Шуршит листва под сапожком
В лесу осеннем шелестящем,
Там горкой шишки под кустом,
Холодный дождик моросящий.
А белки прыгают, снуют,
То на одну ветвь, на другую.
Они летят, как парашют,
И ускользают в тишь лесную.
Мы только слышим белок шум,
Поймать их взглядом мы не можем.
Лишь шелест листьев там и тут…
Наш каждый шаг здесь осторожен.
Нынче в книжных магазинах
Сверхъестественная жуть
(Не повесишь на осинах,
Всех, кто жаждет заглянуть…).
Разместились здесь на лавке
В дикой, непотребной давке
Фрейд, Блаватская, Раджниш…
И не хочешь, а глядишь!
Жаждешь повертеть судьбою?
Заходи в публичный дом:
Сонник рядом с ворожбою,
Бес в обнимку с колдуном...
Конкуренция такая –
Каждый охмурить готов.
Здесь духовность не святая
И «научность» дураков.
Здесь за чистую монету
Принимают чью-то грязь.
Здесь библейские сюжеты
Истолковывает мразь.
Здесь о вкусах не поспорят,
Здесь запутают, заморят,
Заморочат здесь людей
Иллюзорностью идей.
На обложках льстиво-нежны
Ведьм шеренги и полки.
Молодёжь глядит с надеждой
На ловушки и силки.
Здесь привычно обещают
Привести на чудный пир.
Но заманчив (каждый знает)
Только в мышеловке сыр.
«Псалом да будет непрестанно в устах твоих» (Прп. Ефрем Сирин)
В приоткрытое окно лениво вползала густая июльская духота, погружая дом в вязкое марево. "Притихло что-то,- рассеянно глядя на заросли крапивы за окном, подумала Галочка,- не иначе, гроза соберется." Жара не отпускала третью неделю, город раскалился докрасна, и Галя рада была возможности спрятаться от температурных рекордов в Калиновке. Митя тоже, хоть и тратил больше времени на дорогу, в городе оставаться не желал и спешил вечером трудового дня к своей Галке в деревню, чтобы до захода солнца непременно окунуться в прохладные воды залива, надышаться чистым сосновым воздухом и, настежь распахнув окна спальни, провалиться в нормальный здоровый деревенский сон.
Дружной стайкой
свиристели
На кормушку
прилетели:
В красных шапках, с хохолками,
С розоватыми боками.
Свиристели –
птицы «в теле»,
Только очень
мало съели:
Поклевали зерна, крошки,
Да боярышник немножко
И внезапно
улетели...
До свиданья,
свиристели!
Черный, очень черный кот,
В нашем дворике живет.
Ходит гордо по двору,
И пугает детвору.
Потому, что говорят,
У кота тяжёлый взгляд.
Если мимо он пройдёт,
Знать, тому не повезёт.
Гонят котика все прочь,
Я хочу ему помочь.
Заберу к себе домой.
Котик будет только мой!
Что за глупая примета?
Не даёт никто ответа.
Посвящается светлой памяти схимонахини Сепфры
и всем в монашеском житии подвизающимся
ПРОЛОГ
На маленькой площадке перед входом в храм Преображения Господня, защищенной от сильных ветров с северной и с западной сторон невысокой стеной, около самой двери храма, в рассеивающемся предрассветном сумраке виднелись две женские фигуры.
Одна из них, высокая, статная с величественно-смиренной осанкой была покрыта с головы до ног мягким струящимся покрывалом вишнёво-коричневого оттенка. Другая, маленькая, согбенная, опирающаяся на гладко обструганную палочку, была укутана вышитой белыми нитками схимой с высоким капюшоном кукуля.
— Скоро отец Христофор подойдёт, он уже поднимается сюда от Панагии. Подожди его здесь, в храме. Скажи ему, что Я благословила тебя посещать Мой Удел и общаться с Отцами, когда тебе это потребуется, — ласковым глубоким голосом сказала Высокая Женщина. — Сейчас Я прощаюсь с тобой, Меня ждут в келье Иоанна Богослова, там нужна Моя помощь.
— Благодарю Тебя, Матушка! — совершила земной поклон согбенная схимница. — Благослови недостойную рабу Твою!
Когда мне хочется отложить время прощания с близкими и родными мне людьми, я вспоминаю святую Схоластику и её брата святого Венедикта Нурсийского. И невольно улыбка трогает мои уста. Я спешу поделиться их историей с моими друзьями.
+++
Схоластика и Венедикт были близнецами. Искренне преданные Богу и друг другу, эти брат и сестра с ранних лет посвятили свою жизнь молитве, а по зрелости основали два монастыря, расположив их на небольшом расстоянии друг от друга.
Раз в год Схоластика приходила к своему брату для духовной беседы. Но так как монастырский устав Венедикта запрещал нахождение лиц женского пола на территории обители, брат с сестрой встречались в небольшой усадьбе неподалеку от монастыря брата. Там они наставляли друг друга в духовной жизни в течение дня, с закатом же солнца расходились по своим обителям.
Однажды некий старец седовласый
Искал себе лекарство от греха.
Он обошёл аптек немало разных,
Он знал, насколько жизнь его плоха.
Провизоры плечами пожимали,
Смотрели удивлённо на него –
Подобного лекарства не встречали,
«Нет», – говорили все до одного.
Отчаялся старик найти лекарство,
Не знал, чем сможет душу исцелить,
Чтобы войти к Отцу на небо в Царство,
Не знал он, чем налёт греховный смыть.
Последний шанс – последняя аптека…
Вошёл старик с поникшей головой.
Встречал его в дверях аптечный лекарь,
Любезно предлагая опыт свой.
Вопросу старика не удивился
И дал ему рецепт на все века.
От слов премудрых старец оживился –
Не зря пришёл сюда издалека!
«Нарой себе кореньев послушанья,
Найди цветки душевной чистоты,
Разбей сосуды с прелюбодеяньем:
Сей грех вкусить остерегайся ты!
Нарви с любовью листиков терпенья,
Плоды нелицемерия найди –
Всё это иссуши постом смиренья,
Весь путь приготовления пройди.
— Как Вы стали писателем?
— В 1996 году, когда я был настоятелем двух храмов, большое количество людей стало приходить в Церковь. Разумеется, большинство из них практически ничего не знало о православии. Человек приходит и спрашивает: что значит быть христианином, что такое «Спасение» и от чего надо спасаться, и вообще — что хорошего для себя я могу у вас получить?
И вот каждый раз мне приходилось подолгу объяснять, в какого Бога мы веруем, что такое грех и для чего нужна церковная жизнь. Буквально с секундомером в руках я высчитал: для того, чтобы вновь пришедшему, религиозно необразованному человеку, дать базовые представления о Боге, о Церкви, о началах духовной жизни — требуется примерно три с половиной часа индивидуальной беседы.
Отец Максим стоял на дощатом помосте и с высоты его взирал на аляповато размалеванные павильоны и палатки, которыми была заставлена городская площадь, и на толпящийся возле них местный и приезжий люд. Потом он украдкой покосился на стоявших рядом с ним почетных гостей, включая мэра их городка Суземска, а также прибывшего из областного центра, города Михайловска, высокопоставленного чиновника, по слухам — заместителя самого губернатора. Впервые в жизни отцу Максиму доводилось находиться среди столь важных персон и смотреть на народ не с низенького амвона убогой кладбищенской церквушки на окраине Суземска, где он служил уже четвертый год, а, как говорится, свысока. Да скажи ему кто-нибудь еще пару лет назад, что в Суземске возродят Рождественскую ярмарку и пригласят его на открытие оной ярмарки в качестве почетного гостя — отец Максим ни за что не поверил бы в возможность подобного чуда. В самом деле, разве такое могло произойти в государстве, где уже восьмое десятилетие упорно, хотя и безуспешно, насаждался воинствующий атеизм? Но теперь, после недавних всесоюзных торжеств по поводу тысячелетия Крещения Руси, верующие люди наконец-то могут вздохнуть свободно и почувствовать себя в собственном Отечестве не изгоями, а полноправными гражданами.
Слепой священник шел через двор, нащупывая ногами узкую доску, вроде пароходного трапа, настланную по земле. Он шел медленно, почти не спотыкаясь, не оступаясь, задевая четырехугольными носками огромных стоптанных сыновних сапог за деревянную свою дорожку. В обеих руках священник нес ведра дымящегося пойла для своих коз, запертых в низеньком темном сарае. Коз было три: Машка, Элла и Тоня, — клички были выбраны умело, с различными согласными звуками. Обычно на его зов откликалась только та коза, которую он звал; утром же, в час раздачи корма, козы блеяли беспорядочно, истошными голосами, просовывая по очереди мордочки в щель двери сарая. Полчаса назад слепой священник подоил их в большой подойник и отнес дымящееся молоко домой. В дойке он часто ошибался в вечной своей темноте — тонкая струйка молока падала мимо подойника, неслышно; козы тревожно оглядывались на свое собственное молоко, выдоенное прямо на землю. А быть может, и не оглядывались.
В детстве мне посчастливилось стать свидетелем одной любопытной не стареющей сценки.
В редакцию заводской многотиражки явился молодой поэт. Он принес рукописи своих стихов. Заявил, что по ночам его посещает вдохновение. Спать в такие моменты он не может и работает, работает, работает, корпит… Поэт предложил редактору рукописи своих стихов о Родине. Тот внимательно прочел первый лист, затем — быстрее — второй. Следом, мельком взглянул на прочие страницы и обратился к автору:
— Скажите, а вы действительно в этом уверены? Ну, вот в этом? — и процитировал его четверостишье:
Моя ты Родина большая,
Тебя вовек мне не обнять!
Но хоть ты и такая большая,
Я постараюсь все ж обнять.
Во дворе моём друзья,
Так их много у меня!
По двору сейчас пройду,
Всех по пальцам перечту.
Котик Барсик он - ОДИН
Всеми нами он любим.
Кошка Маша – она ДВА
Убегает со двора.
Козлик Яшка – это ТРИ
Его рожки подросли.
А ещё у нас в квартире
Есть щенок – и он ЧЕТЫРЕ.
ПЯТЬ – цыплёнок, он мой друг,
И ШЕСТОЙ - большой петух.
Гусь СЕДЬМОЙ, он с длинной шеей,
Так шипит, бежим скорее!
Утка ВОСЕМЬ, плавно шла,
В речку встала – поплыла!
И ещё мой друг Полкан,
Он ДЕВЯТЫЙ, великан!
Пёс большой, но вы не бойтесь,
Он мой друг, вы познакомьтесь!
А ДЕСЯТЫЙ – это Я!
Мы все вместе, мы – друзья!
Нас всех сразу и не счесть,
Хорошо, что пальцы есть!
Эта история произошла достаточно давно. Я вспомнила ее, увидев икону Архангела Михаила, точь-в-точь такую, какая лежала тогда в витрине на ярмарке «Православная Русь», и которую мы с моей подругой заметили одновременно.
— Ой, смотри! — моя подруга показывала, на небольшую икону Архангела Михаила. Я пригляделась. Строгий светлый лик казался неуловимо знакомым. Не черты его, а именно выражение, одухотворенное и непреклонное.
— Так это же вылитый Эд! — вырвалось у меня.
— В крещении он Иоанн, — напомнила подруга.
Двенадцатилетний Эдик, ее сын, брал у меня уроки гитары. Мы занимались два раза в неделю, он делал заметные успехи, и все шло к логическому завершению, к тому моменту, когда учитель говорит ученику: «Мне больше нечему тебя учить». Недавно он спел мне первую песню собственного сочинения, и пел ее с тем самым выражением лица.
Мой дружок котенок Васька,
Любит очень поиграть.
А ещё поесть колбаску,
И запрыгнуть на кровать.
А вчера разбил он вазу,
Что стояла на столе.
Убежал на кухню сразу
И забылся в сладком сне.
Вечером стянул он шляпу,
Полосатый озорник!
Разорвал газету папе.
Вот какой он наш шутник.
Наиграется, устанет,
С блюдца молочка попьет.
За подол меня потянет,
Тихо в комнату войдет,
Прыгнет к папе на колени
Вот, подлиза, вот чудак!
Любит нас он без сомнений
Без него и мы никак.
Смеркается за окнами. Чуть слышно
Крадётся синий вечер. Снег на крыше
Блестит алмазами в лучах луны,
Взошедшей в небе круглым шаром. Тихо дышит
Уснувший город и о чём-то видит сны
Со сладкою улыбкою ребёнка,
В снегах укутавшись, как в байковых пелёнках.
И вновь, и вновь краса февральской ночи
Безмолвно о Спасителе пророчит…
Она воспета в гимнах в честь Творца.
Когда не спится, можно к звёздам вскинуть очи,
К просторам неба, им же нет конца.
И свет Его, Господнего лица
Вдруг высветит в душе такие дали -
О их существованьи мы не знали!..
Бездонные овраги и глубúны
Наполнятся и негой, и теплом.
И даже в зимний холод куст калины
Покажется пылающим костром.
Оттает в сердце лёд. Польются слёзы,
И в лютые февральские морозы
Подснежники в душе вдруг расцветут.
И аромат изысканной мимозы
Уж в воздухе витает… тут как тут…
Звенит в пространстве зимнем напряженье,
И тихо так… до головокруженья…
Зима живёт последние деньки
На льдине замороженной реки.
Потеряли звери Азбуку давно.
Разговаривать друг с другом тяжело.
Как общаться ослику ИА?
Знает он две буквы И да А.
И ворона вся печальная: КАР-КАР,
- Ой! Для птиц это такой большой удар!
ЖУ-ЖУ-Жу - в обиде матушка пчела:
- Насекомых вы забыли сгоряча!
Разругался весь лесной народ
Разбрелись: кто в лес, кто в огород.
Всем давно друг друга не понять!
На кого уж им теперь пенять?
Не теряйте Азбуку друзья,
Людям без общения - нельзя.
Вы составьте много добрых слов,
С каждым словом чувствуя любовь.
Когда идешь своей дорогой,
Когда горит огонь в груди,
Когда мечтаешь, пишешь, строишь,
Чужой душе не навреди.
Стремясь помочь чужому горю,
Рассеять тучи впереди,
Укрыть любимых от простуды,
Ты их душе не навреди.
Ты мудр и прав, ты прям и честен.
Но слабых строго не суди.
И, оказавшись с ними вместе,
Ты их душе не навреди.
Имеет право на ошибку
Любой из грешных на земле.
Все в этом мире слишком зыбко,
Но все, поверь, в своем уме.
У каждого своя дорога.
Дорога поиска пути.
Смири свой гнев, остынь немного.
Чужой душе не навреди.
Кроме занятий службы и света, у Вронского было еще занятие — лошади, до которых он был страстный охотник.
В нынешнем же году назначены были офицерские скачки с препятствиями. Вронский записался на скачки, купил английскую кровную кобылу и, несмотря на свою любовь, был страстно, хотя и сдержанно, увлечен предстоящими скачками…
Две страсти эти не мешали одна другом. Напротив, ему нужно было занятие и увлечение, не зависимое от его любви, на котором он освежался и отдыхал от слишком волновавших его впечатлений.
XIX
В день красносельских скачек Вронский раньше обыкновенного пришел съесть бифстек в общую залу артели полка. Ему не нужно было очень строго выдерживать себя, так как вес его как раз равнялся положенным четырем пудам с половиною; но надо было и не потолстеть, и потому он избегал мучного и сладкого. Он сидел в расстегнутом над белым жилетом сюртуке, облокотившись обеими руками на стол, и, ожидая заказанного бифстека, смотрел в книгу французского романа, лежавшую на тарелке. Он смотрел в книгу только затем, чтобы не разговаривать с входившими и выходившими офицерами, и думал.
Не могут сломить напасти,
Смятенье и боль подлога, –
Когда, отвергая страсти,
Душа обретает Бога;
Но если, не дав согреться,
Слепая хула скопилась,
Она оскверняет сердце,
Она отнимает Милость.
Достигнув заветной цели,
Удаче мы тянем руку.
Но годы спустя, оценим
Минувшие дни как муку.
............................
Не может тепла участье,
Коль здрав, привести к ознобу.
Не может наскучить счастье,
Коль счастье высокой пробы.
8.12.2010 г.
