Омилия

Июльской ночью бьют часы,
Но всей семье уже не спится.
Четыре дочери и сын,
Царь-государь, императрица.
Плечо к плечу,
Рука к руке,
К душе душа
И к сердцу сердце.
Рука чужая на курке.
Курок нажат.
Светлеют лица…
 

Пашу, согласно Божьей воле ─
Без суеты, неспешно,
И мыслю, чем засеять поле,
Ведь жатва неизбежна. 

Июль всё жарит, ночь беззвёздна,
Но даже ночью нелегко.
Пью с морозилки молоко,
Пишу себе: уже так поздно,
Моя твоя любить серьёзно,
А ты, однако, далеко.

Махнуть бы к чукчам, там не жарко,
Там тихий белый мир кругом,
Живут сегодняшним числом,
Олени вместо иномарки,
Летают редкие гагарки
И чум – дворец тебе и дом.

Я видно от жары свихнулся
Ты мне ответишь невзначай:
Моя твоя не понимай,
Ты точно там уже рехнулся…
Рассвет в окно мне усмехнулся:
Ложись, муру писать кончай.
2011

Посвящается матери архимандрита Герасима Шмальц Наталии

Да, она странная какая-то была, баба Ната, все ей хотелось одной побыть, да при монастыре. Отшельница…Так закончила она свои года в Колюпаново – рядом с Евфросинией блаженной. Сбежала туда, как всех своих девок замуж поотдавала. Мы-то, дети, совсем её не понимали. Да и как нам понять?

Вязала я однажды, дружок, и так меня сон разморил — сил моих нет! Ну, и попала я в... зоопарк. Иду по дорожке, любуюсь шаловливыми обезьянами, никого не трогаю и меня никто не трогает... Вдруг чувствую на своём плече чью-то руку. Глядь — а это пятнистый хвост! От ужаса я едва сознание не потеряла. Обладатель сего хвоста и говорит, скаля свои страшные клыки:
— Здравствуй, бабушка Ульяна. Я знаю, что ты любишь знакомиться со всякими птицами, букашками, таракашками, которые на твоей поляне водятся. Мне тоже хочется с тобой подружиться — да разве из зоопарка сбежишь? Надо ведь публику развлекать... А зовут меня — Лео. Я — леопард — самая настоящая кошка, только больша-а-ая! Я даже мышками иногда угощаюсь, как ты конфетами. Правда, больше люблю живность покрупнее: зайцев, косуль, оленей; да и от кабанчиков не отказываюсь. Думаешь, что я жестокий? Но, пойми, бабушка Ульяна, мне ведь никто хлеб маслом не намазывает и манной каши не даёт. Вот и приходится время от времени разбойничать, чтобы прокормиться.

Я сколько помню – всё терплю,
Кого люблю и не люблю,
Терплю, терплю, терплю, терплю…
Вот только, знаешь, хоть на треть,
Себя я не могу терпеть…
2011

Среди кладбищенских могил
Стою, о смертных размышляя:
Сынам, покинувшим сей мир,
Не многим быть под кровом рая.

В наш век о смерти разговор
Не принят, даже нетактичен:
В земную персть поникший взор
К лучам небесным безразличен.

Суéт избравши круговерть,
Не той мы преданы Отчизне.
Радéть бы нам…
                      И станет смерть
Началом светлой, вечной жизни.

30.08.2010 г.
 

Для чего кем-то скрещены наши пути,
Видно есть в этом Промысел Божий.
Мы хотим от греха свои души спасти,
А любовь, а любовь нам поможет!

Пусть болтает, кусается всякая мразь,
Если так уж ей сильно неймётся…
Я готов быть растоптанным в самую грязь,
Может это, хоть как-то зачтётся.

Только прожитых лет не вернуть, так и знай,
Если жил на земле, как придётся.
Просто так никому не попасть в Божий рай,
За любовь свою нужно бороться.
2011

Мать Евмения умирала. Тихо и спокойно, день за днем, как будто догорала свечечка в безветренный день. Она теперь все больше лежала и молчала, слабо улыбаясь. А сестры бегали. Суетились. Тормошили старушку. Никому не хотелось отпускать её, а она уходила.
«Мать, мы уж фундамент поставили в новом корпусе – взгляни в окошко, там и для тебя келейка будет» - говорила матушка игуменья, когда навещала инокиню.
Мать Евмения улыбаясь, кивала. Отводила глаза.
«А вот смотри – розы распустились, мы тебе букет принесли, как ты любишь…» - вставляла послушница Степанида.
Благодарная улыбка старушки была словно чуть-чуть виноватой, будто прощения просила. Простите, умираю...
«А хочешь, мы тебе книгу прочитаем?» - предлагала строгая келарь Панкратия.
Та молчала, покорно слушала книгу, нюхала розы, складывала ладони под благословение матушки настоятельницы, поправляла беленький платочек на голове, и продолжала лежать, глядя на потолок. Жизнь уходила из неё.

имена — горы
имена — лужи
имена в сердце
имена снаружи
имена добрые
имена важные
имена глупые
имена страшные
пустотой звенят
полнотой манят
то ли ввысь зовут
то ли боль сулят

Маленький верблюжонок был милым серебристым комочком с большими немного грустными глазами. Мама целовала верблюжонка и приговаривала: «Ты у меня самый-самый красивый!»
«А когда я вырасту я тоже стану самым-самым красивым?» - спросил малыш.
«Конечно, если захочешь!» - ответил папа-верблюд.
«Хочу, хочу!» - радостно воскликнул верблюжонок.
«Хорошо, - согласился отец и добавил - тогда, во-первых, тебе придется научиться трудиться, ведь наша красота – это горб. Вскоре у тебя вырастут два больших горба, на которых ты будешь возить путников и их тяжелые баклажки…»
Верблюжонок нахмурил лобик.
Папа продолжал: «Во-вторых, тебе понадобится смирение, ведь наша красота – это стертые колени. Чем мудрее верблюд, тем он послушней и тем больше морщин на его коленях…»
Верблюжонок с жалостью поглядывал на свои пушистые ножки.
«В-третьих, тебе надо выработать спокойствие, ведь наша красота - неторопливый шаг и сохранение мира при любых обстоятельствах… "

 Она ─ не жена чужая…
И двери соседят наши…
И страстные зовы мая
У входа её ─ не стражи…
Букет мой шикарен ─ розы…
Звонок источает стоны…
В глазах у соседки ─ слёзы…
В прихожей молчат иконы…
 

Миновала Пасха. Припекало солнце, и дотаи¬вал снег. В общем, пришла пора пускать в ручьях игрушечные корабли и строить запруды. Надев резиновые сапоги, Сережа вышел из дома и направился к школьному двору, где были лучшие во всей округе лужи. Под окнами спортзала разлилось целое море или даже Северный Ледовитый океан. Ломая около берега корочку льда, Сережа с замиранием сердца шагнул в воду. На середине глубина лужи была такая, что казалось, будто вода вот-вот хлынет через край и заполнит сапог. Пройдя самое глубокое место, мальчик вдруг наступил в скрытую на дне яму и зачерпнул хорошую порцию ледяной воды. Теперь нужно было срочно бежать домой и парить ноги, чтобы не разболеться.

В последние дни друзья и знакомые, живущие не в Киеве, с тревогой пишут: «Что там у вас происходит? Украинская Церковь отделяется от Московского Патриархата? Вы вообще понимаете, к чему это приведёт?».

Для начала несколько фактов.

8-го июля в Киево-Печерской Лавре проходил юбилейный поместный Собор УПЦ (МП). Его неожиданно быстрый созыв (без обстоятельного выдвижения делегатов от епархий) вызвал недоумение у той части верующих и священно-служителей, которым не безразлична судьба церковного единства.

(повесть из времен императора Александра Севера¹)

«Христианами делаются, а не рождаются» (Тертуллиан)²
«Добро и зло местами не поменялись: что прежде, то и теперь…» (Д. Толкиен)³

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Улыбка смерти

Братья и друзья мои! Завершая путь земного странствия, решил я поведать вам о своих приключениях. Вернее, об одном, самом главном из них, без которого жизнь моя оказалась бы совсем иной. Или, скорее, вовсе не была бы жизнью. Ибо Господь наш Иисус Христос — это «путь и истина и жизнь» (Ин. 14, 7). Так пусть же свидетельством тому станет мой рассказ.

Маленькому Вадику приснился Ангел. Детям вообще часто снятся Ангелы, просто они об этом не всегда взрослым рассказывают. Боятся, что те сочтут их выдумщиками. А кому приятно, когда тебя в обмане упрекают?
Ангел был высокий, даже выше папы Вадика. Волосы золотистые, цвета солнечного зайчика, длинные, до плеч. А сам Ангел закутан с головы до ног в белоснежный сияющий плащ. Очень красиво! Вот только лицо у него было грустное.
Вадим сразу понял, что это Ангел. Но на всякий случай, чтоб не ошибиться, спросил:
 — Ты кто?
 — Я твой Ангел- хранитель», — ответил тот.
 — А чего ты такой расстроенный? Тебя обидел кто-нибудь?
 — Конечно, — печально ответил Ангел.- Ты меня все время обижаешь.
 — Я?!

День памяти апостолов Петра и Павла можно назвать вторым Днем Святаго Духа. Потому как в жизни первоверховных апостолов действие Святаго Духа проявляется настолько явственно, что христианину остается только одно — всем сердцем, всей душой возблагодарить Господа за тот дар, который мы все получили в лице Петра и Павла.

Апостол Петр с самого начала Христова благовестия был рядом с Богочеловеком. Он видел множество исцелений и воскрешений, которые совершил Господь, он присутствовал и на Фаворе и в Гефсимании, причастился на Тайной Вечери и первый исповедал Христа Богом.

Но «аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии» (Пc. 126, 1). Пока Сам Господь не обновил Симона, он не стал Петром. Троекратное отречение от Христа показывает, что человеческая немощь может быть достаточно велика.

Но любовь Петра к Своему Учителю не погасла от такого предательства. Он говорит Христу: «Ты Сам знаешь, как я люблю Тебя» и это не пустые слова, потому как на них Господь отвечает словами полного доверия: «Паси овцы Моя» (Иоанн. 21).