Крепкая дружба, связавшая в ранней юности Н. М. Карамзина и. И. Дмитриева, прошла через всю их жизнь. Что их объединяло? Родина — Симбирский край с его величавой Волгой? Родственные узы? Или общие интересы? И то, и другое. «Отчизна моя — Симбирская губерния», — с гордостью писал сатирик. С не меньшим трепетом о малой родине отзывался и великий историограф. «Склонность наша к словесности, — читаем в мемуарах Дмитриева о взаимоотношениях с Карамзиным, — и что-то сходное в нравственных качествах укрепляли связь нашу день ото дня». Это «что-то», несомненно, — честность, добропорядочность, любовь к Отчизне.
И. И. Дмитриев — личность незаурядная, яркая. Он сделал блестящую, немыслимую по тем временам карьеру — от малоимущего дворянина до члена государственного совета и министра юстиции, кроме того — известного литератора, баснописца, поэта. Но что еще очень важно для нас: И. И. Дмитриев был ближайшим другом и соратником Н. М. Карамзина.
Иван Иванович оставил после себя, кроме множества незаурядных литературных произведений, ценную для историков и литературоведов мемуарную повесть «Взгляд на мою жизнь». Обратимся к этой книге, чтобы представить себе Симбирск в середине XVIII века. «Симбирские обыватели наслаждались тогда совершенною независимостью… Последний мещанин или цеховой имел свой плодовитый при доме садик, на окне в бурачке розовый бальзамин и ничего не платил за лоскуток земли…». «Тогда еще не было в провинции ни театров, ни клубов, которые ныне и в губернских городах разлучают мужей с женами, отцов с их семейством».
Иван Иванович Дмитриев родился 10 сентября 1760 года в селе Богородское (ныне Троицкое) Сызранского уезда Симбирской губернии. Он принадлежал к древнему дворянскому роду, ведущему свое происхождение от Рюриковичей. Племянник баснописца Михаил Дмитриев с гордостью писал о своем славном предке — Владимире Мономахе:
Мой предок —
муж небезызвестный,
Единоборец Мономах,
Завет сынам оставил честный:
Жить правдой,
помня Божий страх.
Иван Дмитриев был старше Карамзина на шесть лет. Первая их встреча произошла в Симбирске в 1770 году. «…старший брат мой и я, 10-летний отрок, — пишет Дмитриев, — находились на свадебном пиру, под руководством нашего учителя г. Манженя. В толпе пирующих увидел я в первый раз пятилетнего мальчика в шелковом… камзольчике с рукавами, которого русская нянюшка подводила за руку к новобрачной. Это был будущий наш историограф Карамзин. Отец его, симбирский помещик, отставной капитан Михайла Егорович соединился тогда вторым браком с родною сестрою моего родителя, воспитанною по ее сиротству в нашем семействе».
Карамзин не помнил своей матери — она умерла, когда ему было три года, но утверждал (видимо, со слов домашних), что унаследовал ее меланхоличный, сентиментальный нрав и доброту. Таким же нравом обладала и его мачеха Евдокия Гавриловна — родная тетка Ивана Дмитриева, которая, как вспоминает баснописец, воспитывалась в их семье. Мягкая, добрая, она относилась к пасынкам с вниманием и любовью, и потому ее раннюю смерть восьмилетний Коля пережил как тяжелое потрясение.
После пансиона юный Карамзин приехал в Петербург, так как с рождения был записан в Преображенский полк подпрапорщиком. С письмом от Дмитриева-старшего Николай «с румяным лицом» и «приятною улыбкою» явился к Ивану. Сводные братья бросились друг другу в объятья. Положение Карамзина было плачевным: попасть в полк оказалось не так-то просто, потребовались деньги на взятку секретарю. Иван ничем не мог помочь земляку, но посоветовал заняться переводами — они давали хоть какой-то заработок. Вскоре все устроилось, Карамзин зарабатывал переводами с немецкого, но через год смерть отца вынудила Николая покинуть Петербург и вернуться в Симбирск.
Здесь вместо застенчивого миловидного юноши Дмитриев увидел вполне светского человека, «опытного за вистовым столом, любезного в дамском кругу и оратора перед отцами семейств, которые хотя и не охотники слушать молодежь, но его слушали». Перемены эти оказались лишь внешними: Карамзин оставался все тем же восторженным романтиком и по-прежнему бредил литературой. Долгие ночные часы друзья проводили на берегу Волги, гуляли по Венцу, читали Юнга, обсуждали новинки литературы.
Москва сблизила их еще больше. Опять Николай немало удивил сводного брата: «После свидания нашего в Симбирске какую перемену нашел я в милом моем приятеле! Это был уже не тот юноша, который читал все без разбора, пленялся славою воина, мечтал быть завоевателем чернобровой, пылкой черкешенки; но благочестивый ученик… с пламенным рвением к усовершению в себе человека. Тот же веселый нрав, та же любезность, но между тем главная мысль, первые желания его стремились к высокой цели». Пример Николая Карамзина был для Ивана очень поучительным. Дмитриев искал союзника и одновременно взыскательного критика для своих литературных опытов, и, конечно же, основательный, вдумчивый Карамзин более всех подходил для этой роли. К тому же в кругу литераторов он уже воспринимался не как новичок, а как член популярного новиковского «Дружеского общества».
«Год мы были неразлучны», — пишет Иван Иванович. Общим литературным домом стал дом Михаила Матвеевича Хераскова. По свидетельству И. И. Дмитриева, молодые поэты «вменили себе в обязанность» стараться получить доступ к «патриарху современных поэтов» и заслужить его внимание. Не менее важным для начинающих литераторов было сближение с Державиным. Когда Карамзин приступил к изданию «Московского журнала», Дмитриев принял в нем самое деятельное участие. Первый номер журнала почти целиком состоял из сочинений Карамзина, Державина и Дмитриева. Последний относился к своим «безделкам» с иронией, но популярность «Московского журнала» заставила его всерьез задуматься о литературе. Теперь Николай Михайлович был для него не только другом, но и руководителем в литературных занятиях, советами которого поэт очень дорожил. В 1791 году в «Московском журнале» появился целый ряд произведений Дмитриева, из которых публика особо выделила сказку «Модная жена» и песню «Голубок», которая тут же была положена на музыку и стала очень популярной.
Вскоре Карамзин приступил к изданию «Аглаи» и «Аонид» — Дмитриев и тут принял самое активное участие. Отставать от преуспевающего в литературе земляка Иван Иванович не собирался, и как только появился карамзинский сборник «Мои безделки», вдогонку за ним по литературному трапу выскочили в 1795 году «И мои безделки». Вряд ли это можно назвать соперничеством, — скорее, дружеским состязанием и озорством. Кстати, когда в годы вынужденного бездействия Карамзин надолго замолчал, затих и остроумный задира Дмитриев. Но вот появился на свет «Вестник Европы» — и снова рядом с Николаем Михайловичем его верный друг и соратник!
Друзья подолгу не виделись: Карамзин жил в Москве, Дмитриев служил в Петербурге. Поистине высокую суть отношений земляков можно понять через их письма. Даже самая короткая разлука сопровождалась перепиской, которая вмещала все: и общие планы, и мечты, и похожие оценки происходящих политических и общественных событий, и, конечно же, грусть разлуки.
Вот Иван Иванович на родине, в «приволжском городе Сызрани»… Залив Волги. Бурлаки тянут лямку, и тянется вместе с ней грустная народная песня. Русское раздолье. Ширь полей сливается с небом и уходит в бесконечность. Все располагает к творчеству. Этот 1794 год Дмитриев назовет «лучшим пиитическим годом». Написаны сказки «Воздушные башни» и «Причудница», оды «К Волге», «Глас патриота на взятие Варшавы», «Ермак», сатира «Чужой толк». Произведения — одно за другим — он отсылает Карамзину. «С каким нетерпением ожидал от него отзыва, — пишет поэт в своих мемуарах. — С какой радостью получал его. С каким удовольствием видел стихи мои уже в печати! Каждое письмо моего доброго друга было поощрением для дальнейших стихотворных занятий. Здесь то, в роскошную пору весны, в тонком сумраке тихого вечера мелькнули передо мной безмолвные призраки Ермака и двух шаманов».
Особенно Карамзин нуждался в поддержке друга в горькие годы павловских репрессий, когда был арестован Новиков, многие просветители и литераторы. «Отовсюду неприятные вести! Везде горизонт так черен и грозен! Какое время…» — писал Карамзин И. И. Дмитриеву в 1793 году. В том же году, а также в 1795-м Николай Михайлович приезжал в Симбирск. Обе поездки были вызваны мрачным настроением писателя, но последняя — в особенности: его терзало предчувствие близкого ареста. И когда летом 1795 года писатель неожиданно уехал в Симбирск, в столице решили, что он арестован. «Теперь живу без плана, — писал Карамзин Дмитриеву, — и ленюсь думать о том, что ожидает меня впереди». Этот страх перед неопределенностью писатель попытается лечить светской жизнью…
Приезжая в Москву, Дмитриев много времени проводил с Карамзиным: «… не проходил ни один день, чтоб я не виделся с Карамзиным… ни одного утра и вечера не мог я сравнить с теми, как мы проваживали в Москве, один на один…».
Выйдя в отставку, Иван Иванович поселился в Москве. Он купил близ Красных ворот деревянный домик с маленьким садом, переделал его снаружи и внутри, украсил небольшим числом эстампов и скульптурой. В этом доме постоянно собирались московские писатели, говорили и спорили о литературе, читали свои новые произведения. Эта насыщенная желанным общением жизнь была прервана с отъездом поэта на службу в Петербург, а возобновилась в 1814 году, когда Дмитриев вернулся в Москву. Он состоял председателем комиссии для оказания помощи жителям Москвы, пострадавшим от нашествия французов. Исполнив это последнее поручение императора Александра I, за успешное выполнение которого он был награжден чином действительного тайного советника и орденом Владимира I степени, Дмитриев окончательно оставил службу. Теперь он почти безвыездно жил в Москве. Выстроил небольшой, но уютный, «барский» домик с садом, и снова здесь стали собираться поэты и писатели. Поэт Вяземский, вспоминая дом Дмитриева на Спиридоновке, писал:
Я помню этот дом, я помню этот сад.
Хозяин их всегда гостям своим был рад,
И ждали каждого с радушьем
теплой встречи
Улыбка светлая и прелесть умной речи.
Болезнь Карамзина весной 1826 года напугала Дмитриева и заставила задуматься об организации путешествия с ним за границу. Для этого нужна была большая сумма денег. Помощь историографу предложил сам император. Николай Михайлович в порыве восторга сообщает об этом 16 апреля Дмитриеву, однако уже в этом оптимистичном письме звучат тревожные ноты: «Теперь устроиваем в мыслях, как и куда ехать… Говорят, что первым моим лекарством должно быть море: увидим, если Бог даст. Но я слишком расписался, имея еще слабую голову. И самых ближних приятелей впускают ко мне только на минуту; задыхаюсь от разговоров, куда девалась моя железная грудь?.. Устал. Навеки твой Н. Карамзин».
На Пасху Николай Михайлович собственноручно поздравил друга с Великим Воскресением, признался, что «слаб до крайности». К этому поздравлению присоединились дочери Карамзина, и Софья сделала приписку: «У нас в семействе одно сердце для вас». Несомненно, и сердце Дмитриева принадлежало этому семейству.
Смерть друга и соратника подкосила его и как будто лишила духовной опоры. Дмитриев совсем перестал писать. В 1836 году, через десять лет после смерти друга и незадолго до своей кончины, Иван Иванович навестил семейство Карамзиных в Дерпте.
В последние годы своей жизни И. И. Дмитриев серьезно работал над воспоминаниями. Они вышли только через 30 лет после смерти поэта под заглавием «Взгляд на мою жизнь» и явили богатый материал для знакомства с литературной жизнью конца XVIII — начала XIX веков. Почти тогда же вышли мемуары племянника баснописца — Михаила Александровича Дмитриева под названием «Главы из воспоминаний моей жизни», которые основательно дополнили представление и о роде Дмитриевых, и о семье Карамзиных, и о литературном Парнасе того времени. Образ Ивана Ивановича в «Главах» получился противоречивый (рано осиротевший Михаил не нашел поддержки у дяди-вельможи и, рано уволенный в отставку, сохранил обиду до конца своих дней), неоспорима однако величина личности и поэтического таланта.
В историю литературы Иван Иванович Дмитриев вошел как блестящий сатирик, поэт, драматург. Его творчество содействовало упадку ложно-классического направления, а стихотворный язык освободил поэзию от тяжелых, устарелых форм, сделал ее легкой и пластичной. Так что и здесь имя Дмитриева заняло место рядом с именем Карамзина: первый явился преобразователем поэтической речи, второй — речи прозаической. И тот, и другой — были и остаются патриотами малой своей отчизны и великой державы под названием Россия.
