Крепость 2

Крепость погружалась в сумерки, но чем слабее становились лучи, тем сильнее вдалеке сиял камень могучих стен, вытесанных прямо в скалах каким-то неизвестным инструментом. Трое путников пытались добраться до ее массивных каменных ворот, находившихся за мостом и извилистой дорогой, разговаривая друг с другом.

— Что значит думать? — спросил тот, кто казался моложе. Его звали Горец.

— Собирать истину по крупицам. В нашем мире телеграфных столбов и глашатаев глупости истина запрятана в книги непрочитанных мудрецов. Разве что только те, кто не хочет смеяться с толпой и развешивать красивые картинки лжи у себя на заборах, будут искать запыленные тома неуслышанной правды. Она как глоток воды в раскаленных песках Мохаве.

— Но ведь истина рождается в споре, — молодая девушка, которую звали Вера, аккуратно обошла серый валун.

— В споре рождается спор. Таков закон жанра. А мудрость любит тишину. Но кто сейчас помнит спокойные вечера у заброшенного камина с чашкой горячего чая, где единственным твоим собеседником выступают звезды, рассыпанные за стеклом уютного жилища. Дома превратились в бетонные муравейники, чай заменили концентраты из крашенных пакетов, напичканные стимуляторами, а звезды уже не разглядеть за тяжелым смогом машинного мира. Эта крепость — последний приют одиночек.

— Но и здесь встречаются глупцы, — Вера не унималась.

— Мы все бываем глупцами, когда отказываемся от любви, например, в угоду зловредной конкуренции. Чем абсурднее цель, тем сильнее ее притягательность для неокрепших умов, особенно в погоне за хорошим барышом. Все продается и все покупается — лозунг для тех, кого хотят купить с потрохами. Но там, где деньги теряют свою зловещую притягательность, пробивается человеческое, побеждая безумие прагматизма. Мертвецу не нужны деньги, они нужны разве что живому мертвецу, утратившему всякую связь с подлинной жизнью. Нельзя временно променять сердце на выгоду, став славным и добрым симпатягой, скинув волчью шкуру после очередной прибыльной сделки по продаже рабов. Ты либо с добром, либо с прибылью. Но тогда и ты станешь прибылью тех, кто готов платить уже большую цену. Ресурсом, питающем иссохшие просторы пустыни Мохаве, куда убегают все, вспомнившие в себе человека, или капиталом огромной корпорации, приготовившейся к новому прыжку в конкурентной борьбе пауков.

— Хорошо сказано! — молодой человек опустил руку в карман и достал маленький светящийся шарик, который мгновенно вспыхнул и превратился в прозрачный экран, — как далеко отсюда до ближайшего города?

— Два дневных перехода.

— Карта показывает, что основной проход забит беженцами, — Горец тряхнул голографической картой и та мгновенно свернулась в маленький блестящий шарик.

— Ничего странного. Люди бегут из городов, наводненных дикарями из ущелий страдания. Но корпорациям выгодны эти потоки беженцев, готовых за похлёбку работать часами под палящим солнцем на полях по утилизации старых дронов. Поэтому все молчат. Существует множество понятий, о которых предпочитают молчать, когда это удобнее, или вспоминать, когда и это становится временно удобным. Но мир не стоит на временном удобстве, он стоит на чем-то значительно большем, на основаниях сердца, что ли. Живого сердца, сочувствующего, плачущего, любящего. Но в погоне за суетой натыкаются только на суету и сутолоку. А там не найдешь ответов.

— Так где же найти ответы? И существует ли они вообще?

— Единственный ответ — любовь. Но не та любовь, которой стыдливо прикрывают рекламные постеры какой-нибудь компании, продающей компьютерные игры на краю огромного равнодушного города, а любовь двоих, свободная и от стремления обладать, и от страсти обкрадывать. Корпорации нового дикого Запада страшны тем, что они разрушили государства, превратив людей в товар, а мир в огромную свалку отходов.

Крепость погружалась в тишину, окруженная миром. Как и путники, приближавшиеся в этот час к старому скрипучему мосту к дороге, ведущей к последней крепости одиночек, странных чудаков, ищущих убежища для собственной, с таким трудом обретенной мудрости. Мудрость лежала далеко от суеты городов, почти что на краю горизонта, там, где небо касалось земли, открываясь нечаянной красотой, покоем и полетом редких птиц в горных расщелинах. Но в этом неприметном, как всякий покой, мгновении уже прорывались крики из настоящего: отдаленные раскаты от сверхзвуковых лайнеров и гул поездов, пересекающих опасные территории по подземным тоннелям, оборудованным всем, кроме звукоизоляции.

2045 год принес миру не только удобства, но и страх попасть за границы корпоративных резерваций. Государства уже давно исчезли, их место заняли гигантские корпорации, непрерывно воющие друг с другом за обладание ресурсами. Нетронутой оставалась только эта крепость на территории взорванной атомной станции в горах. Боязнь радиации отпугивала полицию и военных, идеальных потребителей и, как ни странно, исполнительных работников. Всех, кроме тральщиков. Но сюда приходили и те, кто уставал от навязчивых роботов и невозможности быть человеком в том понимании, в котором человек может заполнять время пустяковыми занятиями и работой по дому, всеми теми простыми действиями, что превращают жизнь в живую жизнь, а не в случайное приложение к виртуальному миру интеллектуальных машин. Все человеческое оказалось под запретом. Уборка квартиры каралась высылкой за границы зоны порядка, впрочем, как и вождение машины. Огромное количество грузовых и легковых транспортных средств на магнитно-гравитационных двигателях перемещалось внутри границ резерваций от места работы к месту отдыха или сна, подчиняясь автоматизированной системе управления, не требующей участия пассажиров в этом процессе. Автобаны оборудовались датчиками регистрации биологических токов головного мозга водителей и умными камерами, обученными определению эмоционального состояния пассажиров по микродвижениям мимических мышц. Отдыхали, как правило, в многочисленных барах, где в дополнение к напиткам подавали системы подключения мысли к виртуальному миру игр, где уже не было необходимости думать, а только получать удовольствие от собственных, воплощенных в цифровом формате, иллюзий. Заявку на иллюзии подавали заранее в тот бар, куда приезжали отдохнуть. Уставали от такого отдыха только те, кто бывал вне стен резерваций, оказавшись лицом к лицу с необходимостью жить по-настоящему. Ну а те, кто бывал в крепости, уходили потом в пустыни и горы, скрываясь там от полчищ электронных жучков-шпионов, облетавших все уголки великой корпорации «Новое американское будущее».

В городах этой корпорации все отвечало задачам управления: никелированные провода опутывали сетью здания, непрерывная трансляция яростных и жестоких спортивных баталий погружала толпы в глубокий транс, а голографические изображения всевозможных полезных и бесполезных продуктов питания будили аппетит, который никогда не притуплялся. Такие виды спорта, как фигурное катание и художественная гимнастика, оказались под запретом. Как и классическая музыка и литература.

Основа экономики потребления — это желание потреблять без ограничений, что и было записано в Конституции этой корпоративной республики. Право потреблять защищалось законом, но еще больше защищалось право продавать. Иногда, правда, между потребителями и продавцами возникали конфликты, но они решались быстро, удобно и незаметно. Людьми управляли, показывая им движущиеся обучающие картинки, разъясняя самые разные формы свободы, при этом свободы всегда не хватало, на чем непременно делали акцент, разъясняя населению его права на любой поступок. Когда возникал особый ее дефицит, в отдаленные регионы рассылались стражи прав и потребления — армии частных наемников, которых всегда встречали с музыкой и пончиками. Пончики быстро заканчивались, а музыка продолжала играть, увлекая души новой борьбой за редкостный дар познания — забвение. Как ни парадоксально, но именно забвение требовалось для познания согласно корпоративным правилам — полное и тотальное забвение всего, что заставляет задумываться. История переписывалась вопреки памяти событий, но память частенько подкашивало потребление — радостное и ничем не ограниченное. На этом и выстраивалась система познания. Корпоративное государство отрицало диктатуру, но не карманных диктаторов.

Человечество всегда искало тех, кто возьмет на себя бремя познания, тех, кто предложит готовый вариант выхода из затруднительной ситуации, рассказав о желанной легкости бытия. Проходили столетия, но никто еще не исполнил обещанного. Знание одних и неведение других лишь усугубляли противоречия к радости первых, полагающих, что их власть — это навечно. Вот в таком мире жили трое путников, решивших вырваться из цепких пут забвения.

— Зачем ты взял с собой эту карту? Она не принесет нам ничего, кроме проблем.

В это мгновение налетели тральщики, как всегда неожиданно. Обычно налеты начинались после полудня, бойцы любили хорошо выспаться и позавтракать. Но сегодня что-то изменилось. В батальоны устрашения отщепенцев набирали тех, кто был готов на все ради виртуальных удовольствий. Конечно, за успешные рейды выдавали награды и вешали фотографии героев на железных проржавевших стендах, установленных на окраинах полузаброшенных городов североамериканских штатов. А еще платой был жалкий скарб, награбленный в перерывах между стычками с кочевниками и повстанцами, которые за деньги воевали на стороне любой корпорации. Непрерывный бой барабанов в наушниках заглушал последние остатки разума. Впрочем, никто не страдал от глупости просто потому, что никто не знал мудрости.

— Мы успеем проскочить дорогу к крепости в горах? — Вера пригнулась к высокой траве, нервно уцепившись за торчащий из земли осколок стены.

— Нет, здесь где-то есть вход в пещеру. Скоро место, где мы стоим, захватят зыбучие пески, ничего хорошего. Пойдемте скорее, — предупредил Старец и Проводник, — я думаю, иногда природа учит мудрости или практичности. Не стоит бороться с переменчивыми ветрами или песками, если можно найти убежище. Это как с обманутыми людьми. Ведь чаще человек наказывает себя сам, идя на поводу тщеславия или обиды и умножая тем самым еще больше непонимание в мире, которого и без этой обиды хватит с лихвой на века вперед.

— За шумом тральщиков не слышно, как разговаривает лес, — заметил Горец.

— А как разговаривает лес? — спросила Вера.

— По-особенному. Конечно, лес не разговаривает так, как делают это люди. Но ведь не обязательно использовать слова, чтобы выразить жизнь, лес общается на особом языке звуков, а не слов. Это даже и не язык, а шум пространства. Никто не знает, о чем расскажет, например, листва в следующее мгновение. Это могут быть звуки прошлого, что каким-то таинственным образом слышимы до сих пор: например, заброшенная хижина, впуская внутрь ветер, скрипит по вечерам. И только редкими ночами, забытыми ночами, этот скрип не смешивается с шелестом листвы, удивленно застывшей в безветренную погоду. Не знаю, но говорят, что иногда лес даже начинает плакать детским голосом, так, как будто зовет родителей или возлюбленную, знакомою только ему одному. Может, это потерявшиеся странники ищут дорогу домой. Иногда он переполняется тишиной, но такой густой и вязкой, что через нее плохо слышно собеседника. В такие мгновения лучше молчать, молчание и откроет больше, чем сотни самых громких голосов и привычных звуков.

— А что это за пещера? — поинтересовалась Валя.

— Это древний карстовый провал, настолько древний, что точно никто не может сказать времени его образования. Она имеет выход на вершину холма, где стоит крепость, но добраться до нее практически невозможно: конусообразная форма уходит вверх на несколько сотен метров. Это пещера ласточек.

— А почему она называется пещерой ласточек?

— По утрам стаи птиц покидают свои гнезда и летят по спирали, набирая высоту, пока не достигнут выхода из пещеры и не покинут ее пределы. Каждый вечер ласточки возвращаются в пещеру, пикируя стаями вниз до уровня своего гнездовья в пещере. Это очень красивое зрелище. От криков птиц всегда стоит невообразимый шум, но как только они достигают гнезд — затихают, и пространство наполняется тишиной и шелестом крыльев. Как же хорошо по вечерам слышать такую тишину, она живая и не пугает никого. Но птицы уже улетели, мы подождем их внизу. У нас много времени, которое можно потратить на разговор или просто помолчать.

— Ой! — Вера испуганно вскрикнула, наступив на что-то очень мягкое и вязкое. Она посветила вниз и увидела под ногами густой зеленый мох, мягкий и глубокий, как ковер. Проход начал расширяться, пока не разошелся своими известняковыми стенами по сторонам, открыв взору широкое пространство пещеры, — какая красота!

— Не все странники попадают сюда, — заговорил Старец, — только те, что прячутся от налета тральщиков.

— Тральщики — откуда они появились?.

— Эти нелюди. Они утратили связь времен и поколений, заменили все это виртуальной картинкой счастья, плюнули на могилы предков и пошли воевать за чужие интересы, забыв собственную родину.

— Но ведь это безумие!

— Безумие становится нормой в мире безумцев. Что толку высчитывать квадратуру у круга, который никто и не старался нарисовать. Там, где не было мысли, не будет и достойного слова, а только лишь крики на потеху очередному вождю революций, которые приводят лишь к новому краху ожиданий и человеческим жертвам.