Аннушка

Она сидела в тени густой ивы, что росла около ворот Никольского храма. Ее хрупкую, как бы выточенную мастером фигурку было почти не видно с дороги. Казалось, она слилась с деревом.

Перед старушкой лежала дырявая шляпа с обвисшими соломенными полями. В ней стояла пластиковая тарелочка, куда добросердечные граждане маленького городка складывали медяки и мятую бумажную мелочь. Желающих помочь бедной старушке было очень немного. Иногда за день ей удавалось насобирать всего несколько десяток.

Местные мальчишки дразнили ее. Кидали в нее желудями, собранными с дуба, что рос неподалеку.

— Черепаха Тортила, дай нам на мороженое!

Та в ответ смиренно качала головой и ничего не говорила, шевеля сиреневыми холодными губами. Большие роговые очки ее запотевали так, что сквозь стекла почти не было видно оливковых, огромных, как у куклы, испуганных глаз. Одевалась пожилая женщина всегда в одну и ту же одежду: зеленую полинялую кофточку и такую же выцветшую юбку терракотового цвета.

— Прокляни его, Тортила, это он кинул в тебя желудь, намазанный битумом, — причитал рыжий мальчишка с раскрасневшимся лицом. Оно было похоже на булку с маком. На подрумяненных загаром щеках Егорки танцевали яркие веснушки. Паренек подпрыгивал как мячик и крутился вокруг бабушки как молодой козлик. Когда она давала ему несколько рублей на жевачку, он успокаивался, по-птичьи крутил огненной головой во все стороны и шепотом говорил, — Спасибо, Аннушка.

Аннушкой звала старушку мать мальчика, но он боялся при своих сотоварищах проявлять чувство благодарности к соседке по двору и стеснялся показать свое к ней хорошее отношение. Жили Егорка с матерью и соседка Аннушка всего в квартале от церкви. Старушка не могла стоять на службе из-за больных ног, а главное — и из-за осуждения некоторых прихожанок, что смотрели на нее крайне высокомерно. Но она все равно ненадолго приходила к старинной почерневшей иконе Николая-чудотворца и всегда делилась своей скудной выручкой, положив на пластиковую тарелочку небольшую сумму денег. Этого никто не замечал. Однако, икона потихоньку стала светлеть, обновляться и пускать ароматную прозрачную смолу в уголках глаз святителя. И на это все обратили внимание, приписав чудо некоему молитвенному духу, что здесь обитает.
Протоиерей Григорий, настоятель храма, высокий, светловолосый, пригожий лицом мужчина лет сорока, всегда смотрел на Аннушку с сочувствием. Когда работники церкви пытались устроить на нее облаву, чтобы навсегда изгнать побирушку от святых ворот и лишить ее благодати, то он их так резко осадил, что два дня ходил расстроенный, а они прятались от него, как только видели издалека.

— Не будем мы ее трогать, батюшка, простите нас, — прорвалось однажды в громкоголосой Феодоре, Октябрине по паспорту. Она, как главный бухгалтер и староста, всем в храме заправляла и командовала. Мужа у нее не было, и поэтому она почти круглосуточно не выходила из церкви.

— Ее обидите — Христа обидите, так и знайте, — назидательно повторил отец Григорий, поглаживая светлую окладистую бородку, и вышел из кирпичных ворот, направляясь к своему старенькому автомобилю.

Старушка Аннушка была на том же месте, под ивой. Поглядев на нее с жалостью, отец Григорий задумался. Осторожно ведя машину по узкой проселочной дороге, он ехал на соборование болящего Сергия. Тот серьезно травмировался на лесозаготовках. Дом его находился на другом конце городка. Проехать надо было через железную дорогу и еловый лесок. Всю дорогу священник думал об Аннушке. Ему хотелось пригласить ее в храм и кормить в трапезной. Но он очень опасался предложить это благое дело своему активу в юбках. Если Феодора безмужняя и бездетная прониклась сочувствием к Аннушке и промолчит, то остальные пять — шесть баб, живущих под игом мужей — алкоголиков никакого прохода Аннушке не дадут. Заклюют ради Христа яко матерое воронье и костей не оставят. А запретишь им всем причащаться, так устроят бабий бунт. Он похуже соляного бунта будет. Это не смирные овечки, какими хотят казаться. Жизнь у каждой была не повидло с медом, вон Александра даже в тюрьме отсидела. Не по книжкам знает законы жизни. Сильный всегда ест слабого. Проповеди, конечно, смягчают их жестокие сердца, и принятие Святых Христовых тайн исцеляет их огрубевшие души, но по отношению к Анне эта команда была почти непримирима.

— Дорогие мои, любимые. Будем милостивы к друг другу. Не будем никого осуждать и кидать камнями, Христос нас этому учит, не правда ли, — в тысячный раз повторяет священник в конце литургии и всякий раз находит новые слова, чтобы передать чувство сострадания, которым заполнено его сердце.

— Ну, хоть кол на голове теши, это стая. Слушают внимательно после литургии, что я им говорю, а глазками швырк-швырк. Огонь и молнии в глазках светятся, — вспоминает отец Григорий.

Тем временем, пока он был на требах, у храма произошли следующие события. Из вредности, а скорее даже по привычке, Егорик снова подпрыгивал перед Аннушкой на одной ножке и дразнился, пытаясь привлечь внимание своих одноклассников. Вдруг, мальчик ойкнул и схватился за ногу.

— Больно-то как, — пробормотал он и уселся в двух метрах от старушки. Лицо его побелело, а губы скривились. Слезы непроизвольно закапали из глаз, прибивая пыль на дороге.

— Что, милый, случилось? — произнесла Аннушка, с трудом ворочая губами. В углу рта у нее был кровоподтек и под глазом светился свежий синяк, но обезумевший от боли мальчик не смог это увидеть.

 — На камушек наступил, ногу подвернул, — взахлеб проговорил он и скрючился от боли. Аннушка внимательно осмотрела ногу, резко дернула и вправила вывих, отчего парень заорал благим матом.

— Не кричи, Бог терпел и нам велел, — приказала Анна и увидела темную машину священника, что остановилась неподалеку.
Толково, но медленно объяснив отцу Григорию, что произошло, она застенчиво сказала:

— К врачу бы его. Травматологу. Надо ступню зафиксировать. Может даже загипсовать.

— Ох! Сколько же травм в один день!

Настоятель поглядел на обезображенную синяками Анну, вздохнул, и, крякнув, взял сорванца на руки и посадил в машину на заднее сиденье. Когда он вернулся в церковь из травмопункта, то увидел прямо у распятия работницу храма, Фотинью, с исключительно постным выражением лица. Это не предвещало ничего хорошего. Видно было, что она ждала его с чрезвычайно важной новостью.

— Раскопали мы информацию про вашу Аннушку, — гордо произнесла Фотинья. Фотинья была самая образованная женщина из приходского актива. В советское время она жила безбедно и преподавала «марксизм-ленинизм» в институте повышения квалификации работников сельского хозяйства, затем десять лет «челночила» и продавала вещи на рынке, а теперь уже лет семь как вела у ребятишек уроки по Закону Божию. Отец Григорий от неожиданности остановился в дверях, и, трижды перекрестившись, приготовившись к неприятностям, взялся правой рукой за крест.

Фотинья встала напротив него и торжественно достала листок бумаги в клетку, исписанный крупным почерком. Подчеркнуто выразительно стала читать.

— Анна Петровна Фотеева,1920 года рождения, — Фотинья на секунду оторвала глаза от листка и сурово сдвинув брови, выстрелила испепеляющим взглядом в растерянное лицо настоятеля и пояснила, — жена того самого комиссара Фотеева, что деда вашего Ивана Алексеевича расстрелял в 1939 году. Фотеев был палачом и много людей в расход пустил. Аннушка работала в тюремной больнице медсестрой и ухаживала за теми больными, которых замучил, но не добил ее муж.

За злодеяния мужа ее проклинало полгорода, но она без стеснения ходила на свою работу, надеясь, вероятно, своим трудом замолить его грехи. Анна вырастила четверых сыновей, все алкоголики и безбожники. Троих из них она уже похоронила. Остался четвертый, Николай. Живет в общежитии вместе с матерью, никогда нигде не работал. Семьи нет. Периодически бьет свою мать, когда она ему не дает денег.

— Ты где такой реферат откопала, — пошутил отец Григорий и улыбнулся, отпустив крест.

— Сама с учителем истории нашей школы Александром Ивановым разговаривала, он и посоветовал мне съездить в областной политический архив. Сама в архиве сидела! Сама у соседей спрашивала! Все сама! Губы Фотиньи усмехнулись в победоносной улыбке. — Вот какую змею Вы хотели пригреть у нас в храме!

— Храм — это Дом Божий! Раз, — твердо сказал священник, — никакие «Сама» тут роли не играют, — это два. И три, — добавил он, — даю тебе ответственное поручение, посиди-ка ты в архиве и откопай историю своей семьи. Чем твои родственники занимались в советские годы.

— Теперь Вы видите сами, какой у семьи Анны моральный портрет. Аморальный, можно сказать, — напоследок сказала разгневанная Фотинья.

— Змеи в душах наши сидят, — проговорил отец Григорий уставшим голосом, посмотрев, как неохотно уходит Фотинья, выполнять послушание. Ему было до такой степени стыдно за свою паству, что он зашел в алтарь, встал на колени и заплакал.

— Господи, дай мне силы не впасть в уныние. Столько я в них вкладываю, столько им объясняю, и все как об стенку горох. Не понимают они меня. Ну что я еще должен сделать, скажи мне, Господи? Десять лет твержу им о милости, добродетелях, любви. Курить бросили, пить бросили, гулять бросили, а сердца остались прежними, грубыми как наждачная бумага. Господи, помоги нам грешным.

* * *

Анна умерла на Успение. Тихо, спокойно, никому не мешая. С улыбкой на обескровленных губах. Когда ее похоронили, то внуки, дети ее сыновей, собранные из разных российских городов на похороны, были неприятно удивлены. Во-первых, они впервые узнали, что десять лет Анна сидела у церкви, побиралась на паперти. Во-вторых, им сообщили, что на книжке у нее лежит огромная сумма денег, почти в триста тысяч рублей, и вся эта кругленькая сумма вместе с комнатой в общежитии завещана младшенькому сыночку — юродивому пьянчужке Николаю.

Коленька погиб на сороковой день после смерти матери. Он не успел толком воспользоваться своим наследством. Купил только поддержанный сотовый телефон за полторы тысячи рублей, да и потерял его на следующий день. Незадолго до смерти Николаю приснился сон:

Его преследовала огромная черная собака. Изо рта ее капала кровавая смрадная пена. Коля бежал, спасаясь от собаки, в руках у него был фанерный чемоданчик, набитый деньгами, которые он получил в Сбербанке. Вот перед ним глубокая и широкая река, на другом берегу стоит матушка Аннушка, вся светится как полуденное солнышко, и говорит спокойно с ласковой улыбкой:

— Коленька, отдай денежки в церковь, Николаю-чудотворцу. Это его денежки, не наши.

Коля оставляет чемоданчик. И тут, откуда не возьмись, берется лодка, которая перевозит его на другой берег, к матери.
Когда Николай за три дня до смерти пришел в церковь с чемоданчиком, отец Григорий возился со своим старым автомобилем.

— Ты, святой отец, что ли? Спросил Николай, протягивая правую руку для рукопожатия. В левой руке он держал потертый фанерный чемоданчик из прошлого века.

Отец Григорий смущенно благословил пришельца и кивнул. Его покоробило обращение «святой отец», но он смолчал, ничего не сказал, внимательно рассматривая незнакомца. Вид у того был затрапезный, и лицо опухшее с похмелья. Изо рта разило перегаром.

— Мать велела Николаю — чудотворцу передать. Есть тут такой у Вас?

— А где взял? Не украл, чай? — спросил священник, нахмурившись, — и вытерев руки от масла тряпкой, принял чемоданчик.

— Нет, это мать мне оставила перед смертью. А теперь говорит, что не наши это денежки. Что, мол, Чудотворцу принадлежат. Вот я и не знаю, что с ними делать. Пропить боюсь. Вдруг накажут меня за них. Впервые в жизни мне страшно. Спать не могу.
Мужчина был похож на умалишенного, но стоял на ногах крепко и говорил твердо. Выглядел он лет на пятьдесят.

— А как мать звали Вашу?

— Аннушка. Она недавно умерла. Здесь ее в вашей церкви отпевали. Я не был на отпевании. Меня побили тогда и я лежал. Вот, деньги принес. Меня все равно убьют, чему бывать, того не миновать, но я долг вашему Чудотворцу хочу вернуть, это последняя просьба моей матери.

Отец Григорий все понял и не знал, что сказать.

— Давай так, я пока возьму на хранение, и с Чудотворцем посоветуюсь, как мне дальше поступить, ты меня озадачил, честное слово, Николай.

Через неделю потрясенный отец Григорий отпевал новопреставленного раба Николая. Его родственники рассказали о том, что тело Николая было найдено с признаками насильственной смерти. Следственная экспертиза показала, что имеют место быть шестнадцать колотых ножевых ранений в области грудной клетки, шеи, области живота.

— Да он с детства знал, что умрет от ножа, — вспоминала племянница Николая, повар сельской школы Марина, — а откуда он это знал, одному Богу ведомо. Все в доме было перевернуто, деньги, вероятно, искали. Мать его очень любила. Вот за то наследство, что она ему оставила, его и убили.

июль 2012