Слово — тонкое, как шёлк,
показало зубы. Волк
рыкнул словом на межу —
ту, где я сейчас сижу
(ту, где я сейчас живу,
ту, где я сейчас люблю).
Слово взвыло и умолкло:
не смогло оно быть волком.
Слово — тонкое, как шёлк,
показало зубы. Волк
рыкнул словом на межу —
ту, где я сейчас сижу
(ту, где я сейчас живу,
ту, где я сейчас люблю).
Слово взвыло и умолкло:
не смогло оно быть волком.
Как засорились наши нивы...
Господь, зажмурься, не гляди!
Давно рыдают люди-ивы,
предвидя то, что впереди.
Поток скорбей с горы несётся,
чтоб смыть царящий хлам страстей.
И вряд ли от него спасётся
толпа бездушных палачей.
Все жаждут крови, Боже правый!
Безумные сошли с ума.
Покинул головы ум здравый,
как жизнь - проклятые дома.
Лишь у реки склонились ивы,
полощут в водах скорбь мою.
В тебе, Господь, да будем живы!
Тобой живу, Тебе пою...
Мира тебе — мір:
Бога в себя — прими!
Что тебе твой телец?
Скоро придёт Отец.
Сколько снится твой сон,
столько продлится пир.
Шум заглушает звон —
жизнь покидает мір.
Голос колоколов
не растревожит гроб:
низость пустых голов,
мёртвость пустых утроб.
Крик заглушает стон —
виждь, на пороге Он.
Никак меня не отпустит мировая скорбь, ухватила за глотку и держит. И что ей надо от меня? Сердце вот-вот разорвётся на множество мелких кусочков. Ох уж это сердце! До всего ему дело...
Ну, живи ты себе как люди живут: радуйся, путешествуй, кушай удовольствия всех мастей, резвись! А оно, глупое, плачет. Глупое, глупое сердце...
Оно слышит рёв и ярость надвигающейся на мир волны, оно слышит подлость мира — в себе, и плачет. Его песня — плач.
О сердце, в тебе столько радости сокрыто, и вся она — прогоркла: к ней примешалась горечь слёз и преступлений.
Сердце плачет, ибо скоро и слёзы высохнут от страданий, для них не хватит жизни. Плачь, плачь душа, пока можно утешайся хотя бы слезами. Я не буду тебя корить за слёзы...
Два крыла у меня,
два крыла:
боль глубокая
и радость высокая.
Я без них летать
не смогла б:
одинокая и жестокая.
Если больно,
я вглубь бегу.
Если радостно,
то взлетаю.
По пути себя
обретаю -
вертикаль любви
берегу.
2013
— Что ты видишь во мне?
— Свет...
— Что ты любишь во мне?
— Крылья...
— А если крылья я дома забыла?
— Я тебе одолжу свои...
Ликуй, душа! Гляди, народ ликует!
Но радость — со слезами на глазах...
Господь мой, Бог мой, до сих пор взыскует
того, кто с Ним висевши на гвоздях,
страдая, понял: Бог со мной страдает,
кто сердцу внял и не бежал креста.
Его Господь с рыданьем обнимает
как Лазаря, а я — его сестра.
Мария ль, Марфа? Кажется, Мария.
А может, я — разбойник на кресте,
что пожалел Другого? «Или, Или!» —
уж прогремело в мира суете...
Я б лобызала ноги, руки, тело
любимое, когда сняла с креста
Того, с Кем рядом быть всегда хотела.
Я — Магдалина, сердца нагота.
Кладу на стол ручку, а вместе с ней и тень её кладу. Тень в нашем мире всегда преследует предметы.
Но далеко не всегда тень легко обнаружить. Надо хорошо высветить предмет, чтобы заметить и его тень. Тени прячутся, они не любят выставлять свою теневую суть напоказ. Теням хочется казаться предметами. Хочется быть больше и значительнее предметов. И, при случае, они непременно попытаются обмануть наблюдателя. На то они и тени, чтобы быть понарошку.
И нельзя ничего создать, чтобы не появилась следом за созданным и его тень. Таковы правила игры. Главное — не перепутать тени и вещи.
Я миру про любовь пою,
и верю станет внешний — вешним:
когда огнём иным сгорю,
не будет нынешнее — прежним.
Злодей растает, снег сойдёт,
и в горнем дольнее воспрянет,
когда Господь весной нагрянет,
и в сердце радуга взойдёт.
— Ты кто?
— Поэт...
— А-а-а, это такой большой?
— Нет, наоборот, маленький...
— А правда, поэты живут на небе?
— Не знаю, я живу в траве.
— И что ты делаешь?
— Слушаю...
— Кого?
— Как трава слушает небо.
— И всё?
— Разве этого мало?
— И что ты слышишь?
— Небо в траве.
— Ты про них пишешь?
— Нет, просто записываю их голоса.
— А-а-а, потому ты и маленький?
— Тссссссс! Слышишь?
— Нет.
— Тссссс...
— ...
Внемлите истине полезной:
Наш век — торгаш...
А. С. Пушкин
Художник и делец в моём воображении соотносятся как ребёнок и взрослый. Ребёнок по природе своей — игрив и беспечен, взрослый, наоборот, — предельно серьёзен и ответственен. Но вспомним слова захаровского того самого Мюнхгаузена: «Я понял, в чём ваша беда: вы слишком серьёзны! Умное лицо — это ещё не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица». Это голос художника-ребёнка, который увещевает своих слишком взрослых, заигравшихся во взрослость, зрителей...
Тема эта началась во мне ещё в юности. Хотелось понять взаимоотношения художника (творца) и мецената (дельца). Юношеский максимализм не мог просто так смириться с мыслью о существовании одного человека за счёт другого, он искал праведного пути для себя и боялся соблазниться путем лёгким.
Разговоры на кухне
про великое нечто
и убогая жизнь
при великом ничто.
Нищета бесконечна
и всегда быстротечны
разговоры пустые,
только мы ни при чём.
Если сказано — «Влево!»,
Мы шагаем налево,
если сказано — «Вправо!»,
Мы направо гуськом.
Ручейками струимся
по дорогам державным.
Всё надеемся прямо
зажурчим-запоём.
Светочи — веточки,
Вечности весточки,
Лучики горнего,
Радуги дольнего,
Вы для меня —
Голоса Вездесущего,
Вы для Него —
Высекатели сущего.
Всюду, всегда
Вы дарители света
И возжигатели
Сердца в поэтах.
Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.
Коли учні Христові запитали про те, як потрібно молитися, Господь поставив їм за взірець молитву, відому сьогодні саме як Господня, тобто — «Отче наш» (про це ми дізнаємося з Євангелій). Тому цілком обґрунтованою буде наша спроба повчитися правильній молитві на її прикладі.
Молитва є водночас особистим зусиллям і даром Божим. Найглибша її глибина — у нашій спрямованості до Бога всім серцем, всім розумом, всіма своїми почуттями, в жаданні зустрітися з Богом обличчям до обличчя.
Але основа щоденної молитви мирянина — це традиційні вранішнє та вечірнє правила. І як часто ми виявляємо свою неспроможність відгукнутися на слова цих святих молитов належним чином. Тому що душа наша ще не готова, не здатна зрозуміти й відчути все те, що колись вирвалося зі святих сердець справжніх подвижників.
І нічого дивного в тому немає. Адже їхні молитви — це не просто слова, а крики душі, які пролилися у свій час наче кров із рани. Важливо усвідомлювати це і молитися чесно, як перед Богом, так і перед самим собою.
Тільки ж як це зробити? Не молитися тими словами, котрі ще не стали «своїми», аби не допустити формалізму чи, навпаки, молитвословити, не зважаючи ні на що?
Искренность — благословение и проклятье. Быть иль не быть тебе? Странный вопрос: если можно не быть, то какая же это искренность? Искренность — это неспособность к лукавству, даже когда оно необходимо. Искренность — это открытость.
Но как глуп хозяин дома, держащий свою дверь всегда нараспашку? Глуп, ужасно глуп. Но и свят: свят детскостью, прямодушием — его путь к Господу прям.
Душа без маски — вот что такое искренность.
Люди привычно носят маски — маски приличия, маски ума, маски благородства, маски святости, маски искренности... Носят и маски лукавства, гнева, обиды — есть же люди, притворяющиеся, чтобы их не трогали или ради вразумления ближних? Наверное, есть.
Душа приходит в мир без маски — открытая, распахнутая навстречу. Но, по мере взросления, она начинает рядиться во что принято. Много масок приходится перемерить душе, пока найдет свои, наиболее подходящие.