Мы — ангелы 5

Глава 5 НЕБЕСНАЯ

Мир не содрогнется от чьей-то частной боли. Он несет свои равнодушные потоки, не внимая комариному писку кричащей души. Человек, предоставленный в страдании самому себе, неизбежно начинает мельчать в собственных глазах. Упоение успехами, надменность, самоуверенность — всё тает в одночасье, оставляя за несчастным лишь одно безусловное право — право страдать. Обмельчавший человечек пытается подняться, по старой памяти уповая на собственные силы. 

Он всё еще горделиво машет ручонками, не замечая, что безнадежно вязнет в липкой паутине уныния. В конце концов, он теряет последние крохи самостоятельности и покорно сдается отчаянию. Этого может не произойти в том случае, если за отчаявшегося есть, кому помолиться.

Владислав недоумевал. Он пытался понять, где и когда совершил ошибку. Куда пропало сыновье Сережино тепло? В какой момент сын утратил представления о порядочности? Слишком мало уделял ему внимания, вот в чем причина, рассуждал Владислав. Не в чем упрекнуть Сережу, я один виноват в том, что сын изменился до неузнаваемости. Но Лика… Она-то почему мне не поверила? Неужели я дал повод сомневаться в себе? Владислав методично разматывал клубок событий, распутывая узелок за узелком свалявшейся нити. Он вспоминал то, о чем давно забыл, и то, о чем в благоприятные моменты жизни предпочел бы не вспомнить. В конце концов, он вернулся к той злополучной прихоти Юлии — туфелькам, ради которых она помчалась в свой последний путь, прихватив с собой лучших друзей. Выходит, во всем Юля виновата? Абсурд, бред. Я, один я виноват.

С какого-то момента прекратились полночные беседы с Юлией. Фотографии были отставлены в дальний угол письменного стола и покрылись слоем пыли. Владиславу стал неприятен Юлин взгляд, в котором он видел теперь немой укор: как ты мог поступить так с нашим Сережей. Скука воцарилась в душе Владислава. Он перестал строить планы, а больше всего теперь нравилась дрема в кресле с вечно недочитанным детективом. Уныние пыталось утопить Владислава в своем болоте, но его всякий раз удерживала на плаву упорядоченность жизни, в которой неизменными оставались утренняя пробежка, легкий завтрак и чтение лекций в институте. 

Единственным солнечным лучиком, живившим душу Владислава, были воспоминания об Ирине, к мыслям о которой он все чаще возвращался последнее время. Владислав пытался разгадать Ирину, словно та была замысловатой головоломкой. В этой женщине всё было просто, естественно, разумно и гармонично. В ней чувствовался сильный характер. Но было и то, что Владислав не мог определить словом. Что-то определенно было закрыто от него. И объяснение этому Владислав искал не в Ирине, а в себе. Он чувствовал, что нуждается в каком-то ином зрении, которого у него нет и быть пока не может. В поисках прозрения Владислав невольно припоминал тех женщин, что мимолетно касались его жизни после Юлии, и все они казались ему на одно лицо. Земные, пресные, предсказуемые. Вспоминая об Ирине, Владислав запрещал себе думать о Юлии. Ему не хотелось тревожить память о жене сравнением. Он просто констатировал факт: Ирина не такая, как все.

* * *

Тускло блестели под моросящим дождиком черные липовые ветви. Над деревьями застыло бесцветное небо. Весна все еще была похожа на осень. Но пробуждающийся лес уже звенел птичьей перекличкой, и от влажной дорожки, выстланной мягким ковром из прошлогодних листьев, поднимался запах проснувшейся земли.

Лика с Ириной неторопливо брели по аллее. Ирина заметила, что последнее время с Ликой происходит неладное. Прежде открытая и жизнерадостная, Лика становилась всё более подавленной и закрытой. Она торопливо здоровалась, прятала глаза от Ирины и всячески избегала общения. Надо разговорить девочку, решила Ирина. Не приведи Господь, дров наломает. И пригласила ее после службы прогуляться по парку. Лика не посмела огорчить Ирину отказом.

Они долго шли молча. Лика была погружена в свои мысли, а Ирина всё не начинала разговор. В конце концов, Лика не выдержала и спросила резко:

— Ирина, что вы от меня хотите? Зачем вы меня сюда позвали?

Ирина вздохнула и взглянула на Лику. Та быстро отвела глаза.

— Лика, мне показалось, у тебя проблемы. Если это так, я готова выслушать тебя и, если потребуется, помочь. Только давай без подростковых аффектаций. Ты взрослый человек.

Лика колко глянула на Ирину.

— Лика, ты сейчас играешь. Мне это не нравится. Я же вижу, что-то случилось. Если тебе не нужен этот разговор, скажи, и закончим на этом. Оставим всё, как есть, если ты считаешь, что мне не нужно об этом знать. Поверь, мне есть, на что потратить вре…

— Я скажу. Но вам это может не понравиться, Ирина.

Лика говорила сухо и отрывисто, как школьник повторяет заученный скучный текст. Как будто это касается не ее, а постороннего человека, не стоившего ее эмоций. Когда Лика замолкла, Ирина остановилась, чтобы закрыть зонт. Дождик закончился. Лика тоже остановилась, но зонт закрывать не стала, чтобы было, куда спрятаться от Ирининого взгляда. Лика ждала ответа от Ирины. Но та не торопилась говорить. Они так и стояли посреди липовой аллеи, не говоря друг другу ни слова. В конце концов, Лика сложила зонт. Ирина будто этого и ждала. Она прямо и жестко посмотрела на Лику.

— Лика, скажи, ты планируешь причаститься на праздник?

Лика оторопела. Она никак не ожидала, что разговор свернет на другое.

— Ну… да… я собиралась… а…

— Скажи, ты в самом деле считаешь, что имеешь право подойти к Чаше?

— Я не понимаю…

— Ты только что рассказала, как причинила тяжелейшую боль очень хорошему человеку. Вот я и спрашиваю, как ты после этого собираешься приступить к Чаше.

— Я причинила боль?! Да вы ничего не поняли! Совсем ничего. Зря я вообще рассказала.

— Нет, Лика. Я прекрасно тебя поняла. Даже, если дело обстоит именно так, как ты заставляешь себя думать, вспомни — первее примирися тя опечалившим. Твой долг христианки установить мир в ваших отношениях.

— Мне с ним мириться? После того, как он предал меня? Да вы что?!

— Во-первых, не «он», а Владислав Виленович. Во-вторых, тебе сам Владислав сказал, что он тебя предал?

Лика хмыкнула.

— Разумеется, нет. Сама догадалась.

— Ах, сама… Ну, это меняет дело. Раз сама.

— Да поймите же вы, наконец, Ириночка! Не мог он не знать о Петином участии. Все знали, абсолютно все. И потом, он… Владислав Виленович… такой человек. Он всегда все знает. Схвачено у таких всё.

— У таких… Скоро ты добро забываешь, девочка моя. Столько всего наговорила. А ведь Владислав Виленович для тебя очень много сделал. И делает. Ты так легко этим бросаешься. Ты ничего не знаешь наверняка, у тебя только предположения. Глупые и вредные предположения. И ты ничего и никого не видишь, кроме себя. Ты с Сергеем общаешься?

— Иногда. По скайпу, — буркнула Лика.

— Вот и спроси у него, знал ли его отец о Петином участии.

— Так он соврет — недорого возьмет. Будто я Сережку не знаю.

— И все же спроси. И в любом случае, что бы Сергей ни ответил, помирись с дядей Славой.

— Знаете что, Ирина?

— Знаю, Лика. Не лезьте в мою жизнь, ты хочешь сказать.

Лика смутилась. Ирина никогда не говорила с ней в таком тоне. Еще ей показалось, что Ирина видит ее насквозь, и от этого ей сделалось не по себе. А если Ирина права? И дядя Слава действительно не знал о Петином участии. Но такого просто не может быть. Чтобы Виленыч, да чего-то не знал…

— Лика, ты должна понять одну вещь. Это важно. Мы не имеем права судить обидевшего нас. Даже если знаем наверняка, что человек действительно совершил ошибку. У нас имеется только одно неотъемлемое право — любить. Если мы не любим, значит, наше сердце закрыто и в нем нет места Христу. Вот это действительно преступление. Кстати, своей нелюбовью мы наказываем вовсе не другого человека, а себя. 

Лика опустила глаза и тихо призналась:

— Мне очень одиноко последнее время. Вы даже не представляете себе, Ирина, до какой степени одиноко.

Ирина остановилась и внимательно посмотрела на Лику. Та выглядела потерявшейся на вокзале маленькой девочкой.

— Я вижу, Лика. Но ведь в этом твоя вина, а не ближнего. Человек с закрытым сердцем всегда одинок. Мало того, пустотой своего сердца он начинает заражать окружающее пространство. И ближний, если у него нет иммунитета, подхватывает этот вирус. Это заразная болезнь. Если не лечить, она примет тяжелую форму.

— Откуда вы всё знаете, Ирина? По косточкам меня разобрали.

— Как ты думаешь, Лика, откуда знаю. Сама через это прошла много лет назад. Исцелилась, слава Богу.

— Вы считаете, панацея существует?

— Конечно, существует. Только сердце открой.

— Кому открыть? Дяде Славе?

— Христу.

* * *

Первый звонок был коротким и деликатным. Дверью ошиблись, решил Владислав. Через минуту раздался второй звонок — громкий и настойчивый. Кому еще я понадобился, проворчал Владислав и пошел открывать дверь.

— Лика? — Владислав Виленович сделал шаг назад.

Опустив голову, Лика стояла на пороге и входить в квартиру не торопилась. Видно было, что она сильно нервничает.

— Дядь Слав, очень прошу, скажи правду.

Владислав недоуменно молчал. Лика упорно не отрывала глаз от пола.

— Я только что говорила с Сергеем. Он сказал, что не говорил тебе о Пете… тогда… Но ведь ты мог это узнать и не от него. Дядь Слав, пожалуйста, для меня это очень важно.

Владислав продолжал молчать. Лика подняла голову и едва не вскрикнула. Дядя Слава выглядел сильно постаревшим, под глазами мрачной тенью лежали серо-фиолетовые круги.

— Лика, ты знаешь ответ. К чему этот разговор.

Лика вдруг решительно шагнула к Владиславу и так же решительно опустилась на колени, склонив голову к полу.

— Прости, — прошептала она.

Владислав онемел. Он потрясенно глядел на застывшие Ликины плечи и боялся пошевелиться. В конце концов, он тоже опустился на колени перед Ликой.

— Лика, девочка. Что ж ты делаешь, вот чудачка. Вставай немедленно.

— Нет, дядя Славочка, пока не простишь, не встану.

— Ну, прощаю, прощаю. Только встань, пожалуйста. Давай хоть дверь закроем. Что соседи скажут, если увидят, что мы тут в ногах друг у друга валяемся.

Лика, наконец, распрямилась и неожиданно строго произнесла:

— Да какая разница, что соседи скажут. Пусть, что хотят, говорят.

Не вставая с колен, она обвила шею дяди Славы руками и уткнулась ему в плечо мокрым лицом.

С лестничной площадки донесся звук останавливающегося лифта. Лика быстро поднялась с колен и торопливо захлопнула входную дверь. Владислав не сдержал улыбки. Лика ладонями размазала по щекам слезы и виновато улыбнулась в ответ.

— Дядь Слав, можно я чайник поставлю?

И она побежала на кухню, не дожидаясь разрешения. Владислав рассмеялся.

— А если нельзя? — крикнул он ей вдогонку.

— Можно! Можно! Можно! — донеслось из кухни.

Зашумел чайник, из музыкального центра поплыл волшебный голос Сезарии Эворы.

Лика впорхнула в кабинет Владислава.

— Дядь Слав, я у тебя порядок наведу. Как же ты без меня пылью зарос, бедненький!

Владислав достал жестяную банку с любимым Ликиным чаем — зеленым с земляникой — ополоснул чайник кипятком, выждал необходимое время, чтобы температура воды немного снизилась, и только тогда заварил чай. Он извлек из серванта любимую Ликину чайную пару мейсенского фарфора, с золотым кружевом орнамента и мелкими розочками. Положил к ней серебряную ложечку, которую когда-то принесла Лика, сказав, что такому изяществу нечего делать среди ее прозаических кружек. Антикварную вазочку на точеной ножке Владислав наполнил имбирным вареньем, а плоскую хрустальную менажницу — орехами. Ему хотелось, чтобы всё было по-прежнему. Чтобы они оба забыли о досадном недоразумении, чуть было не отнявшем их друг у друга. Хлебнув одиночества, Владислав Виленович отчаянно не хотел к нему возвращаться. Он даже очкарика готов был принять в свое сердце. Только странный мальчик Коля оставался чужим и нелюбимым. Но об этом Владислав Виленович сейчас совсем не хотел думать.

Лика щебетала без умолку, радуясь счастливому примирению. Она во всех подробностях докладывала дяде Славе о Колиных достижениях и мимоходом — о Петиных. Ей неловко было говорить о муже, ведь история с получением гранта послужила причиной Сережиного отъезда. О том, как обошелся Сергей с отцом, Лика, конечно, не знала. Но и того, что она знала, было достаточно, чтобы обходить стороной эту тему.

Лицо Лики вдруг сделалось серьезным, и она замолчала. Владислав осторожно взглянул на Лику. Как повзрослела девочка, отметил он про себя.

— Знаешь, дядь Слав, — вздохнув, сказала Лика. — А ведь это Ирину надо благодарить за то, что я… что… разобралась во всем.

— Вот как? Может, не стоило посвящать постороннего человека в наши проблемы?

— Постороннего? Шутишь? Какой же Ирина посторонний человек? Она мне как мама.

У меня никого нет ближе вас: ты и Ирина.

Лика улыбнулась.

— Я такой свиньей себя почувствовала, дядь Слав, разве что не захрюкала. Ты бы слышал, как она тебя защищала.

Сердце Владислава приятно ёкнуло и, словно теплая волна окатила его с головы до пят.

— Я часто вспоминал Ирину последнее время, — сказал Владислав.

— Конечно, вспоминал. Так бывает с теми, о ком Бога горячо просят. Знаешь, Ирина молилась о тебе.

— Обо мне молилась?!

— А что ты удивляешься? Она верующий человек. Молится о ближнем. Так и должно быть. Что тут особенного. А вот то, что ради тебя она отложила все дела и в монастырь к сыну помчалась молитв о нашем примирении просить — это да, не каждый христианин на такое способен. Но ведь это Ирина. Она же знаешь, какая… — Лика покачала головой, вздохнула и подняла глаза к потолку. — Неземная…

Владислав молчал. Комок в горле не давал произнести ни слова. Неведомое прежде ощущение проникло в душу и доверху наполнило ее светлой радостью.

— Как-как ты сказала? Неземная?

— Неземная, — повторила Лика, широко улыбнулась и изобразила руками взмах крыльев. — Небесная она, вот какая. Дядь Слав, можно мне еще варенья? 

* * *

Приближая лето, один за другим бежали весенние денечки. Владислав, как и прежде, педантично следовал заведенному распорядку, убеждая себя в том, что жизнь вернулась на круги своя почти без потерь. В это «почти» Владислав пытался уложить разрыв с сыном. Он был прекрасно осведомлен о теперешней жизни Сережи и радовался, что сын получил, наконец, всё, о чем мечтал и в профессиональном, и в житейском отношении. Владислава немного смущал выбор спутницы жизни, хрупкой девушки с азиатской внешностью, которую Сережа ввел хозяйкой в свой дом. Говорили, будто Сергей пару раз обмолвился о женитьбе. Но, зная Сережино отношение к браку, Владислав не очень-то верил этим разговорам. Был еще один момент, нарушавший гармонию бытия: стресс, который пришлось пережить Владиславу, нет-нет, да и отзывался неприятными звоночками. То перед глазами плясали черные мушки, то свист в ушах начинал звучать громче обычного.

Странную вещь заметил за собой Владислав: с тех пор, как Лика явилась к нему с повинной, и они полночи провели в разговорах, в его жизнь будто вернулось что-то самое главное. И это главное олицетворяла собой Ирина. Она стала для него эталоном совести, и теперь Владислав каждый свой поступок мысленно сверял с ее мнением. Зачем он это делает, почему так происходит, Владислав объяснить не мог. Ирина не отпускала его, а он — Ирину. Он вдруг почувствовал жгучую потребность в том, чтобы эта женщина стала частью его жизни. В каком качестве — об этом он пока не думал, это было вторично. В конце концов, Владислав решил, что ему необходимо встретиться с ней и поговорить о том, что его тревожит. Он точно знал, что Ирина поймет его правильно. Не откладывая дело в долгий ящик, Владислав через Лику передал Ирине поклон и просьбу о встрече. Ирина сама позвонила Владиславу, и он в очередной раз поразился ее умению направить деликатный разговор в конструктивное русло.

Для встречи Владислав выбрал уютный ресторанчик в тихом переулке в самом центре города. В нем он обычно назначал деловые неформальные встречи, а иной раз заходил просто поужинать, благо шеф-повар — ливанец был сыном его доброго знакомого из прошлой жизни. Ирина приехала вовремя и без всякого жеманства согласилась на трапезу. Она удивила Владислава прекрасным знанием восточной кухни. И сразила наповал, ответив вышедшему поприветствовать гостей шеф-повару по-арабски. На недоуменный взгляд Владислава Ирина сообщила, что несколько лет жила с мужем на Востоке, вот и «нахваталась немного». Слово «муж» неприятно укололо Владислава, но он и виду не подал.

— Муж — восточный человек? — улыбнулся Владислав.

— Нет, муж не восточный человек. Сибиряк. Он врач. Был.

Взгляд Владислава потемнел и с лица сошла улыбка.

— Простите, Ирина, мою бестактность.

— Ну что вы, Владислав, — Ирина покачала головой. — Никакой бестактности. Вы же ничего обо мне не знаете. Муж погиб в первую чеченскую, он служил в бригаде медиков. Сопровождал раненых, ночью вертолет попал под обстрел. Даже тел не нашли… Прямое попадание.

— Не нашли или плохо искали?

Ирина вздохнула.

— Я была там, Владислав. Никого не нашли.

— Вы были там?!

Ирина бросила взгляд в окно. Сквозь дымчатую драпировку выглядывал тихий московский дворик, освещенный мягким вечерним солнцем.

— Уже почти лето…

Когда после ужина принесли кофе, Владислав спросил:

— Скажите, Ирина, вас не удивила моя просьба о встрече?

— Немного.

— Мне кажется… нет, я уверен — вы можете мне помочь.

— Если это в моих силах.

Собираясь с мыслями, Владислав замолчал на некоторое время. Негромкие звуки арабской лютни уд обволакивали тишину тягучей вязью.

— Очень трудно сформулировать … Это как одиночество наоборот. Вернее, другое качество одиночества. Раньше, после той страшной потери, я чувствовал опустошение… В нем звериное что-то. Огромная равнодушная пасть… И, знаете, такой жуткий холод в груди, мерзлота.

— Знаю.

— После той встречи с отцом Василием и вами, будто второе дыхание открылось. Жить захотелось. Тепло стало. Но вот, что странно: мне казалось, что знаю о жизни всё, добился всего, чего хотел и, если бы не та трагедия, я был бы вполне доволен собой. Осмысленность бытия… Ее не стало. Я ведь тогда почти решился… Дети удержали от последнего шага… Вернее, мысль о них. Я тогда много о смыслах думал. И, знаете, банальные вроде бы истины начинали вдруг звучать совершенно по-новому. О случайности, например. Неужели всё мироздание зависит от случая? Это что, такая вселенская русская рулетка? Тогда ничего более глупого и бессмысленного, чем жизнь человеческая, просто нет. Подростки обычно задают себе такие вопросы. Взрослые — нет. Взрослый человек обязан знать ответы.

Владислав отпил минеральной воды из бокала. 

— Я чувствовал себя таким уставшим — от людей, от одиночества, от деланого сочувствия, от прикрытого пустыми словами равнодушия, от шума города, от тишины жилища, но прежде всего — от себя. Это абсолютный предел усталости, когда от себя… И вдруг встреча с вами. Не могла она быть случайной. Вы подвели меня к мысли, что в трагедиях тоже есть гармония, понимать и принимать которую не подвластно нашему уму и сердцу. Знаете, далеко не каждый верующий человек вызывает у меня симпатию. Но… вы и отец Василий… Вы как посланцы из мира, где всё иначе. Где умеют быть счастливыми. Ведь быть счастливым надо уметь… Особенно, когда у тебя столько горя… Так вот, о чем я хотел спросить вас, Ирина. С той первой и единственной нашей встречи меня не покидает ощущение, будто нечто искомое, что хоть руками потрогай — так близко — оно проходит мимо. Я не там. Как ребенок, которого позвали на праздник, не может найти нужную дверь. Слышит музыку, слышит радость. Но она чужая радость, не его.

— Пока не его.

— Вы понимаете, о чем я?

Ирина улыбнулась уголками глаз:

— Ребенок думает, что о нем забыли.

— Да, наверное… И еще. Не знаю, почему так происходит, но это сильнее меня: я чувствую какую-то странную связь с вами. Мы с вами в постоянном диалоге. Вы как будто оттуда со мной говорите, из праздника. Что это? Причуды психики? Вы меня держите, сами того не зная. Нет, я не против, мне очень нужен и важен этот диалог с вами. Но именно с вами, а не с воображаемым собеседником.

Ирина опустила глаза. Владислав помолчал и продолжил:

— Я сейчас говорю предельно откровенно, но иначе и смысла нет в разговоре. Ирина, я вам задам вопрос, не сочтите его неуместным, пожалуйста. Вы так давно потеряли мужа. Как вы справляетесь с одиночеством? Ведь вы не замужем. Почему? Я знаю, вы поймете меня. Я ищу объяснение тому, что происходит со мной последнее время. Простите, наверное, я сумбурно объясняю. Но получается, у нас кое-что совпадает в судьбе. И, может быть, ваш опыт поможет мне разобраться.

Владиславу непросто давался разговор. Ему казалось, будто он пытается вылепить снежок из воды. Слова растекались, и смысл не схватывался. Но Владислав был уверен: Ирина слышит именно то, что он хочет сказать. В поисках точного слова Владислав скользил взглядом по окружающему пространству, переводя взгляд с одного предмета на другой, словно пытаясь найти среди осязаемого неуловимую суть своего чувства. Но вдруг он встретился глазами с Ириной и… понял, что можно ничего уже не говорить. Ее живое слышащее сердце уже вместило его со всеми корявостями и несуразицами. Так не бывает, подумал он.

— Знаете, Владислав, — произнесла Ирина. — Я могу объяснить, что с вами происходит с духовной точки зрения. Но я не уверена, что вы к этому готовы. Вот вы спрашиваете, почему я не вышла замуж. То есть, вы даже не допускаете мысли, что можно хранить верность любимому человеку.

Владислав развел руки в стороны:

— Простите, Ирина, но вы говорите о человеке, которого давно нет в живых.

— Во временной жизни нет, Владислав, во временной. В Вечности все живы. Кажется, Ахматова говорила: вдоветь надо красиво.

Владислав с сомнением покачал головой.

— Неужели вам так важно, чтобы было красиво? Не верится что-то.

— Речь о другой красоте. Начнем с главного, Владислав. Вы считаете себя верующим человеком?

— Да.

— Значит, вы понимаете, что душа человеческая должна пройти определенный путь, прежде чем…

— Да.

— Есть замечательный образ. Представьте себе виноградную лозу. Прутик, не более того. В нем заложена великая сила, способная раскрыться под действием влаги и принести богатый урожай. Чтобы выполнить своё предназначение, лоза должна найти живительный источник. Так и душа. Она тянется к жизни. Душа знает, где ее праздник. И вы уже начали прислушиваться к голосу своей души. Но вы еще только в самом начале пути. Ни я, ни кто-то другой не может пройти этот путь за вас. На этой тропинке может поместиться только один человек — вы сами.

— И что мне делать?

— Начните читать Евангелие.

— И всё? Разумеется, я читал Евангелие.

— Вы же понимаете, что Евангелие не та книга, которую можно прочитать и поставить пылиться на книжную полку. Мы говорим о духовном пути, о возрастании. Рост — это всегда вертикаль. Люди же в большинстве своем привыкли жить горизонталью. Плоская жизнь, плоские, лишенные объема и цельности, души. Потому им непонятен верующий человек. Не укладывается он в горизонтальные представления о жизни. Откройте Евангелие. Только не торопитесь. Сверяйте по Евангелию свою жизнь. Владислав, вы серьезный человек, вы учитесь смотреть вглубь себя. Это очень хорошо. И, пожалуйста, не думайте, что знания, ваша научная степень и мирская карьера способствуют духовному росту. Какая-нибудь полуграмотная бабуля из захолустья может быть много мудрее нас с вами и уж точно душой ближе к Богу.

— Вы мне очень нужны, Ирина. Простите за прямоту. 

Ирина не сводила внимательных глаз с Владислава:

— Скажите, Владислав, вы давно у врача были?

Владислав покачал головой.

— Вы мне не ответили, Ирина.

— Я не слышала вопрос.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы приняли меня в свою жизнь. В той мере, которую считаете допустимой.

Ирина не отвечала и продолжала упорно смотреть на Владислава.

— Ну, хорошо, Ирина. Отвечу вам. Я достаточно давно не был у врача. Я знаю, что разрыв с сыном выбил меня из колеи, и это заметно невооруженным глазом. Разве это имеет какое-то отношение к тому, о чем я прошу вас.

— Нет, не имеет. Но вы должны беречь себя.

Владислав усмехнулся.

— Беречь? Ради чего? Ради кафедры? Лика уже не нуждается в материальной опеке. А больше я никому не нужен. И мне тоже никто не был бы нужен. Если бы не то, о чем я вам здесь рассказывал. Бессмысленно и невозможно стать прежним. Помогите ребенку, не попавшему на праздник. Или отпустите с миром. Ответьте. Вы же умеете говорить жесткие слова, с вашей-то профессией.

— Вы правы, Владислав. Мне приходится говорить жесткие слова. Вот и послушайте их. Мне очень не нравится, как вы выглядите. Возьмитесь за себя. Подумайте о Лике. При чем тут материальное. Девочка любит вас как родного отца. В вас она видит надежную опору. Вы не имеете никакого права не быть этой опорой. Не быть — не имеете права.

А что касается наших с вами отношений, Владислав… Мы с вами тесно связаны через Лику. Это достаточная мера отношений. Я всегда готова ответить на ваши вопросы, но, поверьте, лучше их задавать отцу Василию. Вам духовник нужен. Наставник. Увидите, как жизнь начнет по полочкам раскладываться.

Ирина взглянула на часы и достала из сумочки ключи от машины.

— Простите, Владислав. Мне пора на работу. Сегодня в ночь. Я очень благодарна вам за доверие и откровенность. Спасибо за чудесный вечер, мне было приятно провести его с вами.

Владислав проводил Ирину до машины, галантно раскланялся, вернулся к столику, щедро расплатился с официантом. Потом попросил принести еще кофе, оглядел осиротевшее без Ирины пространство вокруг, махнул в сердцах ладонью — была-не была — и заказал себе на посошок сто граммов коньяку. Благоразумно попросил вызвать такси, оставив свою машину под присмотром охранника до завтрашнего утра. В такси задумчиво крутил в руках телефон, в то время как сердце ругалось за принятый коньяк. Владислав нашел в списке принятых вызовов тот номер, с которого звонила ему Ирина, и начал писать ей сообщение. Из задуманной Владиславом фразы удалось набрать два слова, из-за неровности на дороге палец попал на опцию «отправить», и сообщение улетело к адресату. Владислав недовольно качнул головой, но исправлять ошибку не стал. Он вдруг решил изменить маршрут и велел таксисту держать курс на Ярославское шоссе.

Ирина взяла в руки телефон часа через два. «Небесная, прости», прочитала она вслух и озадаченно посмотрела на больничные часы. Они показывали полночь.