Успение

Мать Евмения умирала. Тихо и спокойно, день за днем, как будто догорала свечечка в безветренный день. Она теперь все больше лежала и молчала, слабо улыбаясь. А сестры бегали. Суетились. Тормошили старушку. Никому не хотелось отпускать её, а она уходила.
«Мать, мы уж фундамент поставили в новом корпусе – взгляни в окошко, там и для тебя келейка будет» - говорила матушка игуменья, когда навещала инокиню.
Мать Евмения улыбаясь, кивала. Отводила глаза.
«А вот смотри – розы распустились, мы тебе букет принесли, как ты любишь…» - вставляла послушница Степанида.
Благодарная улыбка старушки была словно чуть-чуть виноватой, будто прощения просила. Простите, умираю...
«А хочешь, мы тебе книгу прочитаем?» - предлагала строгая келарь Панкратия.
Та молчала, покорно слушала книгу, нюхала розы, складывала ладони под благословение матушки настоятельницы, поправляла беленький платочек на голове, и продолжала лежать, глядя на потолок. Жизнь уходила из неё.
Особенно за мать Евмению волновалась послушница Варвара, что жила в соседней келье. С мать Евменией они дружили давно – уже лет пять скоро будет, как Варвара переступила порог этого небольшого сельского монастырька. Много было у молодой послушницы искушений и испытаний, а придешь к мать Евмении – все беды и пропадут куда-то, будто и не было их. Хорошо было со старенькой инокиней, умела она разогнать где шутками-прибаутками, а где и словом мудрым, советом, уныние и тоску, часто обуревающих неопытные души. Полюбила Варвара старушку. И теперь каждую ночь просыпалась и слушала – храпит ли та, жива ли.
А в ту ночь проснулась Варвара, села на кровати своей, и понять не может – что такое. Тишина кругом. Храпа привычного нет. Вскочила послушница. Опоясалась, и босая в коридор выбежала.
«Мать Евмения…" - стучит тихонечко.
Молчат за дверью.
Она ручку дергать. Закрыта.
«Мать Евмения…!» Ни звука из кельи.
Губы у Варвары задрожали, бегом к Панкратии - та все же сестра старшая, врач к тому же. «Панкратия, Панкратия! Мать Евмения – молчит, не храпит даже...»
Ничего не поняла Панкратия спросонья, но все, же вышла к Варе.
«Что без молитвы – то заходишь?»
«Помилуй мя Боже… - проговорила быстро - Там мать Евмения померла, наверное - молчит.»
«Как померла?»
Мать Панкратия платок завязала, связку ключей нашла. Пошла за Варварой.
«Молитвами святых отец наши Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас… Мать Евмения, ты живая там?»
Молчание.
Варя губу кусает, вот-вот расплачется.
Панкартия сама лицо спрятала, ключами гремит.
Открыли дверь.
Старенькая инокиня лежит белым пятном на темной кровати, ручки сложены, глаза закрыты. На лице улыбка блаженная.
«Померла!» - ухнула Варя, на пол повалилась и носом уткнулась в ноги старушки инокини. Слезы полились.
Панкратия свет включила. К иконам встала, молитвослов открыла - читать канон на отход души.
Плачет Варя, и чувствует, рука чья-то волосы ей легонечко гладит, успокаивая. Она лицо от тела старушки отняла, а то сама мать Евмения ласково так смотрит на неё, как на дочь родную.
Варя отпрянула.
«Ты что мать? Живая? Живая?... Живаяяя!» И снова лицом ей в колени, рыдает, остановиться не может. Только слышно сквозь её слезы – «живая, живая, мааать. Ты уж не умирай без меня-то, мать. Живая….»
Мать Евмения умерла через месяц, в день воскресный, причастивших святых Таин, во время дневного сна. Не умерла - успела. Варя сидела рядом и вязала шарф.