Омилия

Поэт, пишущий стих, 
Несет послание Бога,
Которого пока не постиг.
Поэтому слов много.

Однажды, достигнув cути,
Писать перестанет смело.
Сказать будет нечего людям,
И лист останется белым.

Не всегда эта жизнь привольна,
Счастья тленного краток срок.
В этой жизни бывает больно —
Больно так, что сбивает с ног.

Жизнь, как вязкое бездорожье,
Вне надёжных опор, основ, —
Это отзвук не мести Божьей,
Это отзвук былых грехов.

Самыми позитивными, неунывающими и жизнелюбивыми людьми, встреченными мною, были люди, когда-то с избытком хлебнувшие лиха…

Это отец моего израильского друга, польский еврей, человек, прошедший ад концлагеря. Высохший, маленького роста, хромой, он поражал меня своей энергией, по-детски радостным отношением жизни и к людям, и полным отсутствием уныния!

Это пожилая женщина, коренная Ленинградка, пережившая блокаду и потерявшая самых близких людей — я познакомилась с ней в Турции. Очень деликатная в общении, не по возрасту стройная и по-старомодному элегантная, чрезвычайно внимательная к собеседнику, она излучала какое-то глубокое внутреннее спокойствие, казалось, ее ничто не могло вывести из себя…

Женя торопился — сегодня ответственный футбольный матч, он вратарь, и тренер несколько раз внушительно просил его не опаздывать на автобус. Сбор в 9.00, время — 8.30... Ну ничего, он успеет! Улицы пусты в столь ранний час, только впереди него медленно идет мужчина. Видно было, что он уже немолод, спина у него согнута, рука опиралась на трость. Мальчик почти поравнялся с ним, как вдруг тот выронил палку, пошатнулся и грузно осел на землю...

В ту же секунду Женя оказался рядом.

УТРО

Встать утром на холодный снег,
Податливо он вдруг растает,
Живой и чистый, под ногами,
И окажусь я на земле,
Ещё не схваченной зимой,
Только чуть-чуть заледенелой,
Коричневой, такой родной,
Как мать моя. А всюду — белый
Покров, нетронутый с ночи
Ничьим следом, ничьей ногою,
Висят сережки-калачи
На липе, тонкой и нагою.
Она — как девушка стройна,
Как девушка она — ранима…
Люблю я по утрам одна
Босой внимать неторопливо
Величию простого дня,
И незатейливой природы.
Заледенелая земля
Уж под ногами стала теплой.

Из монолога знакомой захожанки

«Я вижу, что дьявол придумал новую западню для того, чтобы уловлять людей. Диавол внушает людям помыслы о том, что, если они выполняют какой-то данный ими обет, к примеру едут в паломничество в святое место, значит, духовно они находятся в порядке. И вот часто видишь, как многие паломники с большими свечами и с серебряными подвесками, которые они обещали привесить к той или иной чудотворной иконе, едут по монастырям, по святым местам, вешают там эти серебряные подвески, осеняют себя широким крестным знамением, утирают навернувшиеся на глаза слёзы и этим довольствуются. Эти люди не каются, не исповедуются, не исправляются и тем самым радуют тангалашку».

Прп. Паисий Святогорец

— Проблема у меня нерешаемая. Даже не знаю, как подступиться… Мой сын-экономист уже год без работы сидит. Ничего подходящего найти не может. Сходила я к «Нечаянной Радости». Чуть у меня что не так — я сразу к ней. И попросила: так, мол, и так, если мой сын в хорошую фирму устроится, я кольцо пожертвую!

Ты же знаешь, на нашей «Нечаянной Радости» аж в три верёвки украшения висят. Часы, цепочки, кольца — смотря кто что обещает.

Кнарик заканчивала последние приготовления к столу. Уже были готовы бадриджаны с орехами, пхали двух сортов, салаты, а лобио давно кипело на плите.

К двум часам планировалось сесть за стол.

Жертвенный баран, привязанный к дереву, с утра тревожно блеял во дворе. Видно, чувствовал близкий конец.
— Всё, мы выходим! — крикнул Шалва. — Тебя Нугзар на своей машине заберёт. А нам ещё по одному делу съездить надо.

* * *
Вчера убит Христос,
а клён за лето вырос,
пишу стихи на вырост,
жена скорбит до слёз,
сосед завёз кота,
и тот в лесу мяучит,
повсюду красота
страдать безумных учит,
обрушился сарай,
и Бог убит, как прежде,
толпа вломилась в рай,
но грезится надежда.

* * *
Крылатый никогда не одинок:
всегда с ним рядом многокрылый Бог.

И у чертей свои дороги, и у людей, и у богов —
по ним в веках идут народы, ругаясь из-за пустяков.
Подобного подобный ищет, при встрече, искрою роднясь,
один в другого жаждой тычет, благословляя иль бранясь.
Наполненность чужой отрадой или отравой — верный знак
того, что мы не за оградой друг друга ищем счастья злак.

Не превратить в рабов славянские народы,
Хотя пытались и уже не раз.
На православной ниве снова зреют всходы.
Господь к нам благ - не оставляет нас.

Не склонимся под чуждые знамена.
И шею не подставим под топор.
Наш мир живет по собственным законам.
Наш мир всегда дает врагу отпор.

4 ноября, праздник иконы Казанской Божией Матери, в храме будет петься Ей Акафист. Как много у Божией Матери имен! Они нескончаемы так же, как бесконечна Ее любовь к людям. Наверно, в глубине сердца каждого человека есть личные слова благодарности Божией Матери. Моя душа сегодня радуется, и в ней невольно рождаются строки своего песнопения Богородице.

СТАРИКИ СМЕЮТСЯ

Уже пройдя школу притворства,

когда держать всем нужно губы

то так, то сяк,  между бровей

мысль проложить, старые люди

могут позволить животам

трястись — как медленные бубны —

голос повысить и кричать, бросать слова

куда угодно.

Посткоммунистический катаклизм обнажил смертельные язвы русской души: 

1) обожествление власти; 
2) слепое копирование чуждых форм и содержаний; 
3) самоуверенность воинствующего невежества;
4) тщеславие напыщенного фарисейства; 
5) наивную доверчивость великовозрастного инфантилизма

Царская монархия и советская империя кровоточили изнутри своих подданных – рабов «демона великодержавной государственности» (Д. Андреев).

Пока бездушная машина чиновничьего аппарата расчленяла органическую плоть державы на атомы социальных одиночеств в море лжи и отчаяния, Святая Русь как метаисторический светоч возжигалась благодатным пламенем в жертвенных сердцах подвижников и героев.

ИЗ КНИГИ  «ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СЛОВАРЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА»

(Фрагмент)

ВСЕ. «Волк волка не губит, змея змею не ест, а человек человека погубит».

Из старинного сборника «Наставления отца к сыну»

***

Все твари были созданы Творцом прежде сотворения им человека. Бог создал человека, вдохнул в него жизнь, и дал власть над всеми тварями, отдал мир под его ответственность. И было это хорошо. И жили все в саду райском, и радовались. Давно все это было, и потом — другое было, и вслед затем — совсем другое пришло, а теперь…

И приплыли ко мне рыбы.
И прилетели ко мне птицы.
И пришли ко мне звери и разные животные.

И все они спросили у меня:

Я часто думаю о роли мелочей в нашей жизни. Например, чьей-нибудь улыбки. Простой улыбки… 

Ну, вот зачем я это написал? Решил же, писать правду. Ничего я не думаю. Ни о каких мелочах. И ни о каких простых улыбках. Я думаю, почему при одном воспоминании о моём старом друге Жене, о его милом, робком, интеллигентном лице и о его улыбке я чувствую раздражение. И даже ненависть. Вот, что я хочу сегодня понять. Потому что здесь тайна. Причём тайна, касающаяся не только меня, но и многих моих сограждан. Признаюсь, иногда мне кажется, что я разобрался, в чём тут дело. Но потом начинаю сомневаться, и выводы забываются. Кроме того, я сделал одно потрясающее открытие! Но, пожалуй, об открытии я расскажу позднее. Сначала нужно ещё раз всё вспомнить. И тогда, может быть, придёт окончательная ясность. А пока большую часть времени я пребываю в растерянности.

С Женей мы познакомились давно, много лет назад, хотя так и остались на «вы». По вечерам мы часто гуляли вдвоём по старым улицам горячо нами любимого Киева. Помню, как прохладным вечером, где-нибудь в октябре, когда у нас опадают листья каштанов и тополей, мы с моим дорогим Женечкой останавливались на Владимирской или Большой Житомирской, и он, маленький, с восторженными глазами, поглаживая седеющие усы, говорил о Паустовском, о Булгакове и счастливо улыбался. 

А вот теперь эта самая улыбка или даже одна мысль о ней будит во мне ненависть. Почему так? С чего всё началось? Видимо, с наших споров двухлетней давности. И, конечно, с нашей Революции достоинства, которую мой друг не принял, над которой зло подшучивал и которую, что уж тут скрывать, несомненно, презирал.

Когда-нибудь, надеюсь, будет сброшено
Житейской суетливости ярмо.
И в час, воспоминанием взъерошенный
Само собою сложится письмо.

Спокойное, простое, добродушное,
Отрывок не утраченных надежд,
Где строчки карандашные, воздушные
Пробили одиночества рубеж…

И пусть оно лежит себе ничейное
В настольном словаре который год.
Но было всё же счастье неподдельное,
Хотя об этом вряд ли кто прочтёт…

А чувства, что не ищут оправдания,
Усилят откровение письма,
Как будто сговорились все заранее:
Любовь, надежда, вера и зима.
2016

Что толпа, что трава, что бревно —
всё равно;
человека ищу с Диогеном давно,
с Ницше Бога ищу, со святыми — Христа,
вновь и вновь ухожу в дальний путь
неспроста.