Телекартинка

Я буду говорить о кино, хотя не кино меня интересует. Просто мы живем во времена власти телевизионной картинки. А новости нынче по интриге и напряженности соперничают с сериалами, особенно во времена, когда каскадеры на общем плане залиты то ли клюквенным соком, то ли специальной краской. И все для того, чтобы зритель в ужасе прошептал: «Кровь», и санкционировал пролитие настоящей крови.

Жан-Люк Годар в одном интервью сказал, что кино изначально явилось, как операторское искусство. Киношнику предстояло увидеть, заметить, правильно расположиться, навести камеру, словно прицеливаясь, и шептать про себя: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно». Это кино в своих истоках. Потом, говорит Годар, оно стало искусством сценария. Это был крен от жизненной данности в сторону стремления лепить жизнь по нужному плану. В том же интервью он говорит, что в торжестве выверенного текста, сценария заключено сходство сталинско-советского кинематографа и Голливуда. И там, и там господствует идеология — тоталитарная идеология коммунистической стройплощадки и тоталитарная же идеология общества потребления.

Снимали не то, что есть, а то, что надо. И в кино ходили спать и видеть сны. Отсюда «фабрика грез», и отсюда «честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой».

Родная кровь

Тот день, в одночасье изменивший жизнь семейства Кругловых, начался, как самый обыкновенный выходной. Ничто не предвещало приближения чрезвычайных событий. Однако когда семья в полном составе сидела за обеомидом, раздался телефонный звонок. Услышав его, хозяйка, Зоя Ивановна, полная, фигуристая, властная дама лет пятидесяти, недовольно поморщилась и покосилась на сидевшего рядом старшего сына Рубена, дородного тридцатилетнего брюнета с восточными чертами лица и скучающим взглядом. В свою очередь тот выразительно поглядел на младшую сестру, девятнадцатилетнюю Женю, мотнув головой в сторону звонившего телефона. Вскочив с места, Женя подняла трубку:

— Алло! Здравствуйте… Мам, это тебя…

На моей ладони вечер

Привокзальной площади

 

На моей ладони вечер,
Городской и разноцветный,
Танцевал легко, беспечно
Под мелодию из света.

Всё крепчал мороз крещенский.
Фонарей краснели щёки.
И в невидимом вращенье
Лился вечер светлоокий.

Зажигало небо свечи.
Суета стихала мирно…
На моей ладони вечер
Танцевал в объятьях лиры.

Мы — ангелы 5

Глава 5 НЕБЕСНАЯ

Мир не содрогнется от чьей-то частной боли. Он несет свои равнодушные потоки, не внимая комариному писку кричащей души. Человек, предоставленный в страдании самому себе, неизбежно начинает мельчать в собственных глазах. Упоение успехами, надменность, самоуверенность — всё тает в одночасье, оставляя за несчастным лишь одно безусловное право — право страдать. Обмельчавший человечек пытается подняться, по старой памяти уповая на собственные силы. 

Он всё еще горделиво машет ручонками, не замечая, что безнадежно вязнет в липкой паутине уныния. В конце концов, он теряет последние крохи самостоятельности и покорно сдается отчаянию. Этого может не произойти в том случае, если за отчаявшегося есть, кому помолиться.

Общинник

Я — наркоман. Наркотик мой — общенье
(С младенчества посажен на иглу).
Меня не ждет трагедия паденья,
Пока спускаюсь я в сообществ мглу.

Сотрудничать, всегда, любой ценою,
Сколачивать союзы и кружки!..
Без них — что я могу, чего я стою? —
Возможности мои невелики.

Я изучу науки, чтоб общаться,
На кафедру взойду, чтоб говорить.
Дискуссии — вот подлинное счастье,
И многословье — Ариадны нить!

Захисникам Києва

Солдати ВВ та спецназу,
Бійці батальйонів і рот!
На вас йде фашистська зараза,
А не український народ.
Народ України за вами,
Для нього ви — рідні, свої.
А мутять далекі «Обами»
І наші обам холуї.
Ні! Служите ви не режиму,
Не слухайте зрадницьких слів,
Отам, серед лайки і диму,
Ви — захист дітей, матерів.
Твій ворог, солдате, синочку,
Лице не покаже в бою,
Та знай, що забрати він хоче
І землю, і душу твою.
Він хитрий, він підлий, він справжній,
Ненавидить нас сотні літ.
За нього «писаки» продажні,
За нього Європа і світ.
Всі «геї» і «сери», і «герри»,

Рассвет стоит на паперти смущённый

Рассвет стоит на паперти смущённый,
Краснеет, не решается войти.
Сияет, благодатью освещённый,
Лазурный храм для сбившихся с пути.

Внутри покой, незыблемый, глубокий.
Святые кротко молятся за нас.
И небо рядом. Ангел синеокий
Встречает каждого в сей ранний час.

Рассвет пришел с палитрой, полной красок,
Коснулся кистью окон Алтаря,
И, словно из старинных русских сказок,
Явилась долгожданная заря.

«Молчаливое большинство» — уничтожение социальности

Люди доверчивы, как овцы, и конформны, как волки. (Карл Ван Дорен)

Вместо смысла — «хлеба и зрелищ»

Однажды моя четырёхлетняя дочь, увидев на экране телевизора перемещающиеся снизу вверх титры, спросила меня:

— Мама, а кто переставляет буквы внутри телевизора?

Меня нисколько не рассмешило недоумение ребёнка: пытливый детский ум искал ответ на многие вопросы. А как часто задаём вопросы мы, взрослые люди? Как известно, часть вопроса уже содержит вектор, направленный на поиск решения. Но вот в чём проблема — мы разучились искать, спрашивать и анализировать.

На последнее целование

«Я должна успеть. Только не хороните без меня!». На всём почти четырехтысячекилометровом расстоянии я всем своим нутром цепко держалась за эти слова, мне не плакалось и не вспоминалось ничего из моей жизни, связанное с бабушкой. Просто передо мной было её лицо, любимое до боли!

Когда же в конце пути поднялась на пятый этаж, и мне открыли дверь, услышала тёти Полин голос, внутренний надрыв сразу отступил, будто часть живой бабушки была здесь. Кто-то читал Псалтырь, на кухне готовили обед. Стоя у гроба и всматриваясь в успокоенный, но всё же скорбный лик, я пыталась постигнуть происшедшее. Чтобы побыть наедине с собой, взялась мыть в ванной виноград и фрукты для поминального стола. Погрузила все в большой таз, залила водой...

Резиновые сапоги

  Мышонок Шустрик очень любил дождь, вернее то, что дождь  оставлял после себя – огромные лужи. Такие лужи Шустрик называл «океанами». Еще были «моря» - лужи, что поменьше, и совсем маленькие - «просто лужицы».
Шустрик разыскивал длинные веточки и присаживался  рядом с какой-нибудь приглянувшейся лужей. Затем он опускал веточку в воду и принимался старательно елозить по дну. При этом мутные брызги  разлетались во все стороны, оставляя на штанишках и кофточке  маленького мышонка грязные пятна.
Шустрика этот факт никак не огорчал, а даже наоборот – он старался, чтобы брызг становилось как можно больше. Ведь это так весело!

Молитва

Помоги мне остаться верным,
И от вражьих сетей огради.

Дай мне, Господи, быть не первым,
Сквозь соблазны суметь пройти.

Задыхаюсь от чёрной гари —
Дай мне, Господи, лишь глоток!

От творенья до гнусной твари
Сделать просто один шажок.

Помоги мне остаться верным
В потемневшем от грязи мирý.

И тогда я не стану пленным
Вечной тьмы в час когда умру.

У меня на столе есть одна фотография...

У меня на столе есть одна фотография,
на ней улыбается девочка с рыжими хвостиками,
она держит в руках своего друга -
плюшевого мишку -
она улыбается, а глаза у неё грустные-грустные.

Эта девочка - мой давний друг и порой я пишу ей письма,
я пишу: "Здравствуй! Как поживаешь, родная.
У меня всё в порядке,
ты знаешь, я стала мамой?"

Девочка с фотографии, кажется, мне кивает.

Я пишу: "У меня есть сын, он также как ты улыбается,
у него на щеках ямочки как у тебя, веришь?
И глаза точь-в-точь, так говорят, случается.
Ну а я... я стала такою взрослой,
вряд ли меня узнаешь!"

К отцу Иоанну

Птицею с распахнутой душой
Устремляюсь к тебе, святый отче!
Управляют путь долгожданный мой
Твои небесные очи.

В сердце храня удивительный свет
Ясного доброго взгляда,
Несу голубых васильков букет
По улицам теплым Петрова града.

Нежные лазурные цветы
На фоне улиц каменных,
Словно блики Твоей чистоты,
Батюшка наш Иоанне.
 

Исповедь отца

Отец, сколько помнила Марина, на ногу всегда лёгкий, стремительный. И в сорок таким был и в шестьдесят, и в семьдесят пять. Но в последние два года куда что девалось — спина по-стариковски сгорбилась, ходил тяжело… Оглядываясь в детство, Марина первым делом видела отца на волейбольной площадке. Работал он на деревообрабатывающем заводе, коротко — ДОЗе. Там девочку Марину всякий раз охватывал восторг: пилорама распускала брёвна на плахи, станки превращали их в гладкие тёплые доски… Визжали циркулярные пилы, от сушильных камер веяло жаром... И вкусно пахло свежими стружками, опилками... «Здесь самый полезный воздух!» — с гордостью говорил отец. После второго класса на летних каникулах Марина часто прибегала к отцу на работу. Город строился, пиломатериал шёл нарасхват.

Страницы