Человек

 В  девяносто пятом здесь стоял длинный ряд  ларьков с несколькими входами. Это было, что-то вроде пассажа; передвигаясь по провалившемуся полу  с  рваным  линолеумом в пассаже можно было купить   набор самых необходимых вещей: мясо, хлеб, рыбу, молоко, спиртное, сигареты, стиральный порошок, батарейки и так далее. На прилавках  там дремали разъевшиеся кошки, никто на это не обращал внимания.

 Теперь на этом месте также стоят магазины, но уже «облагороженные»: со стеклопакетами,  ондулиновой крышей, кафельными полами.

Да… в девяносто пятом это было. Была зима. Внутри пассажа стоял пар, было холодно, тесно: был час пик. Я стоял в очереди в колбасный отдел, за аккуратной старушечкой в парике. Первым в очереди был  тщедушный,   бедно одетый, бледный человек. На вид ему было около сорока.

 В руке его  были зажаты  монеты, он их считал, пришёптывая. Продавщица терпеливо ждала, когда он пересчитает деньги. Сбившись со счёта, он задумчиво поднял голову кверху, после  опять стал считать деньги. Старушка в парике ласково ему сказала: « Детка, может, тебе  добавить денег?». Мужчина повернулся к  старушке, у него были большие  светлые глаза, улыбнулся чистой улыбкой, покачал головой: «Спасибо, у меня хватает».

 Он купил  полкружка Краковской колбасы (это была самая дешёвая колбаса), и  четвертинку  серого хлеба; медленно отошёл от прилавка, и тут к нему подошла  бездомная дворняга с грустными глазами, и висящим тощим выменем. Она ткнулась ему в колено, виляя хвостом.

 Мужчина остановился, посмотрел на  псину, глянул на свои покупки, кадык его дёрнулся — он сглотнул  слюну. Он ненадолго замешкался. После  он торопливо разломил  колбасу на две части,  протянул кусок собаке. Она аккуратно прихватила колбасу  зубами и пошла к выходу.  У дверей она оглянулась, будто прощаясь с  человеком, и благодаря его, — мужчина провожал её взглядом, он улыбался.

  Человек, вполне  мог не делиться с псом, подумав о том, что  непременно найдутся добрые люди и  что-нибудь подкинут собаке: питерские  сердобольные бабушки  кормят дорогими  сардельками собак у магазинов. Он не стал размышлять и придумывать  себе какие-то оправдания; мне даже показалось,  что он застыдился  от того, что на мгновенье замешкался перед тем, как поделиться с  собакой своим обедом, а может быть даже и ужином: видно было без бинокля, что человек бедствует. 

 Наступил  двадцать первый век, с того момента, когда  я видел этого человека, прошло пятнадцать лет.  Его я  больше не видел, но  вспоминал часто с щемящим сердцем и грустью; после  и меня закружили суетные, быстро  летящие   годы. Нечаянно оказался я  в том же магазине и тут же остро вспомнил этого человека, его чистую улыбку.  

Где ты,  дорогой человек?  Если жив, то, как ты жил эти годы? Как  выживал ты  в этом каменном холодном  исполине?  Может тебя давно, дорогой человек, и нет — жизнь так быстротечна.   

  Я не стал ничего покупать  в магазине, вышел  на улицу. Я шел, задумавшись  по скользкому  обледеневшему тротуару,  думал о том, что   если  человек этот умер, то ему непременно   нашлось  место  на Небесах у Господа Бога.