Омилия

Давно-давно в краю цветов,
где ветер нежен и безмолвен,
где звезд неведомый покров
невольно падал к изголовью...

Давным-давно, там были мы,
я помню трепетность и нежность,
давным-давно, совсем одни,
мы пили счастье, как безбрежность...

И шелест крыльев в небесах,
Желаний трепет, шепот моря,
нам был неведом глупый страх,
который всё о чем-то спорил.

С простой, наивною душой,
давным-давно, мы были дети,
где обрести нам тот покой,
Ну кто же нам теперь ответит?
 

Он был не такой, как все волки. Он был совсем другим. Он писал стихи, любил слушать птичье пение, никогда не ел мяса и за всю свою жизнь не обидел и мухи. В его рацион входили лесные грибы и ягоды, заячья капуста и щавель. А еще он любил собирать цветы и глядеть на небо, на плывущие облака.

Жил волк под большим старым дубом на лесной поляне. Вернее сказать на развесистом дубе. Потому, что он спал в гамаке. Гамак оставили в лесу забывчивые туристы. Волк перевесил гамак на дуб. Он очень любил смотреть на звездное небо. О, сколько удивительных историй могут рассказать звезды! А сколько воспоминаний приносит с собою тихая летняя ночь.

Часто, глядя на небо, волк вспоминал свою маму, ее тихий ласковый голос, ее песни и сказки. Ему становилось грустно и радостно одновременно. И он тихо плакал. Мама называла его Стефиком, тихо гладила по голове и говорила:

Как было замечено выше, все творчество Потехина связано с родным краем. Первый его очерк «Путь по Волге» запечатлел юношеские наблюдения поры учебы в Демидовском лицее, когда студент Потехин совершал путешествие от Ярославля до Кинешмы. В этом дебютном произведении органично соединились документально этнографические описания с поэтическими картинами-пейзажами, а также лирическими пассажами. Здесь Потехиным довольно живо нарисована волжская природа, судоходство середины ХIХ столетия, типы волгарей-бурлаков, быт приволжских деревушек и многое другое. Гоголевский стиль описания великой реки делает это произведение немного пафосным, но в нем так много метких наблюдений и неподдельной любви и восторга Волгой. Написанное более ста лет назад, произведение А. Потехина и сегодня вызывают чувство восторга перед неизъяснимой красотой могучей Волги, перед силой и мужеством русских людей:

Жили-были Туча и Ветер. Они были добрыми друзьями: куда Ветер подует — туда и Туча мчится, в какую сторону Туча двинется — Ветер за ней.
Но однажды они поссорились, как часто бывает — беспричинно, из-за каприза.
— Я с тобой не друж-ж-жу! — просвистел Ветер.
— Ну и не на-а-адо! — прогремела Туча. — Без тебя обойду-у-усь...
— Ах, так? — возмутился Ветер. — Сейчас ты у меня получиш-ш-шь.
— Са-а-ам получишь! — Туча зловеще нахмурилась, потемнела и давай метать громы и молнии.
Однако Ветер был сильнее. Он завыл, застонал так грозно и неистово, что даже солнце в страхе спряталось за Тучу. И заплакала в горьком бессилии Туча, роняя на землю обильные слёзы. Одна из них упала на Клён.
— Ты кто? — спросил Клён.
— Тучкина слеза — дождевая Капля. А ты?
— Я — Клён. Давай с тобой играть?
— Давай, — согласилась Капля.

Живёт-поживает себе в жизнерадостной семье страшный-престрашный зверь. Хвост у него, как у льва. Усы — как у тигра. Уши — как у рыси. Шкура — как у волка. Когти — как у кошки. Мама ужасно его боится. Если встретится с ним на крыльце, то так испугается, так закричит — и убегает, куда глаза глядят!
Даже огромный слон из ближайшего зоопарка этого страшилища побаивается — начинает громко трубить и топать ногами.
Вот какой страшный зверь!..
А заметит он кошку: прыг-скок в норку под крыльцом — только его и видели!
 

Марина была единственным человеком, кто принимал какое-то участие в судьбе Семена Ивановича. Он приходился ей дальним родственником, а близких родственников то ли не было, то ли просто позабыли о старике. Вот и приходилось ей приносить ему время от времени продукты, лекарства, убираться в квартире. В разговорах иногда упоминала о болезнях деда, его нуждах, сетовала на нелегкий характер. А теперь вот Семен Иванович пожелал пообщаться с журналистом. И она просит меня пойти с ней вместе.
«Пойми, — сказала она,— ему девяносто скоро. Срок жизни, как говорится, истекает. Я не прошу тебя писать о нем, ты его хотя бы выслушай».
— Марина, а может, к нему лучше священника пригласить? Чтобы поисповедовался?
— Предлагала. Не хочет. Неверующий он. А выговориться, похоже, надо. Причем перед посторонним человеком, чтобы вроде как и отдал, и не потерял в тоже время. А вдруг и для тебя встреча будет не напрасной, пригодится в работе когда-нибудь?
…Лицо, густо исчерченное глубокими морщинами, старческий, скрипучий голос, медленные тягучие интонации.

Отдыхали люди у фонтана,
Разговоры мирные вели,
Белые и красные тюльпаны
В парке так настойчиво цвели…

Над землёй летели перезвоны,
Кто-то улыбнулся для меня!
И весна плыла по небосклону,
Радостью пасхальною звеня!

И, казалось, всё вокруг запело,
День – конца и края не видать.
И хотелось на асфальте мелом
Имя дорогое написать…
2011

Во сне, нежданно,
Чист и тих
Мне ангел послан был.
Долгов неведомых моих
Он книгу приоткрыл.
И я доподлинно узнал:
Томились в книге той
Стихи, что я не написал,
Увлекшись суетой;
Дела, что я не совершил,
Проснувшись, хмур с утра;
Слова, что я не возложил
К подножию Добра…

Истоки в лености берёт
Река моих долгов.
Каким в итоге ляжет счёт
Ошибок и грехов?
Меж тем одним утешен я –
Не вышло время жить:
Не поздно в книге бытия
Хоть что-то изменить.

30.07.2010 г.
 

По допотопным временам
Тоска неистова и странна
Она стучится в двери к нам,
Не различая лиц и сана…
…В виденьях чудятся леса:
Краснеет в зарослях калина,
Садится на цветок оса,
Медведь пещерный стонет длинно,
Гиганты-люди, дерева,
Пред коими секвойи – прутья,
В два роста сочная трава,
Озёра с гадами и мутью,
Не видно солнца и луны
За толщей пара, что над твердью,
Чащобы фруктами полны…
Там всё на службе долголетью.
Ни гроз, ни снега, ни ветров,
Цикады по ночам стрекочут,
Стрекозы синие – с орлов –
Струят фасеточные очи.
Там динозавр идёт ручной
К руке, протянутой бесстрашно.
Там изобилье и покой,
И не понять, где день вчерашний,
Где завтрашний… В тот мир, туда
Адам из рая изгнан Богом.
Там не тянули провода,
И Землю не душили смогом.
Там было Еве хорошо
Держать в руках жемчужный кубок…
Но всё же время подошло
Изведать тяжесть брюк и юбок,
Трудов и роженицы мук,
И кратковременности счастья,

Письмо
Почему ты мне так редко пишешь? Я очень скучаю по весточкам от тебя. Сейчас зимой письма - настоящее сокровище для нас, отрезанных от всего мира. Пожалуйста, пиши мне чаще.
Я сейчас читаю письма Василия Великого на английском языке - книгу из библиотеки матушек. Попробую тебе перевести кусочек, что он пишет одному своему знакомому: «Другие, может быть, сильные, могущественные и уверенные в себе, я же - ничто и ничего не стою. Поэтому я никогда не смел даже подумать, что я в состоянии предпринять что-либо без посторонней помощи. Мне необходима поддержка каждого из братии моей более, нежели одна рука нуждается в руке другой». Эти слова и обо мне. Мне очень нужна сейчас поддержка.

Я жду письмо
Я жду уже давно ответа
От кого?
И для чего
Бегу на берег я встречать Отцов-
Монахов наших и гонцов,
Что нам приносят весточки " с земли"?
-"Вы нам сегодня почту принесли?
А мне Вы тоже письма принесли?"
Улыбка добрая в усы,
И снова-виноватый взгляд.
А дни и месяцы летят.

Эти записки я публикую с благословения матушек Скита святого Нила на Аляске.
Мое знакомство с матушками началось ещё в 2004 году. Тогда я писала дипломную работу по социологии о православной вере среди местных жителей острова Кадьяка, и мне посчастливилось денек провести на острове святого Нила. Остров произвел на меня сильное впечатление, и уже в России, я никак не могла его забыть. В 2006 году я написала письмо матушкам. Мы переписывались два года, и они пригласили меня разделить с ними год их жизни. С благословения своего духовника я согласилась.
Эти записки адресованы моей маме или написаны в собственном дневнике в 2008-2010 годах во время моего пребывания в Скиту Святого Нила.
Любая монашеская жизнь – тайна и таинство, потому в записках я не буду писать ни о монашестве в целом, ни о монашеском укладе нашего Скита, но поделюсь с Вами своими добрыми воспоминаниями о навсегда полюбившихся мне людях, событиях и местах.

Это случилось, дружок, в те незапамятные времена, когда даже твоей прапрапрапрабабушки ещё не было на свете. Обитали тогда на земле могучие мамонты, похожие на слонов, только более крупные и покрытые шерстью.
Пришли однажды мамонты на берег быстрой холодной реки. Мамы и папы мамонты стали, как обычно, обсуждать свои взрослые дела, а мамонтята бросились в реку и начали шалить — радостно трубить, кувыркаться и обливаться водой. Мамы увидели это безобразие и сказали:
— А ну-ка, шалуны, марш на берег! Простудитесь!!
Мамонтята, конечно же, послушались и вылезли из воды, ведь их мамы хоть и добрые, но очень строгие. Однако как только взрослые мамонты вновь занялись разговорами, озорники — опять за свои проделки! И доигрались: простудились, заболели. А ты знаешь, дружок, что в далёкой древности даже среди людей врачи ещё не появились. Животных тем более лечить было некому. Болели-болели мамонтята и... умерли. Не вынесли горя их мамы и папы — тоже вымерли.
Так-то, дружок.
А вот слонята, похожие на мамонтов, только поменьше и без шерсти, старших слушаются, в холодную воду не лазят. Потому и живут они на земле до сих пор.

Ночь стояла росная. Алмазные капельки сладко дремали на листьях деревьев, на цветах, в траве. Только одной росинке не спится. Она никак не может удобно устроиться на берёзовом листочке. Наконец она прижалась к черенку там, где листик образует уютное ложе, только задремала, убаюканная тишиной и покоем, как вдруг, не удержавшись в своей скользкой кроватке, скатилась к самому краю листа и стала похожа на хрустальную серёжку в ухе.
На ту беду налетел порыв ветра и сорвал несчастную росинку. Она упала на сонный колокольчик, в лепестках которого уютно почивали другие росинки. Спросонок колокольчик испуганно зазвенел, разбудив своих гостей, а росинки подумали, что на поляну вышел косолапый и вот-вот их растопчет. Стали они в страхе прыгать с колокольчика.
Что тут началось! Упадёт росинка в траву, а там тысячи таких же прозрачных капелек. От неожиданности они тоже начинают подскакивать, словно шаловливые кузнечики, и будоражить соседок. Вскоре вся поляна огласилась суматошным перезвоном.

 1
От великого до смешного — лишь один шаг.
От стяжания до богатства — миллион благ.
От сотворения мира — миллиард лет.
От греха до безгрешия — времени нет.

2
В сердце беснуется бес бессердечный,
Гневно глумится в прогорклых словах:
Вышел на волю вновь грех наш извечный…
Гневу положено быть в кандалах.

3
Приближается жизненный финиш:
Вижу в зеркале ─ вроде клеймо…
Неба в луже всего не увидишь
И не узришь грехи все в трюмо.

4
Ближний мой давно в грехах погряз,
Я горжусь ─ ему я не наследник!
Ведь моя, конечно, чище грязь…
Но в грехе нет первых и последних.

5
Мелкий грех, в душе засев,
Кажется ребёнком…
Разве беспощадный лев
Не был милым львёнком?..

6
Подчас из ближних делаем врагов,
Во внуках оставляя хромосомы…
Почувствуй тяжесть собственных грехов,
Тогда чужие станут невесомы.

Отец нечасто и неохотно рассказывал о войне, но, думаю, никогда о ней не забывал. Разве возможно было такое забыть? До конца своих дней он живо интересовался всем, что было связано с армией и войной: выписывал «Красную Звезду», читал военные журналы, книги о войне, переписывался с друзьями фронтовиками, любил смотреть фильмы о войне.

Вся жизнь его была связана с армией, а молодые годы пришлись не на весёлые посиделки. Не довелось ему погулять, поспать всласть, пообщаться с беззаботными сверстниками, покружиться в вальсе с девушками.

На вершине горы единорог тихонько бил острием своего белого рога в желтый диск луны. Он бил размеренно и мелодично до тех пор, пока на звук лунного гонга не собрались все животные того края: мохнатый мамонт, огромный динозавр, летучий дракон, гигантский олень, первобытный бык и пещерный лев. Прозвучал последний удар - серебряный звук гонга разлился по округе и замер. Наступила тишина.
-Братья мои – начал единорог – я позвал вас сюда, чтобы сказать – грядут наши последние времена. И скоро, совсем скоро, будут говорить, что мы с вами вымерли, что нас больше нет на этой земле.
Единорог окинул строгим внимательным взглядом всех присутствующих.
- Нас будут искать и не находить. Смотреть на нас и не видеть, слышать о нас и не доверять услышанному. А если кто и увидит нас, то объятый страхом, тут же пуститься в бег, а потом будет рассказывать другим истории о встрече с нами, и в эти истории никто не будет верить. Мы станем называться животными из древнего мира. И наши останки будут тщательно изучать и делать из них чучела.
Звери заволновались.

Имя русского изобретателя самолёта, Александра Фёдоровича Можайского (1825 – 1890), заслуженно находится в первых рядах талантливых учёных и конструкторов, изобретателей, оставивших свой исторический вклад в деле технического прогресса человечества, людей, которые в определённом смысле шли по стопам гениального Леонардо да Винчи.

Но в великой гордости за славян, многое сделавших для развития цивилизации, есть и малая толика горчинки, образно и лаконично озвученная Михаилом Задорновым в одном из своих выступлений. Чем отличается наш человек от западного? Наш придумывает, изобретает – а западный человек знает, где всё это запатентовать. Наш – не знает, где что регистрировать (а когда узнаёт, сколько нужно всяких бумажек-справок-документов, плюёт на это дело). А западный – знает. Поэтому в официальной истории науки (так сказать, в «западной» её версии) мало славянских имён. Да, что-то в последнее время и наши наших стали забывать…