таинства без учёта важности жизненного момента — попискивали, а то и откровенно орали, начнёт один, другие следом. У мамочки рук на всех не хватало, одного потрясёт, передаст подруге-восприемнице, второго подхватит…

Серебряные крестики Владислав с Анной Сергеевной выбирали накануне. Каждый тщательно ощупали, чтобы края не кололи нежное тельце. Девочку назвали Елизаветой, мальчиков Димитрий и Андрей.

Надо сказать, из всех крестившихся в тот день, на следующее утро только Владислав с женой принесли своих чад к первому причастию, да ещё монгол (раб Божий Степан) причастился Христовых Тайн…

Из книги «Пятая заповедь»