Прошло более двух десятилетий после распада СССР. Однако словосочетание «постсоветское пространство»[1] по-прежнему активно используется в экспертном и политическом дискурсе, несмотря на попытки заменить его другим определением, будь то «новые независимые государства» или «Евразия».
На первый взгляд, понятие «постсоветское пространство» накрепко привязано к состоянию транзита. Оно фиксирует некую реальность, появившуюся после распада некогда единого государства. Но за время, прошедшее после распада СССР, ситуация существенно изменилась и на наших глазах продолжает меняться. В конце концов, применительно к Индии, Пакистану, Бангладеш или Нигерии не использовалось определение «постбританское пространство», а к Индокитаю или Алжиру — «постфранцузское».
На карте мира появились 15 независимых государств. Каждое из них прошло сложный путь национального строительства и международной легитимации. За прошедший период то пространство, которое до 1991 г. было Советским Союзом, сильно фрагментировалось. Одни бывшие союзные республики стали членами НАТО и ЕС, другие пытаются сформировать альтернативу евроатлантическому проекту в виде евразийской интеграции.
Распад СССР прошел отнюдь не в строгом соответствии с границами, сформировавшимися в советский период. Многие новые независимые государства, включая Россию, столкнулись с сепаратистскими вызовами и пережили этнополитические конфликты. В результате появились де-факто образования, либо получившие ограниченное международное признание, либо не имеющие его вовсе. В российском случае имел место сложный и противоречивый опыт интеграции непризнанной республики, находившейся в течение шести лет вне юрисдикции центральной власти.
Как бы то ни было, к настоящему времени изначальные условия распада некогда единого государства, обозначенные в Беловежских соглашениях и Алма-Атинской декларации 1991 г.[2], не адекватны действительности. Принцип нерушимости межреспубликанских границ был уже неоднократно нарушен. Созданы прецеденты признания независимости не только бывших союзных, но и автономных образований, а также изменения юрисдикции территории одной страны в пользу другой.
Новые государственные образования находятся в непростых, а зачастую в откровенно враждебных отношениях друг с другом и прежде всего с центром былой концентрации военной, экономической и политической мощи, который теперь олицетворяет Российская Федерация как правопреемник СССР. Из 15 бывших республик Советского Союза 4 не имеют дипломатических отношений друг с другом (Армения и Азербайджан, Россия и Грузия). Неурегулированные пограничные споры отравляют существование практически всех государств Центральной Азии. Россия и Украина формально не прерывали дипломатическое общение, однако на сегодня их отношения находятся на самой низкой отметке за все время, прошедшее с декабря 1991 г.
Новые независимые государства в большей степени интегрированы в мировую экономику и политику. И свои интересы на просторах бывшего СССР обозначили такие важные международные игроки, как США, Европейский союз (и отдельные страны Европы), КНР, Япония, Турция, Иран, интеграционные структуры (НАТО), транснациональные корпорации. При этом их присутствие детерминировано не только устремлениями самих этих игроков. В участии внешних сил по тем или иным причинам видят свою выгоду и новые национальные элиты этих государств. Как следствие — превращение территории некогда единого государства в конкурентную площадку.
Общее историческое прошлое, некогда связывавшее народы СССР, перестало играть роль объединяющего фактора. Напротив, как показали события на Украине, в Молдавии и в Закавказье, оно становится предметом острых споров и «войн памяти», которые далеко не всегда ограничиваются академическим и журналистским форматом.
В связи с этим возникает резонный вопрос: до какого времени будет актуально говорить о государствах с разными идентичностями, моделями национально-государственного строительства, внешнеполитическими интересами и ценностями как о чем-то едином, связанном границами постсоветского пространства и основанной на этом определении сконструированной общностью? Ведь для воссоздания некогда единого государства сегодня нет предпосылок, не говоря уже о том, что такое гипотетическое образование не может строиться на советской экономической, политической и идеологической базе. Не проще ли сдать в архив концепт как неадекватный современным реалиям?
Постсоветское и советское: неразрывная связь
Думаю, что ответы на обозначенные выше вопросы не так просты и однозначны, как кажутся на первый взгляд. Прежде всего, несмотря на значительную фрагментацию некогда единого пространства и острые конфликты внутри него, оно по-прежнему сохраняет свою связь с советским прошлым, нравится это последовательным борцам за идеалы декоммунизации или нет. Иными словами, понятие «постсоветское пространство» нельзя рассматривать в отрыве от советского контекста.
Действительно, в декабре 1991 г. с карты мира исчезло государство, занимавшее одну шестую часть суши. Формально-юридически распад СССР завершился. Но исторически процесс распада советской государственности только начался, поскольку он дал старт формированию новых государственных образований и политических наций, которое до сих пор продолжается. Об этом свидетельствуют неурегулированные конфликты в Донбассе, Приднестровье, Нагорном Карабахе, параллельная политико-правовая реальность в Абхазии, Южной Осетии и Крыму. С российской стороны имеет место признание независимости бывших автономий, а со стороны Грузии и некоторых стран Запада — факта оккупации. Для России Крым и Севастополь — это два субъекта Федерации, а для Украины и ее западных партнеров — аннексированная украинская территория.
И вопрос здесь не только и не столько во вмешательстве Москвы, Вашингтона или Брюсселя, а в способности новых государственных элит к неконфликтному национальному строительству, адекватному интересам различных этнических групп и регионов. Между тем они, несмотря на публичную риторику по поводу разрыва с прошлым, оказались в плену советских подходов и моделей.
Главными субъектами Союза ССР выступали не граждане, а социалистические нации. Фактически же советское государство определило этнические группы в качестве ключевого субъекта политики и государственного права. Не права отдельного человека, а права наций рассматривались в качестве приоритетных. При этом этнические различия советских граждан были закреплены на территориальной основе. Число этнических групп, обладающих правом на «свою землю», варьировалось в зависимости от колебаний генеральной линии партии.
На практике это означало формирование представлений о коллективной (этнической) собственности того или иного этноса (в своей высшей фазе — национальной) на территорию, обозначенную как национальная республика, автономия в составе национальной республики, и даже на этнически сконструированные районы. Отказ от индивидуальных прав в пользу коллективных создавал, таким образом, предпосылки для формирования этнонациональных движений за самоопределение будущих независимых государств, вызревания конфликтных очагов и появления непризнанных республик. По справедливому замечанию американского этнолога русского происхождения Юрия Слезкина, «СССР создавался националистами и был разрушен националистами»[3]. Еще в 1924 г. известный литовский большевик Юозас Варейкис предложил блестящую формулу для описания того, чем был СССР, назвав «первое в мире государство рабочих и крестьян» «коммунальной квартирой, которую многократно перестраивали путем административно-территориальных преобразований (а нередко и депортаций целых народов)»[4].
По мере ослабления интеграционного потенциала советского государства и кризиса интегрирующей идеологии разворачивался процесс этнонационального самоопределения составляющих его республик. Однако процесс распада единого государства происходил не на основе правовых подходов, которые четко фиксировали бы противоречия внутри его субъектов, между ними, а также пути их решения, а на основе политической целесообразности. При этом, расставаясь с СССР, новые независимые государства явно не желали отказываться от такого наследия «империи Кремля», как проведенное ею территориальное размежевание и доставшиеся в наследство от «проклятого прошлого» границы. Получался парадокс: власти и влияния Москвы новые образования не желали, а «построенную» с помощью союзного центра территорию были готовы принять, но без выработки принципиально новых (не советских и не имперских) механизмов обеспечения целостности и национального единства. Как следствие — кризис легитимности (отказ части населения от восприятия нового государственного проекта как своего) и переход к конфронтационной модели разрешения этнополитических споров, но уже без ресурса союзного центра, который мог выступать в роли арбитра. Отсюда и интерес к вовлечению внешних игроков, на помощь которых возлагалась надежда в деле «восстановления территориальной целостности» в ее советской конфигурации.
«Сборка» государства и помощь извне: издержки или приобретения?
ак было в конце 1990-х гг. с руководством Грузии, которое разочаровалось в возможности вернуть контроль над территориями бывшей Юго-Осетинской автономной области и Абхазской АССР и выбрало НАТО в качестве своего стратегического партнера. Схожим образом дрейфовала Молдавия, утратившая контроль над Приднестровьем, с той лишь разницей, что в фокусе ее внимания была кооперация с ЕС, а не с Североатлантическим альянсом. Во многом по схожим лекалам сегодня действует Украина, отказываясь от внеблокового статуса и наращивая партнерство с Западом в стремлении восстановить контроль над Донбассом и Крымом. Особая статья — позиция Азербайджана, который пытается добиться разрешения конфликта вокруг Нагорного Карабаха с выгодой для себя, не противопоставляя свои подходы ни России, ни Западу, а балансируя между ними.
В любом случае государства, вовлеченные в этнополитические конфликты, пытаются добиться нужного для себя результата не столько с помощью качественного переосмысления собственного национально-государственного строительства и диалога с теми, кто де-юре считается их гражданами, а путем обретения выгодного внешнего союзника. Ведь последний может добавить свои ресурсы для возможного изменения баланса сил. Таким образом, внешнеполитический выбор определяется не столько ценностными измерениями, сколько стремлением укрепить новую государственность не изнутри, а извне. Если это не получается сделать с помощью Москвы, то актуализируются взаимоотношения с Западом. В результате минимизируется собственная политическая субъектность, а вопрос будущей территориальной конфигурации государства фактически отдается на откуп внешним силам, будь то Россия, США или Евросоюз. Тем самым новые независимые страны становятся заложниками динамики данных отношений, которые, несмотря на фрагментацию национальных интересов этих стран, фокусируются вокруг завязанных еще во времена СССР конфликтных узлов.
При таком повороте раздел общего советского наследия перестает быть делом одних лишь наследников. Москва заинтересована в том, чтобы доведение распада Советского Союза до логического конца (когда все стороны разберутся с пограничными претензиями и смогут перейти к налаживанию если не добрососедских, то прагматических отношений) было «внутренним делом» бывших союзных республик. Однако многие новые независимые государства заинтересованы в участии внешних игроков. В этом заинтересован и Запад, опасающийся «ресоветизации», понимаемой весьма широко: не только и не столько как коммунистический реванш, но и как установление российской сферы политического влияния, неподконтрольного США и их союзникам.
Эти разночтения придают разделу советского наследства дополнительную конфликтность и тем самым задерживают завершение исторического процесса распада СССР. По идее, Запад должен быть крайне заинтересован в том, чтобы увидеть окончание этого процесса, но своим вмешательством он всячески его отдаляет. Более того, сохраняющаяся конфликтность позволяет придать существованию постсоветского пространства дополнительные импульсы. Ведь без урегулирования противостояний и противоречий оно будет еще долгие годы сохраняться как некая общность стран, объединенных не позитивной, а негативной исторической памятью, корни которой следует искать преимущественно в советских временах.
И до тех пор, пока наследники некогда единого государства будут пытаться «собрать» свои национально-государственные проекты в границах бывших союзных республик без выработки адекватных современности подходов, ставя территорию и принцип «целостности» выше населения и его прав, окончание «постсоветской стадии» будет раз за разом откладываться. Более того, попытки вовлечь в процесс «собирания земель» новых внешних игроков будут не уменьшать, а мультиплицировать риски.
Ключевую роль в определении конфигурации постсоветского пространства будет играть Российская Федерация вне зависимости от того, усилятся или ослабнут ее позиции.
Наиболее вероятными представляются три базовых сценария развития событий на просторах некогда единого государства.
Первый сценарий, предусматривающий завершение процесса распада СССР, может рассматриваться как наиболее благоприятный и позитивный. Его реализация зависит от укрепления собственной политической субъектности и выстраивания прагматических отношений новых национальных элит с бывшей «метрополией». В этом случае появляются шансы на урегулирование этнополитических конфликтов, взаимное признание государственных границ и выход на новое качество внешней политики, которая уже не будет жестко привязана к советскому прошлому. Фактически речь будет идти о подведении черты под общим наследием. После этого каждая страна сможет выбрать оптимальную для себя внешнеполитическую линию, в которой основные приоритеты будут строиться не вокруг счетов с соседом или бывшим союзным центром, а вокруг актуальных вызовов в сферах экономики, безопасности, гуманитарного развития. В итоге постсоветское пространство как некая общность уйдет в историю, а на его основе возникнут новые конфигурации.
Второй сценарий предполагает уход России. Санкционное давление или внутриполитические проблемы на фоне углубления социально-экономического кризиса вызовут центробежные тенденции, критически ослабляющие российскую государственность. Деградация государственных институтов ведущей постсоветской страны может привести к всплеску хаотизации не только в пределах бывшего СССР, но и в «Большой Европе». Один только Северный Кавказ с его многочисленными межэтническими и межконфессиональными противоречиями способен на долгие годы обрушить стабильность в этой части мира, не говоря уже о проблемах контроля над ядерными вооружениями России, представляющих вызов глобальному миропорядку.
Третий сценарий, который условно можно обозначить как «усиление конкуренции», предполагает сохранение России в качестве ключевого игрока. Однако новые национальные государства не будут пытаться повысить собственную эффективность и обрести политическую субъектность, а будут всячески втягивать внешних игроков (отдельные государства или интеграционные альянсы, такие как НАТО и ЕС) в решение своих проблем, поддержание модели национального строительства и внешней политики, базирующейся на противостоянии Москве. Дополнительные риски появятся в том случае, если внешние игроки интенсифицируют свое вмешательство с целью сдерживания и маргинализации России. При таком варианте развития событий постсоветское пространство на годы сохранится как территория, воспроизводящая нестабильность. Сама эта нестабильность будет получать легитимацию через обращение к историческому прошлому (советскому), которое останется конституирующей основой конфликтов и противоречий.
Таким образом, сохранение сильной и ответственной России, способной играть роль модератора этнополитического урегулирования и конечной стабилизации пространства бывшего СССР, выгодно не с абстрактной, а с прагматической точки зрения новым национальным элитам. Однако без превращения их в самостоятельных политических акторов, преследующих свои интересы, а не играющих инструментальную роль в продвижении чужих целей и задач, процесс завершения распада СССР и формирования новой реальности вместо постсоветского пространства затянется.
________________
[1] Это определение было введено в оборот востоковедом А. Празаускасом. Подробнее см.: Празаускас А.А. СНГ как постколониальное пространство // Независимая газета, 07.02.1992.
[2] Текст Беловежских соглашений см.: Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР. 1991. № 51. Ст. 1798; Алма-Атинская декларация, 21 декабря 1991 г.; Экономический суд СНГ. Решение о толковании по запросу о применении положений соглашений и других актов Содружества, 31 марта 1994 г.
[3] Slezkine Y. The USSR as a Communal Apartment, or How a Socialist State Promoted Ethnic Particularism // Slavic Review. 1994. Vol. 53. № 2. P. 414–452.
[4] Ibid.
Сергей Маркедонов,
К.и.н., доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики РГГУ,
эксперт РСМД
