Вы здесь

Благодать

В то уже далёкое время хватило бы пальцев на одной руке, пересчитать православные храмы Омска. На месте Успенского собора задорно бил в небо фонтан – ставший одним из символов новой жизни города. На волне перемен вводились в строй фонтаны, тротуары застилали первой плиткой, потом её будут много раз перестилать, но тогда эта передовая технология только прививалась. Ещё не убрали орган из Казачьего собора. Служба шла в боковом приделе, можно сказать, под присмотром католического храмового инструмента. Сейчас подобное соседство кажется диким, но было и такое в нашей новейшей истории.

Июль в то лето выдался по-сибирски жарким, как говорили шутники – мозги плавятся. Содержимое моей черепной коробки точно не выдерживало полуденного зноя. Поэтому в тот памятный день, желая сделать короткую передышку от такой погоды-непогоды, заглянул я в офис к стародавнему приятелю Андрею Мальцеву. Кондиционер веял искусственной прохладой, охлаждённая минеральная вода вкусно колола язык, отчего подмывало показать его заоконному зною, сдерживало одно – скоро снова придётся окунуться в это пекло. Андрей сетовал на загруженность, лето в самом разгаре, а он в Омске. Андрей с января все уши прожужжал, как отправится в июле на Байкал.

– Ребята завтра уезжают в Северобайкальск, – пожаловался на горемычную судьбу, – оттуда перемахнут через славное море священный Байкал и пойдут на Фролиху! Там наловят хренову гору рыбы – линки, хариусы! А мне здесь торчать, как бобику!

Андрей, куда бы ни собирался на рыбалку, обязательно планировал наловить «хренову гору». На меньшее был не согласен. В итоге, как правило, «гора» не вырастала. Её возведению мешало высокое или низкое атмосферное давление, большая вода или наоборот – резкое понижения её уровня.

Андрей достал из шкафчика коньяк, две пузатенькие рюмки.

– Предлагаешь скрасить горечь срыва планов?

– Нет, – вздохнул Андрей, – позавчера развенчался с Наташкой.

– Как это развенчался? А когда ты венчался? Почему я не знаю?

– Венчался, когда женился.

Вот те раз! Я на свадьбе той был, всё, что предлагали, два дня ел, пил. И по усам текло, и куда надо попадало… Не студенческую свадьбу играли, но почти таковую – брачующиеся и основная масса гостей недалеко ушли от шебутного институтского возраста. Гуляли широко, весело и громко. И голова в приснопамятные времена по утрам не болела.

– Вы что в загс отправились после венчания? – удивился я.

Да и как было не удивляться, не рядовым гостем выступал я на торжестве – свидетелем был у жениха с невестой.

– И ты мне, поросёнок, не сказал?

– Тебе не сказал – мама не знала!

– А зачем тогда венчались?

– Ты вспомни, когда это было? – Андрей плеснул в рюмки коньяк.

– Когда? В 1978-м.

– Во-во. Тогда детей-то крестили тайком, а про венчание и говорить нечего… Тесть с тёщей настояли. Ультиматума не было: или под венец или не видать тебе нашу дочь, как собственных ушей. Корректно убедили, для них, как людей верующих, это нужно. Понимали, мне, дурачку молодому, воспитанному на атеизме, рассказывать о таинстве брака – только время тратить, перевели стрелки на себя – «нам надо». Короче, матери сказал: устраиваю с ночёвкой мальчишник на даче, а сам поехал к будущим тёще с тестем. Рано утром поднялись и на вокзал. Мы с Натальей, тесть с тёщей. Вышли из электрички на полусонной станции. Начало сентября, туманище, хоть руками разгребай. Через поле пшеницы идём по дороге. Скажу честно, волнительно было. Нет, поджилки не тряслись – вдруг откроется в конструкторском бюро. Понятно, опасения имелись. В комитете комсомола я, насколько помнишь, отвечал за научную работу, диссертацию писал. Дойди информация до парткома, могли быть неприятности. Да я, ты знаешь, человек самоуверенный и не без авантюризма. Надо повенчаться – почему бы нет. Пушкин венчался со своей Натали… У меня тоже Наталья…

Андрей пригубил коньяк, поставил рюмку перед собой и продолжил рассказ:

– Поле перешли по туману, и открылось сельцо с церковью. В храме ждал пожилой священник и два молодых человека – венцы держать. Оба малорослые. Наташе как раз, а я – стропила, попробуй тут дотянись. Рука у бедняги затекала – сил нет, а опускать нельзя. Сердечко, скажу тебе, во время обряда, как у пионера, билось. Ничего не понимал, что священник говорил, но торжественно… Вино три раза пригубили из чаши, в третий раз священник поднёс и сказал: до конца. Я выпил – захорошело в голове…

Андрей достал из ящика стола плитку шоколада, разломил на дольки…

– В прошлую пятницу Наташа звонит и просит свозить её в район в церковь. Будто бы привезти икону для Ивана Савельевича, тестя моего бывшего. Надо, так надо – сгоняем, машина на ходу. Заехал за ней. Диктуй, говорю, маршрут. Едем, и вдруг ёкнуло у меня: всё понял. То самое сельцо, та церквушка. «Для тебя, – говорит Наташа, – прежде всего лучше будет». Сам знаешь, я после неё два раза женился. «Чтобы в грехе не жил», – пояснила. Взяла бумагу в церкви, что мы в ней венчались, и написала прошение в епархию.

Коньяк пить больше не хотелось. Если быть честным – хотелось, да знал, после оного чуть пройду под изнуряющим солнцем и затрещит голова. Мой организм не переносил, если на алкогольные градусы накладывались высокие атмосферные. Глотай потом аспирин. Поэтому ограничился минералкой. Даже мысленно поаплодировал: бываю же иногда умным не вчера.

Андрей бросил в рот дольку шоколада и рассказал, как тесть пришёл к Богу.

В 1941-м окончил Иван Солодов десять классов, а через день война. Отправили его в лётную школу, пополнять ряды сталинских соколов. Обрадовался сельский парень – кто из довоенных мальчишек не мечтал покорять небесные просторы? Кто не грезил подвигами Чкалова, Ляпидевского, Водопьянова?

Всё выше, выше и выше

Стремим мы полёт наших птиц,

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ.

Да только опозорился сибиряк, мечтал бить фашистские самолёты силой советского оружия, а не дано было освоить сходу премудрости управления крылатой техникой. Товарищи поехали на фронт фашистов громить, его, двоечника, оставили и определили в техники-ремонтники. Раз не получается летать – будешь маслопупом, как обидно именовали техобслугу, учись, дескать, «хвосты самолётам крутить».

Это и спасло от смерти. Из того выпуска почти все юные лётчики погибли в первых боях с асами люфтваффе.

Иван не собирался сдаваться, про себя упрямо решил: всё одно будет истребителем. Помешало планам высшее командование, отдавшее приказ срочно перебросить лётную школу ближе к фронту, а на её месте танковую развернуть. В отношении Ивана, куда его девать, высшее командование не заморачивалось, отдельные приказ не выпустило, а местные отцы-командиры рационально подошли: раз осваивал ремонт самолёта, с танком как-нибудь справишься. В конце концов – невелика разница, и там двигатель, и здесь. Пусть один с крыльями и винтом, другой с дулом и гусеницами.

Техником-танкистом попал Иван на фронт. На Курской Дуге воевал уже зампотехом командира батальона. Во время боя зампотех на низком старте наблюдает, как сражаются с врагом его подопечные машины, в любой момент готовый под огнём сорваться для эвакуации подбитого танка. Случалось, при незначительной поломке, прямо на поле боя вводили в строй боевую единицу. Бывало, при гибели командира танка брал командование на себя, отбивая атаки противника. Самое памятное из боевой биографии – Курская дуга, деревня Прохоровка. Несметное количество танков двинуло с немецкой стороны, и с нашей краснозвёздная лавина пошла. Рёв, гарь, пыль, дым, вой снарядов, грохот разрывов! Только что немцы спереди были… вот уже – за спиной танки с крестами. Где тыл? Где фронт? Летят со всех сторон снаряды, не знаешь – от своего погибнешь или вражеского производства найдёт тебя.

Иван, крестясь в рукотворном аду, дал зарок, если выйдет живым из него, будет благодарить Бога до конца дней. Мать у Ивана была верующей, а он – пионер, комсомолец, первый школьный активист – свято держал сторону атеизма. Что удивительно – вышел из адского боя на все сто процентов в целостности и сохранности. И забыл клятву. Ни сразу по завершении боя не вспомнил, ни с окончанием войны, после неё и подавно закрутила мирная жизнь.

Воевал честно, полгруди орденов с передовой вынес, звёздочки солидные на погоны легли. Победу в Германии отметил. Одно время был комендантом немецкого городка. Решал проблемы военные и гражданские по восстановлению мирной жизни на немецкой земле, потом служил в том же городке в танковой дивизии.

В средине пятидесятых годов лафа службы в цивилизованной Германии закончилась, грянуло хрущёвское сокращение вооружённых сил, в том числе и частях, что дислоцировались в Европе. Кого-то подчистую увольняли из армии, кого-то отправляли в Советский Союз служить на его необъятных просторах. Иван относился ко второй категории, и хотя в ту пору был в звании полковника, мог запросто загреметь куда-нибудь ближе к Японии, чем к Германии. И всё же влиятельные друзья помогли хорошему человеку перевестись в престижный Киевский военный округ. Хлебная Украина это не дикие степи Забайкалья или крутые сопки Приморского края. И Москва рядом, Иван, связав накрепко судьбу с армией, нацелился на учёбу в академию бронетанковых войск.

Беременную жену благоразумно отправил в Омск к тёще. Нигде это записано не было, да знающие люди посоветовали – для ребёнка, его дальнейшей судьбы, лучше, если местом рождения в паспорте будет значиться родной Советский Союз, а не иностранное государство. Чем меньше зацепок для бдительных органов, тем жить проще. Конечно, Иван кое-что накопил из скарба в Германии в виде ковров, посуды, мебели, швейной машинки «Зингер». Это добро он отправил контейнером, а сам покинул заграничные пределы с двумя объёмными чемоданами. Меткие языки именовали подобные чемоданы оккупационными.

С ними прибывал поздно вечером или рано ночью, кому как больше нравится, в городок под Киевом, где располагалась танковая дивизия, место его нового назначения.

В Германской Демократической Республике вовсю буйствовала весна, Украина не сильно отстала от западноевропейских погод. Цветущие сады испускали благоухание, парила земля после тёплого дождика. Иван стоя у открытого окна вагона, несущегося по весне, и не мог надышаться, думая о скором рождении сына или дочери (всезнающего узи тогда ещё не придумали), приезде жены, их совместной жизни в этом благодатном месте.

Народная мудрость гласит: тиха украинская ночь, да сало надо перепрятать. Только мы устроены так, что всё познаётся, в том числе и смысл мудрых слов, на личном опыте и своей шкуре.

Поезд притормозил на пару минут на станции с одноэтажным вокзальчиком, Иван резво, рассусоливать некогда, соскочил с двумя чемоданами на перрон. Махнул рукой проводнице, стоящей на подножке уходящего поезда. Однако проводница в ответ истошно закричала: «Держи!»

Офицер оглянулся – один из его чемоданов летел мимо вокзала в заперронную темноту. Не на крыльях, а на длинных ногах, принадлежавших долговязому субъекту в кепочке блином.

Иван в сорок третьем году бил врага в этих краях, столько однополчан полегло в украинский чернозём, местные жители, встречая наших солдат, последнее ставили на стол, и вдруг с первых секунд такой приём освободителю. Иван, полный праведного гнева, рванул за грабителем. Тот, весом не больше похищенного чемодана, мотаемый награбленным добром, уходил в лунном свете по улочке городка.

Чемодан был не из лёгких, притяжение земли рвало его из вороватых рук. Однако преступник, согнувшись под офицерским добром, не только не сбавлял бурную скорость, взятую на перроне, наоборот – гонимый преследователем, добавил стайерской прыти.

– Стой! – крикнул Иван командным голосом. – Брось!

Вор не повиновался ни первому приказу, ни второму.

Иван относился к высшему офицерскому составу, однако занятиями физподготовки не манкировал. И подчинённых гонял до седьмого пота в спортзале и на стадионе, и сам в сторонке не стоял. Поэтому был уверен, гражданского доходягу или догонит, или загонит – тот упадёт в изнеможении.

Дело склонялось к первому варианту. Иван поднажал и сел на пятки уркагану.

– Ну, сволочь, я тебя сейчас буду бить очень больно! – выдохнул в спину вору.

Честь боевого офицера была задета не на шутку. И не только потому, что в чемодане находились шинель, два чистошерстяных мужских костюма, платья жены, столовое серебро, трофейный «Вальтер» (эх, сейчас бы пальнуть из него), серебряная фляжка с французским коньяком, подарок в дорогу командира дивизии – было страшно обидно от такой наглости.

Хозяин добра начал сокращать к нему расстояние.

Ночь была чудной. На небе царствовала луна, а на земле – кипень садов, мимо которых летели соревнующиеся. Вишни, абрикосы, яблони, груши молочно освещали ночь. Ивану, само собой, было не до весенних красот, он летел, будто не сапоги на ногах, а спортивные тапочки. И вот уже цель близка, поднажал, готовясь обрушить кулак на затылок в кепке.

Жулик, чувствуя дыхание скорого возмездия, нырнул в проулок и остановился.

Потерпевший тоже нажал на тормоза. Картина преступления резко поменяла очертания. В проулке стояло трое подельщиков долговязого.

Иван не испугался, ему ли, много раз видевшему смерть лицом к лицу, бояться ворья? Бросился выручать шинель, наряды жены, столовое серебро, красивую (как игрушечка) фляжку, её почти нетронутое содержимое. И сразу наткнулся на чугунный кулак.

В пылу погони допустил тактическую ошибку, первые удары следовало обрушить на голову наиболее опасного противника, самого здорового, отключить его, потом щёлкать остальных. Он – сработал частнособственнический инстинкт – кинулся к обидчику с чемоданом, отвесил тому полноценную оплеуху, сбил с ног и… пропустил удар сзади и сбоку. Будто булыжником прилетело. Следом третий, из себя шкет, схватил за грудки. Иван одним движение руки, отбросил его, малорослый полетел в сторону под треск разрываемого полковничьего кителя. Тогда как Иван, внося корректировку в тактику боя, встал лицом к ведущему бойцу шайки. В Германии с успехом осваивал боксёрские хитрости. Владельца булыжникового удара поймал на самоуверенной атаке, в последний момент уклонился от кулака и прямым сокрушительным ударом в челюсть отомстил за подлость в начале схватки. Здоровяк рухнул на колени. Чистый нокаут. Однако никто не собирался драться по-джентльменски. Удар сзади палкой по голове пришёлся вскользь, Иван устоял, начал поворачиваться лицом к нападавшему, и вот тут нога предательски поехала по жирной влажной земле… А дальше – темнота. Когда очнулся, обнаружил себя на поле боя в единственном числе. Чемодан тоже не наблюдался.

Иван осмотрел себя в призрачном лунном свете. Картина вдохновения не вызывала. Китель разорван от горла до орденских планок, погон висел на честном слове, рукав наполовину отделён от плеча, следы жирного украинского чернозёма были на брюках и кителе. Фуражка с кокардой валялась в двух шагах, кто-то из воровской шайки мстительно потоптался по головному убору.

Поднимая растерзанную фуражку, Иван увидел хорька, который воровато перебежал улицу и скрылся в темноте. Ночную тишину пронзил гудок паровоза, Иван заспешил на его зов – новенькая парадная форма, аккуратно уложенная, находилась на дне второго чемодана, что остался на станции.

«Если и его утащили…» – подумал, выходя на привокзальную площадь. На перроне кроме одинокой скамейки ничего не просматривалось. Фонарь освещал безлюдную пустоту и кусок железнодорожной магистрали.

Иван хлопнул по карману кителя – документы были при нём. Уже хорошо.

Второй раз критически осмотрел себя. В свете фонаря он выглядел ещё живописнее, чем в лунном сиянии. Фонарь безжалостно показывал весь ужас положения. Как в таком виде появиться в штабе дивизии? Он ведь не ефрейтор желторотый – фронтовик, офицер.

Женщина непонятного возраста выросла из темноты.

– Что случилось, сынок?

«Сынок» не стал освещать подробности недавней стычки с местным криминалитетом, в которой потерпел разгромное поражение, но и факт преступления в отношении себя не замолчал.

– Жулья у нас после войны развелось больше чем надо, – сказала женщина, – но ты не журись, сынок. Не журись! Всё сделаю, починю, только помоги нам. Зашью, заштопаю не хуже прежнего, явишься в часть новым гривенником.

В благодарность женщина попросила у полковника ни денег, ни продуктов из офицерского пайка, попросила – ни больше ни меньше – на всенощной пасхальной службе пойти крестным ходом вокруг церкви с запрестольным крестом в руках.

Оказывается, грабёж произошёл в Великую Субботу.

– Нет у нас мужчин крестным ходом идти, – вздохнула женщина.

– Мужчин у вас точно нету, – поправил разорванный китель пострадавший, – одно ворьё.

Иван начал разъяснять настойчивой женщине: о какой церкви может идти речь, если он полковник, коммунист!

– Ты же, сынок, не при погонах понесёшь. Дадим одежонку мужичью. Во время службы в уголке побудешь. У нас там одни женщины и старухи, больше никого и нет. Только батюшка отец Дионисий. Помоги, сынок. А я всё как надо сделаю. Я ведь первая вышивальщица…

На словах, конечно, гладко звучит. Ну, а вдруг как выплывет это его партизанщина церковная?

А что делать?

В кургузом пиджачке, старых-престарых солдатских брюках, рубахе-вышиванке поучаствовал Иван в пасхальной службе и крестном ходе. Службу стоял в закутке, чтоб никто не видел, а как нести крест, вышел.

Утром проснулся, а его форма, и вправду, как новенькая. В окошко заглядывала позднее солнышко, спал Иван долго после всех треволнений, белёная комнатка сверкала чистотой, на спинке стула висел китель, заштопан и зашит – комар носа не подточит. Галифе лежало на табуретке, вычищено и отглажено. Сапоги рядом зайчики пускали. Можно докладывать командиру дивизии о готовности Ивана Солодова для дальнейшего прохождения воинской службы.

Иван прибыл в штаб дивизии и подал рапорт об увольнении из армии.

«Когда шёл крестным ходом, – скупо скажет через много лет зятю Андрею, – вспомнил обет, данный под Прохоровкой, и понял: вот мой крест, его и следует нести».

Иван распрощался с погонами полковника и уехал в Омск. Устроился в жилконторе электриком.

– Ему уже семьдесят третий год шёл, как-то смотрю – перед новогодними праздниками лазит по обледенелой крыше, гирлянды развешивает, – рассказывал Андрей. – Долгие годы был старостой в церкви. На празднование тысячелетия Крещения Руси в Москву с владыкой Феодосием от нашей епархии ездили не более десяти человек, Иван Савельевич среди них.

Этот вопрос долго не давал мне покоя: что же произошло с воином, боевым офицером той пасхальной ночью? Что заставило круто изменить жизнь? Ему было тридцать с небольшим – и уже полковник. Мог запросто получить генерала. Окончил бы академию, поставили командовать дивизией, а там и большие звёзды украсили плечи, а генеральская папаха – голову. Локомотив военной карьеры набирал полный ход и вдруг стоп, машина… Что может произойти с человеком, он в один час – не после продолжительных и мучительных раздумий, не в результате чтения умных книжек, бесед с мудрыми людьми – кардинальным образом меняет свою судьбу?

Андрей от меня отмахнулся:

– Почём знаю? Возьми да спроси сам.

Это была хорошая идея. Наташу, первую жену Андрея, хорошо знал, когда-то работали вместе в конструкторском бюро, взял её телефон у Андрея. Через неё и выйду «на героя». Внёс Ивана Савельевича в список потенциальных собеседников, который время от времени открываю на компьютере, пробегаю по нему глазами и намечаю очередную «жертву». Внести внёс, да на этом дело застопорилось. Ни летом не собрался позвонить Наталье, ни осенью. Всё откладывал на потом. Вот и зима закончилась… Не помню, что побудило позвонить Андрею на страстной седмице, он сообщил печальную весть – днём ранее умер Иван Савельевич… Вот тебе и раз…

Вскоре после этого состоялся у меня обстоятельный разговор с иеромонахом (он тоже значился в моём заветном списке), говорили о многом, я тогда был совсем-совсем наивным в церковной жизни, и к слову пришёл на память поступок Ивана Савельевича. Что же всё-таки побудило его принять решение, кардинально изменившее жизнь? Собеседник улыбнулся на мой вопрос:

– Всё очень просто – Божья благодать сошла на фронтовика-полковника в пасхальную ночь.