Омилия

Искренность — благословение и проклятье.  Быть иль не быть тебе? Странный  вопрос: если можно не быть, то какая же это искренность? Искренность — это неспособность к лукавству, даже когда оно необходимо. Искренность — это открытость.

Но как глуп хозяин дома, держащий свою дверь всегда нараспашку? Глуп, ужасно глуп. Но и свят: свят  детскостью, прямодушием — его путь к Господу прям.

Душа без маски — вот что такое искренность.

Люди привычно носят маски — маски приличия, маски ума, маски благородства, маски святости, маски искренности... Носят и маски лукавства, гнева, обиды — есть же люди, притворяющиеся, чтобы их не трогали или ради вразумления ближних? Наверное, есть.

Душа приходит в мир без маски — открытая, распахнутая навстречу. Но, по мере взросления, она начинает рядиться во что принято. Много масок приходится перемерить душе, пока найдет свои, наиболее подходящие.

Сегодня хотелось бы сказать об одной особенности нашей церковной жизни, которая, на первый взгляд, носит характер исключительно частный, а иногда даже бытовой, но при ближайшем рассмотрении оказывается важным показателем нашего восприятия Церкви и себя в ней.

Подходит человек на исповедь, называет свои грехи, кается. Священник читает разрешительную молитву. Многие из прихожан после этого говорят: «Благословите причаститься». Кто-то с утвердительной интонацией, кто-то — с вопросительной. А кто-то не говорит ничего. Тогда спрашиваешь сам: «Будете причащаться?» Иногда в ответ слышишь радостное: «Да, конечно!» А иногда...

Памяти моей мамы, ушедшей в мир вечности, когда мне было 2 года.

Вспомните своих матерей. Для вас ничего не стоит сделать  телефонный звонок. Вы обязаны своим родителям не одним звонком. Спешите делать добро, пока они еще с вами.

Стол накрыт с самоваром и сушками  c маком.

Чистый день и белёный у печки шесток.

На затылке коса золотеющим злаком,

Уложилась, как плюшка  в клубок.

Это мама опять приходила такая.
Напекла для меня с  мёдом сдобных блинков.
С фотографии ты, мне до боли  родная
Смотришь сколько уж лет  виновато, без слов.

Один бедняк, трудяга подневольный
Однажды на последние гроши
Купить решил на праздник на престольный
Для церкви снедь, от всей своей души.

Зашёл бедняк к знакомому торговцу,
Но в этот день убытки тот терпел,
Был зол и раздражался даже солнцу,
Он обмануть трудягу захотел.

Продал купец товар, свершив подмену,
При том ещё обвесил простака.
Ловкач к тому ж на всё завысил цену,
И обокрал, довольный, бедняка.

Встретились двое на узкой тропинке, а разойтись не могут. Спрашивает один другого:

— Ты куда идешь?

— В Рай!

— Зачем ты нужен в Раю такой калека, посмотри на себя: без руки, без ноги, без глаза. Где ты их потерял? Ведь это все Божье создание. Он тебя неполноценного в Рай не возьмет.

— Я все за грехи обменял, — отвечает убогий.

— За какие грехи?

— Глаз отдал за прелюбодеяние, руку — за воровство, а ногу — за сребролюбие.

— Ну, вот, сам видишь, какой ты грешный. А грешникам в Раю делать нечего. Уйди с моей тропинки. Видишь, я все сохранил, знать, грехов у меня нет.

Украшали цветами заборы,
Рисовали широкие крылья,
И ухоженной жизни просторы
Устилали серебряной пылью.

В серебре, словно в зеркале мира
Любовались своим отраженьем.
И звучала разнежено лира
В полусонном над жизнью скольженье.

В этом замкнутом миром пространстве
Ненасытного чрева засилье.
В бриллиантовом стильном убранстве -
Не взлететь нарисованным крыльям.

Ясень и тополь, дуб и береза,-
Верные дети земли до конца…
Все они - дети родимой Природы,
Все они верные дети Творца,
Зелень деревьев душистая, теплая
Ласково нежа, дрожит на ветру,
Зелень прохладная, зелень широкая
Нас благодатно укроет в жару

Голос деревьев, небо высокое
Шепчут нам тайну жизни своей
Дерево жизни из века далёкого -
Кроной коснулось жизни моей!
 

***

С недавнего времени, определяющим фактором в Светиной жизни стало смирение.  Не пассивная депрессия при виде трудностей, не болезненное равнодушие к окружающему, а подлинное глубокое смирение, в которое она старалась войти, как в тёплое море. Смирение, есть ли в мире что-нибудь более безбрежное, чем его спокойная тишина? Света постоянно напоминала себе, что должна научиться принимать боль такой, какой она есть, а нынешние трудности взять за точку отсчёта. 
Совсем недавно, она читала, слова Аввы Дорофея  что  «Каждый молящийся Богу: «Господи, дай мне смирение», должен знать, что он просит Бога, дабы он послал ему не кого-нибудь, а оскорбить его».  Подперев рукой щёку, Света долго размышляла над изречением,  приходя к  неутешительному выводу о собственной неспособности пожелать себе  обидчиков.
Правда, в последнее время оскорблений просить не приходилось, потому что их и без того можно было черпать глубоким ковшом.

Скучен, тосклив апрель,
Солнце не греет душу -
Ветром сорвусь с петель,
Томный покой нарушу...

Ноты весенних строк
Дарят друзья-поэты...
Только весны итог -
Зной, приносящий лето.

Но... не вернуть зимы,
Как не вернуть нам детства...
Криком застывшей тьмы
Рвусь... не могу согреться...

Я в каждый вдох кладу по семечке
И много семечек глотаю...
Они сойдут за ужин девочке,
Что греет сон больному Каю.

Пока глаза сияют млечностью,
И зёрна мышь грызёт за печью,
В её камине, словно в вечности,
Горит участье человечье.

Изранен, непогодою побит
стан гибкий деревца,
упорно воздевающего ветви
к небу,
благодаря его,
за дар дышать, расти
и радоваться солнцу.

На ресницах солнечные зайчики,

И коса, вплетенная в покос.

Ты стоишь в крестильной детской маячке,

И играешь шёлком от берёз.

Обниму рукой тебя за талию,
И прижмусь к стволу любимых грёз.
От меня, Россия, ты за далями,
В венах моих сок твоих берёз.

Подмышкино — это такая деревня. Мне о ней великан Вася рассказывал. Славный такой великан. Чудной очень. Был у него раньше один то ли недостаток, то ли, наоборот, достоинство: шерсть на нём росла как на диком звере. Некрасиво, конечно, но зато свойство дивное та шерсть имела. Если кто ради благого и общего дела отщипнёт клочок, то силищу обретет богатырскую.

Вот пришёл Василий в Подмышкино, а там — разруха. Мост через реку давно сгнил. Дороги в колдобинах. Вокруг деревни мусора целые горы. Зато в центре деревни много больших особняков во всей красе стоят, глаз приманивают.

«Работы тут много! Кто меня найдёт, к тому в работники и пойду», — решил великан и прилёг под ивой отдохнуть с дороги.

В голодный год о хлебе разговор
Насытит ли, подав для жизни силы?
Поманит ли чарующий простор,
Когда тебя болезнь к одру склонила?

Напомнит ли опавшая листва
Весны певучей пылкие объятья?
Помогут ли приятные слова,
В которых только лоск лицеприятья?

Облегчат ли прощальные венки,
Обрывки фраз и слёзы у надгробья –
Утрату тех, с кем были мы близки,
Кто жил добром и жертвенной любовью?

Гóре, горе —
горé не смотрят люди.

Как горé сей сказать:
Иди горé?!

Гóре, горе —
гореть с  грехами будем:

каждый гордый
в своём аду помре.

Горечь, горечь —
такая мгла повсюду.

Темень, темень —
иди отсюда прочь!

Гóре, горе —
Господь
распинаем
всеми.

Горечь, горечь —
мир поглощает ночь.