Гроздья гнева. Фрагмент главы 16
В центре лагеря стоял маленький деревянный дом, а на крыльце этого дома с шипением горел газолиновый фонарь, отбрасывавший широкий круг белого света. Неподалеку от дома было разбито несколько палаток, возле палаток стояли машины. Вечерняя стряпня была закончена, но в кострах около стоянок все еще тлели угли. У крыльца, где горел фонарь, собралась небольшая кучка мужчин, их лица казались резкими и изможденными в ярком белом свете, подбородки — массивными, широкие поля шляп отбрасывали густые тени на лбы и глаза. Кто сидел на ступеньках, кто стоял возле, опираясь локтями о настил крыльца. Хозяин — поджарый, угрюмый человек — сидел на стуле, откинувшись вместе с ним к стене. Он барабанил пальцами по колену. В комнате горела керосиновая лампа, но ее тусклый огонек не мог спорить с ярким светом шипевшего на крыльце фонаря. Хозяин был центром всей группы.
Том подвел свой «додж» к краю дороги и остановился. Эл проехал на грузовике в ворота.
— Я не буду въезжать, — сказал Том. Он вылез из машины и пошел прямо на яркий свет фонаря.
Хозяин опустил передние ножки стула на пол и наклонился вперед.
— Хотите остановку сделать?
— Нет, — ответил Том. — Своих ищу. Па, ты здесь?
Отец, сидевший на нижней ступеньке, сказал:
— Я думал, вы там на целую неделю застрянете. Ну как, починили?
— Нам здорово повезло, — сказал Том. — Все, что нужно, купили еще до темноты. Завтра чуть свет можно двинуться.
— Вот и хорошо, — сказал отец. — Ма беспокоится: бабка у нас совсем рехнулась.
— Мне уж Эл рассказывал. Ну как, ей не лучше?
— Хоть заснула, и то слава богу.
Хозяин сказал:
__ Если остановитесь на ночь, платите пятьдесят центов. За эти деньги получите место, воду и хворост. Никто вас не потревожит.
— Это еще зачем? — сказал Том. — Проспим ночь в канаве у дороги. За это платить не надо.
Хозяин забарабанил пальцами по колену.
— По ночам тут ходит шерифский понятой. Может придраться. В нашем штате под открытым небом ночевать не разрешается — такой закон. И насчет бродяжничества тоже есть законы.
— А если я заплачу вам полдоллара, значит, я уже не бродяга, так?
— Правильно.
Том злобно сверкнул на него глазами
— А шерифский понятой вам случайно не зять?
Хозяин подался вперед
— Нет, не зять. И не пришло еще то время, когда всякие пришлые, всякие бродяги нас тут учить будут.
— Брать с нас по полдоллара вы сами умеете, этому вас учить не надо. Но с каких это пор мы попали в бродяги? Здесь никто ничего не клянчит. Выходит, мы все тут бродяги? Разве у вас кто клянчит денег?
Люди на крыльце слушали этот разговор в напряженном молчании. Их лица ничего не выражали, а глаза, скрытые полями шляп, украдкой поглядывали на хозяина.
Отец буркнул:
— Перестань, Том.
— Ладно, перестану.
Люди, сидевшие на ступеньках, стоявшие у высокого крыльца, молчали. Их глаза поблескивали, отражая яркий свет газолинового фонаря, черты казались резкими в резком свете. Они сидели неподвижно и только поводили глазами, посматривая то на хозяина, то на Джоуда, но лица их были непроницаемы и спокойны. Ночная бабочка со всего размаха налетела на фонарь, разбилась и упала в темноту.
В одной из палаток жалобно заплакал ребенок, мягкий женский голос утешал его, потом тихо затянул песенку: «Спи, господь тебя лелеет. Баю-бай, баю-бай. Спи, господь тебя хранит. Баю-бай, баю-бай».
Фонарь на крыльце шипел. Хозяин запустил руку в вырез рубашки и почесал заросшую седыми волосами грудь. Он сидел настороженный, готовый к ссоре. Он присматривался к окружающим его людям, присматривался к их лицам. Но люди сидели неподвижно.
Том долго молчал. Потом медленно поднял свои темные глаза на хозяина.
— Я скандалить не собираюсь, — сказал он. — Когда тебя обзывают бродягой, это нелегко стерпеть. — И тихо добавил: — Я не боюсь. Кулаков не пожалею ни на вас, ни на шерифского понятого. Только какой от этого будет прок?
Люди зашевелились, переменили позы, их поблескивающие глаза медленно поднялись, глядя на рот хозяина, их глаза следили за его губами. Хозяин осмелел. Он чувствовал, что победа за ним, но этого было недостаточно, чтобы перейти в наступление. — Неужели у тебя нет пятидесяти центов?
— Есть. Но они мне понадобятся. Я не стану тратить их на ночевку.
— На хлеб надо всем зарабатывать.
— Правильно, — сказал Том. — Только лучше так зарабатывать, чтобы не отнимать хлеб у других.
Люди снова зашевелились. Отец сказал:
— Мы завтра чуть свет выедем. Послушайте, мистер, ведь мы заплатили. Он с нами вместе. Разрешите ему остаться. Ведь мы заплатили.
— Полдоллара с машины, — сказал хозяин.
— Да он без машины. Машина стоит на дороге.
— Он приехал на машине, — сказал хозяин. — Так каждый сделает-оставит машину за воротами, а сам будет здесь торчать бесплатно.
Том сказал:
— Ладно. Мы поедем дальше. Утром встретимся. Будем вас поджидать. Эл пусть останется, возьмем дядю Джона. — Он взглянул на хозяина: — Так согласны?
Хозяин принял решение быстро, пойдя на уступку:
— Если останется столько человек, за сколько заплачено, тогда согласен.
Том вынул из кармана кисет, успевший превратиться в затасканный грязный мешочек с отсыревшей табачной пылью на дне. Он свернул тонкую самокрутку и швырнул кисет в сторону.
— Мы скоро двинемся, — сказал он.
Отец заговорил, обращаясь ко всем вообще.
— Нелегко вот так бросить все и сняться с места. А место у нас было обжитое. Мы не голь какая-нибудь. Мы жили на своей ферме, пока нас не выгнали оттуда трактором.
Худощавый молодой человек с выгоревшими до желтизны бровями медленно повернул к нему голову.
— Издольщики? -спросил он.
— Да, издольщики. Раньше сами были хозяевами.
Молодой человек отвернулся от него.
— Мы тоже, — сказал он.
— Хорошо, что хоть недолго осталось мыкаться, — сказал отец. — Мы едем на Запад, будем работать, подыщем участок с водой.
Около самого крыльца стоял человек в брюках, протертых на коленях до дыр. На лице у него, там, где пыль смешалась с потом, были грязные разводы. Он мотнул головой в сторону отца.
— У вас, должно быть, денег много.
— Денег у нас мало, — сказал отец. — А народу много, и все работящие. Что заработаем, пойдет в общий котел. Как-нибудь выкарабкаемся.
Оборванец выслушал отца с широко раскрытыми глазами и вдруг рассмеялся, и смех его перешел в визгливое хихиканье. Все повернулись к нему. Хихиканье перешло в кашель. Когда он совладал наконец с приступом смеха и кашля, глаза у него были красные, слезящиеся.
— Ты думаешь, там... Ой, не могу! — Он снова захихикал. — Ты думаешь, тебе там... хорошие деньги будут платить?.. — И, перестав смеяться, насмешливо проговорил: Может, пойдешь на сбор апельсинов? Или на сбор груш?
Отец ответил с достоинством:
— Какую работу предложат, такую и возьмем. Там всего много.
Оборванец слабо захихикал.
Том повернулся к нему и сердито сказал:
— А что тут смешного?
Оборванец сжал губы и хмуро уставился в дощатый пол крыльца.
— Вы, наверно, едете в Калифорнию?
— Я тебе сам это сказал, — ответил отец. — Подумаешь, какой догадливый!
Оборванец медленно проговорил:
— А я... я оттуда возвращаюсь. Я уж там побывал.
Лица быстро повернулись к нему. Все напряженно ждали. Фонарь перестал шипеть, и в нем что-то протяжно охнуло, Хозяин опустил передние ножки стула на пол, встал, подлил газолина в резервуар, и в фонаре зашипело по-прежнему. Хозяин сел на место, но не откинулся к стене. Оборванец оглядел повернувшиеся к нему лица.
— Еду обратно на голодовку. Лучше уж голодать, чем там быть.
Отец сказал:
— Что ты выдумываешь? Про хорошие заработки написано в листках, а недавно я и в газете читал: там нужны люди на сбор фруктов.
Оборванец посмотрел на отца.
— А тебе есть куда вернуться?
— Нет, — ответил отец. — Нас согнали. Трактор прошел возле самого дома.
— Значит, назад не вернетесь?
— Конечно, нет.
— Тогда я не буду тебя расстраивать, — сказал оборванец.
— Да я и не собираюсь расстраиваться. У меня есть листок, там сказано, что люди нужны. Какой им смысл зря писать? Такие листки стоят денег. Не будь нужды в людях, их не стали бы печатать.
— Не стану тебя расстраивать.
Отец сердито сказал:
— Сболтнул черт-те что, а на попятный идти не хочешь. У меня в листке написано: люди нужны. А ты подымаешь меня на cмex и говоришь, что нет, не нужны. Кто же из нас врет?
Оборванец посмотрел в сердитые глаза отца. Взгляд у него был грустный.
— В листке написано правильно, — сказал он. — Люди нужны.
— Чего же ты смеешься, только людей мутишь?
— Потому что ты не знаешь, какой там нужен народ.
— То есть как так?
Оборванец собрался с духом.
— Слушай, — сказал он. — Сколько им человек надо?
— Восемьсот, и это только в одном месте.
— Оранжевый листок? -
— Там и фамилия стоит... такой-то агент по найму?
Отец полез в карман и вытащил оттуда сложенный пополам листок.
— Правильно. Откуда ты знаешь?
— Слушай, — продолжал оборванец. — Это все чепуха. Ему нужно восемьсот рабочих. Он печатает пять тысяч таких листков, а прочитывают их, может, двадцать тысяч человек. Тысячи две-три двинутся с места — из тех, у кого уж голова кругом пошла от горя.
— Да смысл-то какой во всем этом? — крикнул отец.
— А ты сначала повидай человека, который выпускает такие листки. Повидай его или того, кого он там поставил распоряжаться всеми делами. Поживи в палатке у дороги, где по соседству будет еще семей пятьдесят таких же, как твоя. Этот человек заглянет к тебе, посмотрит, осталась ли у вас еда. Если увидит, что пусто, тогда спросит: «Хочешь получить работу?» Ты скажешь: «Конечно, хочу, мистер. Спасибо вам». А он скажет: «Ладно, я тебя возьму». Ты спросишь: «Когда выходить?» Он тебе все объяснит: и куда прийти, и к какому часу — и уйдет. Ему, может, нужно всего двести рабочих, а он поговорит с пятьюстами, а эти еще другим расскажут. Вот ты приходишь туда, а там дожидается тысяча человек.
— А там один рассказывал...
Том дернул его за руку.
— Да, интересно было послушать, — сказал Том. Народу, говорит, туда едет видимо-невидимо.
Мать приглядывалась к ним в темноте. Под брезентовым навесом кашлянула и засопела во сне Руфь.
— Я их помыла, — сказала мать. — За всю дорогу первый раз хватило воды на купанье. И для вас осталось два ведра. В дороге одна пачкотня.
— Все здесь? — спросил отец.
— Все, кроме Конни и Розы. Они решили спать на воле. Говорят, жарко под одеялом.
Отец проворчал:
— Все ей плохо, этой Розе. Уж очень стала привередливая.
— Первый ребенок, — сказала мать. — Они оба прямо трясутся над ним. Ты сам такой же был.
— Ну, мы поехали, — сказал Том. — Свернем с дороги где-нибудь неподалеку. Может, мы вас не заметим, так вы сами посматривайте. Будем с правой стороны.
— Эл остается?
— Да. Вместо него поедет дядя Джон. Прощай, ма.
Они пошли через спящий лагерь. Возле одной из палаток неровным огнем горел маленький костер; женщина следила за котелком, в котором варился ранний завтрак. Вкусно запахло фасолью.
— Вот бы съесть тарелочку, — вежливо сказал Том, проходя мимо.
Женщина улыбнулась.
— Еще не готово, а то я бы угостила, — сказала она. Приходите утром пораньше.
— Благодарю вас, мэм, — ответил Том.
Он, Кэйси и дядя Джон прошли мимо крыльца. Хозяин все еще сидел на стуле, фонарь горел ярко и шипел.
Хозяин поглядел на них.
— Газолину в фонаре мало, — сказал Том.
— Да уж закрывать пора.
— Денежки по шоссе больше не катятся? — спросил Том.
Передние ножки стула опустились на пол.
— Ты брось задирать. Я тебя запомнил. Ты тоже из бунтовщиков.
— Правильно, — сказал Том. — Я большевик.
— Слишком много вас развелось за последнее время.
Том засмеялся и, выйдя из ворот, сел в машину. Садясь, он прихватил ком земли и швырнул его в шипящий фонарь. Они услышали, как стукнуло об стену, увидели, что хозяин вскочил со стула и стал вглядываться в темноту. Том включил зажигание и выехал на дорогу. Он внимательно прислушивался к работе мотора, прислушивался, не стучит ли. Шоссе уходило вдаль, еле виднеясь в слабом свете фар.
