Дневники

Зимой в деревне Лере кажется, что они с мужем живут на необитаемом острове. Не слышно и не видно никого, кроме галок, живущих в печной трубе, да нескольких соседских котов, преданно навещающих их пушистую Мурку. Яблочные деревья в саду молчаливо стоят, свесив свои покрытые снеговым платом ветви. День сменяется днем. И тишина как и снег ложится на землю и крышу их маленького деревянного дома. И так привыкаешь к зимнему однообразию и затвору, что даже бродячий пес на улице воспринимается как невиданный сказочный гость.

- Там волк на улице! – когда Лера моет посуду после ужина, в дверях появляются запорошенные снегом шапка и борода её мужа Саши.

- Где? – удивляется она и закрывает кран.

- Пойдем со мной за водой, увидишь! – весь Саша входит в дом. Он улыбается. Снег на его шапке и бороде быстро тает от домашнего тепла.

- А он нас не съест? – интересуется Лера, снимая фартук.

- Съест, конечно. Они сейчас голодные. – спокойно отвечает супруг. - Он потому-то и пришел в деревню.

- Понятно.

Перевод на укр.яз. здесь

Этим привычным вопросом, чисто «гороскопическим» на первый взгляд, может задаться и христианин, если только размышлять он будет о древе, которое внутри нас. Не размышлять о нём, пожалуй, опасно и даже преступно.

Внутри каждого из нас растёт и развивается дерево. Оно непременно должно зацвести и принести плоды, причём не обязательно в своё природное время. Нередко явить плод надо несмотря на сроки — по требованию судьбы и нужды ближнего, чтобы не оказаться проклятым как неплодная смоковница.

У одних людей внутри прорастает крестное Древо Жизни, посаженное Спасителем, и плод его — Сам Христос в нас. У других же прорастает иудино Древо Смерти, плодом которого когда-то стал сам Иуда, повесившись.

Семена обоих древ ждут внутри нас своего часа: которое из них начнёт питать своей жизнью человек и тем прорастит?

...Прозрачное пространство. Осенняя печаль...
Шуршащие накидки берёзок
в тихом ветре
неспешным роем пчёлок,
                 кружась, взлетают вдаль...
Сквозь солнечные строчки
из синего конверта...

я шлю тебе привет из золотого дня!
...где даже лапы елей
                      в монетках золотистых.
От листиков берёзы, чуть слышно, чуть звеня,
в плывущей паутине - несмелый звук монистов...

Обласканный теплом, растает этот день.
Рассыплются лучей сгорающих - лучинки.
Но капелька любви навек войдёт в меня,
упав на дно души небесною росинкой.

2006 г.

С отцом Симеоном мы познакомились три года назад, в октябре на Аляске. Он только приехал из Платины в Михайловский Скит, я только приехала на остров св. Нила из России. Лучистые глаза из-под очков, абсолютно белая седая борода и словно дыхание юности во взгляде, в жестах, в мимике. Мы подружились.

О.Симеон оказался профессиональным садоводом, выросшим на ферме в полях Центральной Америки. И большим любителем Византийской музыки. «Это — моя любовь — делится со мною о. Симеон. — Я просыпаюсь рано утром до нашего правила и иду на улицу, а если холодно, то в сарай и пою, пою, пою. Мне хочется выучить разные гласы, а как иначе, нежели самому петь? И я пою. Только голос… знаешь, я, наверное, старею немного — голос иногда хрипит. Поэтому надо петь, пока еще могу… это любовь моя, что же делать? Слава Богу!»

1. О похвале и критике

Мой папа очень любил живопись, неплохо в ней разбирался и превосходно рисовал. И мне, конечно же, очень важно было знать именно его мнение о моих каракулях. А хвалил он нечасто. Всегда честно объяснял, что, например, глаз на лбу не бывает, а руки и ноги растут не от головы, а от туловища, и пальцев на руке у человека вообще-то пять, а не три. Но уж если похвалит за что-то – значит, действительно, есть за что. И в таком случае я была безгранично счастлива.

Частая мамина похвала тоже, конечно, радовала, но ценилась чуточку меньше. Ведь мамочка была очень некритична к любым моим «шедеврам».

Когда я была маленькой, а было это уже очень давно, моя прабабушка рассказывала мне стихотворение-молитву. Оказалось, я помню его наизусть. Недавно думала, чтобы рассказать ребенку на ночь для успокоения и вдруг вспомнила. И надо же, ведь уснул сразу.

Стихотворение звучит так:
Ложуся я спать на Синайских горах,
Три ангела в Головах
Один видит, другой слышит, третий скажет:
Батюшка Сампсон, пошли приятный сон.
Боже, я устала, иду на покой
Отче, очи мне закрой
И с любовью надо мной
Будь хранитель верный мой
И сегодня без сомненья я виновна пред Тобой
Дай мне всем грехам прощенье
Телу-сон, душе -покой.

Человек я излишне любопытный и интересующийся... набираю строки стиха в поиске на яндексе и нахожу... что вторая часть стихотворения очень похожа, ну может отдельными словами только отличается, на протестантский псалом:
Я устал, иду к покою,
Боже очи мне закрой
И с любовью будь со мною ,
Будь Хранитель верный мой.

И сегодня, без сомненья,
Я виновен пред Тобой:
Дай мне всех грехов прощенье,
Телу-сон, душе-покой.

— Кролик сбежал! — влетела я в трапезную, где сестры уже пили чай.

— Как сбежал?

— Все же сбежал?

— Молодец какой!

Оживились сестры. Матушка молчала.

Я заламывала руки: «Сбежал, сбежал… Подкоп вырыл. Даже не знаю, как я проглядела-то…»

В нашем маленьком сельском монастыре, где мне посчастливилось жить больше года паломницей, животных было немного: три собаки, которые охраняли территорию монастыря, две кошки — любимицы Матушки, да дюжина кур, что несли нам яйца. Другой живности Матушка на заводила — сестер берегла, итак их всего четверо, а работ невпроворот — когда ж управиться еще и с живностью? Но тут Матушке на именины кто-то подарил пару крольчат разного пола. Крольчата были такие забавные, пушистые и лопоухинькие, что Матушка умилилась и подарок приняла великодушно. А заботу о крольчатах доверила мне. «Пускай, спасается!» — благословила Матушка.

(ЗАПИСКИ ИЗ АЛЕУТСКОЙ ДЕРЕВНИ)

В село Нанвалек меня пригласили на новогодние и Рождественские праздники. Когда-то Александровский Форт, Нанвалек был основан русскими поселенцами-моряками. Старожилы до сих пор помнят место, где стояла русская пристань, а также первая церковь, освященная в честь Александра Невского. Сейчас же большинство жителей – чугачи (кадьякские алеуты) - креолы. Эти потомки русских отцов и чугачских матерей со временем во многом переняли американскую культуру, оставив себе в наследие лишь русские северные фамилии и имена, православную веру, алкоголизм, да смешенные алеутско-славянские традиции празднования Нового года, именованные в селе маскарадак. Новогодний маскарад в Нанвалеке известен по всей округе – это главное торжество села, на которое съезжаются даже многие горожане. «Я хочу посмотреть, что ты думаешь об этой нашей традиции – сказала мне Алма – жительница Нанвалека и студентка семинарии на Кадьяке. – Наши предки нам говорили, что маскарадак пришел к нам от русских. Вот ты посмотришь и скажешь, так это или нет?»

Когда я слышу слова, что Америка – страна, в которой не осталось ни одного праведника, и от которой отвернулся сам Бог, в моем сердце поднимается возмущение. Ибо так сложилось, что именно в Америке я обрела веру, и именно там встретила людей, которые до сих пор являются для меня примерами истинного благочестия, христианской отваги и чистоты. Большинство из этих людей православные, но были и несколько христиан другого вероисповедания, которые, однако, укрепили меня на моем пути. Одной из них была учительница по Истории Средних Веков Профессор Сицилия Гапошкин, или как мы её прозвали – Мисс Гапошка.

В последнее время как-то уж со всех сторон, как-то уж от слишком многих православных христиан слышу, что им надоела церковная действительность.

И «надоело» — это очень мягкое слово. В частных разговорах используются гораздо более жёсткие выражения.

Православным работникам разного рода надоело делать своё бессмысленное и чаще всего чисто мирское дело на той или иной церковной должности. Священникам смертельно надоело служить молебны-записки-панихиды-всенощные-парастасы и более чем надоело играть с начальством нескончаемую игру «в церковь». Монахам стала нестерпимой жизнь в современных монастырях, где они по большей части — на положении крепостных, где постоянная стройка, а теперь ещё и миссионерство. Мирян воротит от бесконечных вопросов «а как поститься в наступивший пост?», от всяких запретов типа «нельзя яблоки есть!», от правил и служб, от надутой и отвратительной болтовни, которую несут разные батюшки с таким видом, будто они — обладатели истины в конечной инстанции. И это уже не спишешь на «сам дурак», на «гордость» и «несмирение». Слишком массовым стало то, что церковность крайне утомляет церковных людей.

— Инна, что ты делаешь днем 25 декабря? — передо мной стоит наша историк Дона и отряхивает капли дождя со своей шляпки у меня в мастерской.

— Ничего, кажется, особенного не делаю — жму плечами.

— Я приеду за тобой в час, мы с мужем хотим пригласить тебя на Рождественский обед.

— Дона, мы празднуем Рождество 7 января!

— Я знаю, поэтому и приглашаю на Рождество по-Американски… — она надевает свою шляпку и исчезает под дождем. Я в удивлении смотрю ей вслед.

За мной Дона приехала в 1:15.

— Прости, что я опоздала, и прости, что машина такая старая — это раритет моего мужа.

Мы залезаем в маленький очень уютный, на мой взгляд, грузовичок начала прошлого столетия и отправляемся в дорогу.

— А сейчас мы приглашаем на сцену Наталью Ивановну Сергеенко…

Пожилая женщина в третьем ряду вздрогнула, машинально поправила туго завязанный пучок седых волос и неловко поднялась с места. У нее закружилась голова. Наверное, от напряжения поднялся сахар в крови. Надо бы съесть кусочек печенья, лежащий для такого случая в кармане… Но разве можно его сейчас съесть? Весь зал смотрит на нее. Она медленно пошла к сцене.

когда мама приходит в гости
надев свое лучшее платье
немного глаза накрасив
чуть-чуть со смущенным лицом
и ты суетишься на кухне
пирог приготовив и супа
и фартук ты свой не снимаешь -
хозяйка на кухне своей,
и чай разливая по кружкам
ты маму свою развлекаешь,
и ей улыбаешься мило -
и что-то шутя говоришь,
ты сердцем своим понимаешь,
что маме ты все еще дочка,
ты - девочка, мамин росточек,
и хочется к ней под крыло...
но ты словно птица щебечешь
свои распуская уж крылья
и мама глядит молчаливо
на вдруг повзрослевшую дочь

В храме прохладно и темно. Перед иконами поблескивают свечи. Три женщины с большими круглыми животами сидят на лавочке напротив иконы Матери Божией. Мимо проходит двое мужчин. Один из них рослый, с бородой, что-то говорит другому. Мужчины заходят в маленькую дверь в стене, неизвестно куда ведущую. Три женщины встают. Шепчутся.

Она из них, в цветастом платке, держась за свой живот, подходит к молодой девочке-церковнице, чистящей подсвечник возле иконы. Две другие женщины становятся с ней рядом.

Женщина с животом в цветастом платке: Скажите, это батюшка был?

Девочка: Да, батюшка.

Все три женщины с животами всплескивают руками.

Женщина в цветастом платке: (огорчено произносит, обращаясь к другим женщинам) Пропустили!

Женщины вздыхают. Девочка продолжает молча чистить подсвечник.

Женщина в платке: Простите, а вы могли бы его позвать?

Девочка: (отрываясь от подсвечника) Кого?

Женщина в платке: Батюшку.

Мой дед Иван Степанович был уроженцем Черкасской области, прирожденным крестьянином. После революции он получил наделы земли на себя и жену. И невозможно было найти на этой земле ни клочка неухоженного. Но грянула
коллективизация, а он не спешил вступать в колхоз, все думал. Таких упрямцев власть называла «куркулями» и особенно с ними не церемонилась. Дед пользовался в селе авторитетом. Он был грамотный, окончил церковно -приходскую школу, а главное, характер имел основательный и рассудительный. Наверное, поэтому к нему часто приходили за советом, у него было много друзей, даже среди «идейных противников», сельских активистов. Один из них и спас семью деда от неминуемой высылки, постучав однажды поздним вечером в окно:
- Іван, завтра прийдуть тебе розкуркулювати. І, мабуть, зашлють у Сибір...
Дед долго не раздумывал. Он запряг лошадей, посадил в повозку жену, красавицу Евдокию с двумя детьми, положил узел с самыми необходимыми вещами… Всю ночь они ехали, и еще следующий день. И приехали на Донбасс.

Продолжаю маленькие зарисовки о Кипре

Ранней весной почти не встречается на Кипре праздношатающийся турист, а селения еще не пробудились от зимней спячки. Тем непривычней кажутся разреженный горный воздух, совершенная тишина и безлюдье сел. И размеренность, забытая текучесть времени, когда, сделав одно, неспешно переходишь к другому.

Монастырь святого Иоанна Лампадиста прячется в расщелине, вдали от главных трасс, и живёт по собственным часам. Когда-то здесь было много братии, теперь же всего двое: единственный иеромонах да экскурсовод. А ещё – древние камни, покрытая лишайником черепица, пронырливые ящерки и апельсиновое дерево с ярко-оранжевыми плодами. Сквозь камни, уложенные века назад, пробивается зелёная поросль, деревянные наличники темны от времени, но греют руки.

Захожу в класс на свой первый урок. Слышу перешептывание.

— У нас новенькая….новенькая….

— Кто? — спрашиваю.

— училка… новенькая! — отвечает бойкий белобрысый мальчуган лет семи.

— Да, я Ваша — новенькая училка. — Хорошо, что не старенькая, правда?

— Да, Вы еще не очень старенькая…

Смеемся.

Моим другиням А. и А. посвящается

Рыжий Кот в Сапогах и в Шляпе улыбнулся во весь рот, завидя меня в саду. Он подошел и сел на скамейку напротив. Я мельком взглянула на него и опустила глаза.

Рыжий Кот зевнул и сказал протяжно:

— Я давно наблюдаю за тобой. Ты — Дикая Кошка.

Я повернула к нему свое лицо и нахмурила брови. Мы нередко сталкивались в школе, но никогда не разговаривали. Я вообще с мальчишками беседы не вела. Его слова удивили меня.

В этом материале для удобства собраны разрозненные записки, написавшиеся в разное время, по разным поводам, но объединённые одной темой.  

Чтобы пришёл ответ, должен быть вопрошающий 

Так устроен мир и, быть может, именно поэтому существует традиция взывания к святым. Они — такие же люди, как мы, но принявшие в себя Христа — умеют быть вопрошающими перед Господом. Именно поэтому, возможно, пришлось воплотиться Сыну Божьему — чтобы смог человек стать воистину вопрошающим пред лицом Отца Небесного.