Пекло

«Псалом да будет непрестанно в устах твоих» (Прп. Ефрем Сирин)

В приоткрытое окно лениво вползала густая июльская духота, погружая дом в вязкое марево. "Притихло что-то,- рассеянно глядя на заросли крапивы за окном, подумала Галочка,- не иначе, гроза соберется." Жара не отпускала третью неделю, город раскалился докрасна, и Галя рада была возможности спрятаться от температурных рекордов в Калиновке. Митя тоже, хоть и тратил больше времени на дорогу, в городе оставаться не желал и спешил вечером трудового дня к своей Галке в деревню, чтобы до захода солнца непременно окунуться в прохладные воды залива, надышаться чистым сосновым воздухом и, настежь распахнув окна спальни, провалиться в нормальный здоровый деревенский сон.

Не рановато ли ужин затеяла, подумала Галочка, подливая масло в сковородку с котлетами. Пятница, пробки жуткие, когда еще Митяй сюда доберется. Лучше б на электричке ездил, да разве ж он согласится на это. Галя вздохнула и уменьшила огонь под сковородкой. Глаза слипались, и она чувствовала, что сознание ее заволакивает сонный кисель. По-старушачьи клюнув носом, она рассердилась: эта жара кого угодно доконает, как бы котлеты не проворонить. И она сделала погромче звук радио.

Жара, жара-а, жареное солнце больших городо-ов, донеслось из динамика. Они что, издеваются, возмутилась Галочка и хлопнула ладонью по кнопке выключателя. Опять наступила тишина, нарушаемая разве что жужжанием бестолковой мухи, упорно бьющейся о стеклянную преграду открытого окна.

Галя вздрогнула, когда проснувшийся мобильник неожиданно ударил в свои колокола. Митяй в пробках затосковал, подумала она, протягивая руку к телефону.

 — Да, алло, — Галочка готова уже была добавить для Мити его любимое «мр-р», но вдруг осеклась.

В трубке что-то всхлипывало и похрипывало. Ерунда какая то, телефон барахлит, что ли, — сама себе сказала Галочка.

 — Алло, не слышу, говорите.

Рассердившись, Галя решила отключить телефон, как вдруг в трубке прорезался голос:

 — Галочка, милая, умоляю тебя, спаси ее Христа ради, некого больше просить, вы у нас самые близкие, а она… она… Галя, Люсенька моя… что надумала… убить себя хочет…

И в трубке опять захлюпало и захрипело. Галя, наконец, узнала голос соседки.

 — Господи помилуй, Маргарита Васильевна, что случилось?!

 — Галочка, она закрылась, меня не пускает, невменяемая стала, Господи-иии…

И Маргарита Васильевна зашлась в рыданиях.

 — Да-да, бегу, не плачьте, Маргариточка Васильевна, я сейчас, мигом.

Вместо того, чтобы немедленно бежать к соседям, Галя опустилась на стул и с минуту сидела в полном оцепенении. Конечно, надо было срочно спасать несчастную дурынду Люську, но Галина никак не могла вспомнить, что говорят и как действуют в таких случаях. Подобное она видела только в кино, но чтобы в жизни… Мысли ее путались, и никак не получалось сосредоточиться на главном. Вдруг Галочке стало ужасно страшно, так страшно, что на мгновение явилась ей подленькая мыслишка вовсе не ходить к соседям. Они люди эмоциональные, может, просто повздорили, первый раз что ли, вот Люська и устроила «сцену» от большого ума. Трусиха, позорная трусиха, укорила себя Галина, решительно поднялась со стула и только теперь почувствовала горелый запах. От сковородки с котлетами поднимался сизоватый прогорклый дымок.

* * *

Маргарита Васильевна нетерпеливо выглядывала из-за закрытой калитки, и Галине стало немного стыдно, что она заставила бедную старушку ждать и волноваться.

 — Галочка, Галочка, а я специально вышла на улицу, а то при Люсе-то и не скажи ничего.

 — Так что стряслось-то у вас?  Люся где, она одна сейчас?

 — Слава Богу, успокоилась пока,- полушепотом, будто кто-то может ее услышать, затараторила Маргарита Васильевна, — дверь открыла, нож отдала, я уж все остальные ножи попрятала, пока она психовала. Представь себе, сегодня опять ее в суд вызывали, все нервы измотали, сколько же она терпит, бедняжечка. Эти… (тут заслуженная учительница наградила Люсиных обидчиков непечатным словом) опять какие-то фиктивные документы выправили, да все так перевернули, будто Люся сама и виновата.

Многолетние Люсины бодания с соседями за кусок земли были в деревне притчей во языцех. И, вроде бы, все права были на ее стороне, и документы — комар носа не подточит, а дело никак не решалось в ее пользу. Прям наваждение какое-то.

 — Маргарит Васильна, ну так что волноваться. При первой же проверке обнаружится подлог.

 — Обнаружится, конечно, да только здоровье у Люси не резиновое, смотри, как она сдала за последний год. А в суде ей сегодня плохо стало, скорую вызывали. Что будет, если она опять сляжет, как тогда? Кто детей поднимать будет?

 — Ладно, пойдемте, Маргариточка Васильна, попробую с ней поговорить.

Галина зашагала к дому. Про себя она успела прочитать «Живые помощи», ровно половину. Больше она не знала, всё не досуг было запомнить.

 — Галочка, — зашептала Маргарита Васильевна, — она в комнате. Ты иди, а я здесь подожду. Тихо буду сидеть, как мышка. С Богом!

С каким Богом, досадливо пронеслось в Галиной голове, когда тут то бабки, то экстрасенсы с гадалками. И она открыла дверь в Люсину комнату.

* * *

Люся была парадоксальной личностью. Удивительным образом в ней сочеталось несочетаемое: она могла полночи предаваться безбашенному деревенскому веселью, а следующим днем, как ни в чем не бывало, трудиться в саду от рассвета и до заката, переделав уйму дел, на которые у нормального человека уходит, как минимум, неделя. Она от чистого сердца делала щедрые подарки друзьям, но предельно скрупулезно вела домашнее хозяйство. Дом всегда был полной чашей, при этом дети воспитывались в разумной умеренности и скромности. У нее было бесценное человеческое качество, ныне всё реже встречающееся — способность искренне, а, главное, деятельно сопереживать ближнему. В ее маленьком домике всегда было полно ребятни, всех Люся обязательно кормила и развлекала разговорами. Своих детей из этой оравы она выделяла разве что большей строгостью.

С соседями Люся вела многолетнюю войну. Не для себя, говорила она Гале, ты ж понимаешь. Земля — капитал, наследство моим детям. С какой стати я должна лишать их того, что принадлежит им по закону? И она судилась и судилась. Годами. Судебные тяжбы выматывали ее, но отступаться от своего она не собиралась. Каждое очередное поражение или победу она переживала крайне эмоционально: цыганская кровь, доставшаяся ей от прабабки, активно давала себя знать.

Галя огляделась. Поначалу ей показалось, что в комнате никого нет. Шторки на окнах были сдвинуты, и глазам надо было привыкнуть к полумраку после яркого солнца. Галина повернулась к иконам и уж поднесла троеперстие ко лбу, как вдруг сердце ёкнуло, а в горле сразу пересохло. Справа от двери, в глубоком вальяжном кресле, укрытом клетчатым пледом, застыла каменным изваянием Люся. Точнее, это была не Люся, а какая-то всклокоченная ворона, с диким остановившимся взглядом. У Галины мурашки побежали по спине. Это оказалось намного страшнее, чем она себе представляла. Галя почувствовала, что время перестало существовать, и что каким-то образом она оказалась сидящей напротив Люси, точно в таком же парном кресле.

Люся оставалась неподвижной. Галя бесцеремонно разглядывала ее. Она всерьез забеспокоилась, жива ли Люся. Глаза ее не двигались и не моргали, не реагировали на Галин приход, вообще ни на что. Господи, а вдруг она таблеток каких наглоталась, а вдруг инсульт… был же уже один раз… Галочке становилось всё страшнее и страшнее. Господи, Митенька мой дорогой, приезжай скорее, я боюсь… Надо проверить, жива она или нет? И вдруг Галине пришло простое решение — что-нибудь сказать Люсе, должна же она что-то ответить, если слышит. Если… Помоги, Господи, взмолилась Галочка.

 — Люсь, привет… Как ты?

Галочка пристально вгляделась в Люсины глаза. На приветствие она не отреагировала. Неужели… Галину замутило. Бездвижное тело не подавало признаков жизни. Надо позвать мать, да и скорую вызывать. Вдруг еще можно что-то сделать. Всё это Галя хорошо понимала, но сдвинуться с места не могла. Невозможно было представить, как она сейчас пойдет и скажет Маргарите Васильевне, что ее дочь… Нет-нет, надо сказать, в конце концов, чем раньше — тем лучше. И она заставила себя встать.

 — Я уже всё приготовила…

Галя едва не вскрикнула от ужаса: Люся заговорила.

 — Видишь — плошки на столе… чтобы кровью ковер не залить. Он новый…

Галина вновь оказалась сидящей в кресле. Говорящая Люся продолжала быть застывшей и голос шел изнутри недвижимой фигуры. Галя медленно перевела взгляд на стол. Он весь был уставлен мисками и суповыми тарелками. Так же медленно Галина вернула взгляд обратно. Казалось, теперь она перестала себе принадлежать. Ею безраздельно владел ужас.

 — Зачем нож забрала… Нож, говорю, зачем забрала…

Люсино глухое чревовещание звучало ровно и было лишено какой-либо интонационной окраски. Галя чувствовала, как похолодели пальцы рук.

 — Так было бы лучше… Для всех…

И тут Галину прорвало. Она вдруг сильно разозлилась и заорала:

 — Кому лучше-то? Кому?! Детям твоим? Матери? Ты соображаешь, что творишь?! Дура!!! У тебя крест на шее, или сняла, когда мерзость эту замыслила? А?! Люська, перед иконами тебе говорю — брось ты свою оккультятину, и себя, и детей погубишь!

Изваяние при последних словах вздрогнуло. Галина снизила тон и заговорила спокойнее.

 — Люся, ты сильная. Не валяй дурака, возьми себя в руки. Слышишь меня? Скажи себе, что ты сильная. Завтра в церковь с тобой пойдем, к отцу Александру. Всё ему расскажешь. И про своих экстрасенсов хреновых тоже. Поняла?

Люся подняла глаза и вперила взгляд в Галину переносицу. Галя сидела очень близко, потому хорошо видела, как серые, будто стеклянные, глаза внезапно поменяли цвет на зеленый. У Гали засосало под ложечкой. Она знала, что то, что сейчас смотрит на нее — не совсем Люся. Зеленый холодный взгляд наполнялся ненавистью. Солнечным сплетением Галя ощутила ледяное прикосновение, и ей показалось, будто изнутри ее укрыли мокрой, только что сполоснутой в проруби простыней. Она деревенела и отдавалась этому взгляду, совсем не пытаясь сопротивляться, а только все больше съеживаясь от холода и врастая в кресло. Через некоторое время ей уже не было страшно, а стало все равно, и только оставалось одно единственное желание — согреться. Поэтому она нащупала край клетчатого пледа и натянула его на плечо. Привычным движением она поправила цепочку с крестиком, и вдруг почувствовала, как сознание ее в этот момент высвободилось и сами собой потекли слова спасительного псалма. Галя, хоть и читала об этом не раз, но никогда не верила до конца, что молитвенное слово может быть сильным оружием. То, что ее память извлекла из своих глубин весь 90-й псалом, до последнего слова, Галина заметила не сразу. Она только с изумлением видела происходящие на ее глазах перемены. Первым делом ей самой вдруг сразу стало тепло. Потом она увидела, как Люсины глаза обрели свой естественный серый цвет. А дальше Люся вся как-то обмякла, удивленно взглянула на Галю, будто только что увидела, улыбнулась даже, а потом схватилась за голову — «ой-ййййй…» и заплакала, закрыв лицо руками.

 — Ну, Слава Богу, — вздохнула молитвенница и перекрестилась, глядя на иконы.

За дверью послышался приглушенный разговор, и Галина с радостью узнала голос Мити. Едва открылась дверь в комнату, как Галочка уже висела на шее у оторопевшего супруга, расцеловывая его в обе щеки. Горячий порыв обычно сдержанной в эмоциях жены подсказал Мите, что произошло нечто, из ряда вон выходящее. Он бережно разомкнул сцепленные на шее Галины руки, подошел к хлюпающей Люсе и примостился на широком подлокотнике ее кресла.

 — Привет, Люсь!

Люся размазывала слезы по щекам, совсем как девчонка.

 — Митенька, дорогой мой, как хорошо, что ты пришел. Они… знаешь, они… судья…

И она опять залилась горючими слезами.

 — Да знаю, знаю, Люсь. А что ты расстроилась? Люсенька, ну ведь очень быстро вскроется, что у них подлог. Правда же?

Люся и впрямь превратилась в маленькую девочку: она послушно закивала головой в знак согласия.

 — Ну и что тогда плакать? Не будешь больше плакать и переживать?

Люся закрутила головой в стороны, всё еще всхлипывая и подвывая.

 — А сейчас, Люсенька, тебе надо отдохнуть и как следует выспаться. Хорошо?

Люся опять закивала.

 — Вот и славно, — Митя приобнял ее за плечо и позвал Маргариту Васильевну.

В небе собирались синие тяжелые тучи. Наконец-то повеяло прохладой. Митя с Галей не торопясь брели к своему дому.

 — Митяй, а я котлеты спалила.

 — Ну и ладно, всё равно съем, — сказал грозным голосом Митя, засмеялся и притянул Галочку к себе.

* * *

Наутро, едва Галя с Митей успели позавтракать, в дом к ним явилась Люся, как всегда, звонкоголосая и суматошная.

 — Ребятки мои как я вас люблю гроза-то какая ночью была пошли гулять пока жара не началась!

Будто ничего и не было вчера, — подумала Галочка, — у нее что, амнезия?

Пока Галя с Митей собирались на прогулку, соседушка принялась щебетать, как ни в чем не бывало, и Галя утвердилась во мнении, что из вчерашнего Люська ничего не помнит. А все-таки, к батюшке надо будет ее отвести.

Митя уже ждал за калиткой. Галя закрыла дом и, спрятав ключи под большим камнем, поспешила по узенькой дорожке за Люсей. Та вдруг остановилась, повернулась к Гале и тихо сказала:

 — Знаешь, это всё из-за пекла.

 — Да… — растерялась от неожиданности Галя, — Пекло…

 — И ты правильно вчера сказала. Я сильная.

Люся метнула на Галю зеленую искорку жесткого взгляда.

 — Я тоже сильная, — спокойно и уверенно отвечая на взгляд, ответила Галина.

 — Ну, девчонки, идете вы или нет, сколько вас ждать? — раздался из-за калитки Митин голос.

 — Иде-ем! — отозвалась Люся. — За-пе-вай!