Омилия

Тане что-то не спалось. Потолок разглядывать надоело. Одеяло сползало, как будто назло. И даже любимая подушка кололась.

Таня повернулась на правый бок, потом — на левый. «Все бока отлежала» — подумала она. И вспомнилась ей та самая жирная двойка, которая красовалась в дневнике, прямо под пятёркой по литературе.

«Я не врала маме, — рассуждала она в который раз, — я просто сказала о пятёрке, а о двойке не сказала… Вот если бы мама спросила меня, не получила ли я двойку, и я сказала бы „нет“, то это было бы враньё». Тут подушка впилась ей в щеку, и Таня ударила её кулаком:

— Вот тебе!

Но в конце концов ей стало так плохо, что она спустила ноги, пошлёпала босиком в комнату родителей и легонько толкнула спящую маму в плечо:

— Мама!

— Что ты не спишь, Танюша? — мама совсем не сердилась.

Тихо было на кухне. Серж кис над манной кашей.
Зашла тётя Рита, крёстная Сержа, которая приехала погостить.
— Так, — нахмурилась она, бросив взгляд на тарелку с кашей, — ты собираешься до вечера над ней сидеть?
Серж тоскливо промолчал и на всякий случай надул щёки.
Тётя Рита сказала:
— От манной каши прибавляется ума. Ты ведь знаешь знаменитую историю про Ваню богатыря и манную кашу?
— Нет! — оживился Серж.
— Придётся рассказать. Бери-ка ложку. Готов?
— Готов! — вид у мальчишки стал довольный.
«Значит так. Поехал богатырь Ваня спасать от дракона Прекрасную принцессу, чтобы жениться на ней. А Маша соседская осталась дома плакать да горевать. Это во всех сказках есть. А вот чего нет. Подъехал он совсем близко к замку, видит — перед ним — круглое озеро, такое же круглое, как твоя тарелка. А в озере том вместо воды — манная каша.

В давние времена старцы-пустынники нередко зарабатывали себе на пищу рукоделием. Они делали на продажу корзины из пальмовых ветвей, плели из прутьев веревки, лепили из глины сосуды, а на вырученные деньги покупали себе хлеб и овощи.
Однажды авва Агафон тоже отправился в город продавать глиняные сосуды. Он был уже стар и смог взять на рынок только три кувшина, которые нес в мешке, перекинутом через плечо.
В тот день в пустыне стояла такая дикая жара, что даже ящерицы и змеи спрятались в свои норы. Поэтому старец сильно удивился, увидев сидящего на дороге прокаженного.
— Куда ты идешь, авва? — спросил прокаженный, привычно прикрывая руками обезображенное болезнью лицо.
Голос у него тоже был грубым, больше похожим на рычание дикого зверя.
— Я иду в город, продавать сосуды, — ответил авва Агафон.
— Сделай милость, отнеси меня тоже в город, — попросил больной.
Проказа — заразная и неизлечимая болезнь, и в древности закон предписывал изгонять прокаженных из городов и селений.

На сайт Международного клуба православных литераторов «Омилия» я наткнулась случайно, после безуспешных поисков в сети Интернет близких мне по духу людей. Все ресурсы, на которые резво направляла меня компьютерная мышь, мне не подходили: на большинстве литературных сайтов в фаворе фэнтези, мистика и детективы, поэтому обсудить, а уж тем более получить совет по написанию текста в православных традициях возможности не представлялось. А тут сразу такое богатство: и замечательные рассказы, и великолепные стихи, и публицистика, которую готов читать день и ночь. Причём всё это не просто статичные выкладки текста, а живое общение с авторами, многие из которых уже известные и любимые читателями. Но самое удивительное, что весь этот мощный ресурс создали не миллионеры или министры с безграничными средствами, а всего два человека — журналист и редактор Светлана Коппел-Ковтун и технический администратор Андрей Ковтун.

Люди в большинстве своем живут, как дышат: вдыхают свежий, чистый воздух, а выдыхают загрязненный, нечистый. Точно так же «вдыхает» человек и окружающий его мир, людей, знания, чужие поступки, историю, веру..., а «выдыхает» он свое представление, свое видение-понимание, свое «преображение» мира — то есть отражение, преломляемое его личностью. Чем чище личность, тем меньше искажений, тем вернее отражение...

Однажды авва Макарий Египетский, возвратившись в свою келью, застал там разбойника, который грабил его вещи. Грабитель схватился за нож, но когда увидел, что старец не сердится, начал торопливо навьючивать краденое на верблюда.
— Какой у тебя хороший верблюд! — сказал авва Макарий. — Повезло тебе, брат. Я вижу, тебе достался лучший верблюд в пустыне: он может увезти на своей спине целый дом.
С этими словами авва Макарий вошел в свою келью, вынес оттуда пожитки, которые разбойник второпях забыл, и стал их укладывать на спину верблюда.
Удивился разбойник такому поведению старца и поспешил скорее убраться восвояси. Но его верблюд заупрямился и ни за что не хотел подниматься с земли.
— Не хочет ли он сказать, что ты еще что-то забыл в моей келье? — спросил авва Макарий. — Я сразу понял, что у тебя очень умный верблюд.
Старец снова вошел в свою келью, осмотрел все углы, и нашел мотыгу, прислоненную к стене.
— Должно быть, это как раз то, без чего не хочет идти твой верблюд, — сказал он, прилаживая мотыгу среди мешков. — Теперь ты всегда сможешь впрок нарубить ему колючек.

Кто сыграет тебе?

На душе пасмурно, кажется даже дождь собирается…. Хоть бы не заплакать! Вокруг лица, лица, но одиночество не проходит, оно длится, словно нет ему ни конца, ни пределов.

Одиночество — это когда вокруг полно людей, но ты для них только вещь, предмет потребления. Им нет дела до того, что у тебя есть душа, которая иногда болит. Они стоят вдоль твоей дороги с протянутыми руками и только требуют, требуют, требуют…

Да, в жизни главное — давать. Очень важно, чтобы было у тебя что положить в ладони просящих.

Но мне бы согреться….

Мою первую любовь зовут Максим. Пишу о нем в настоящем времени, потому что Он - моя любовь, жив, здоров и обо мне не вспоминает.

Следуя классике жанра, любовь наша имела трагический конец. Трагическим, следуя той же логике, он был только для одного из участников действа. Для меня.

Со времени этой первой любви, прошло почти столько же лет, сколько мне было тогда – 14. То есть половину моей жизни я уже живу с ним вместе. Вместе, но не рядом. И не смотря на события этой второй половины моей жизни, до сих пор на имя Максим, голубые подранные джинсы и голос Курта Кобейна у меня реакция сердечным приступом – почти инфарктом.

Каждый раз, говоря о нем, черкая очередные мысли и воспоминания на бумаге, я с облегчением вздыхаю «ну вот, похоронила…»но мумифицированная любовь встает из своего саркофага и спокойно пьет чай в моей душе.

Возможно решалась его судьба. Фирма была на взлете: расширялись, набирали новых сотрудников (вот и к ним в отдел взяли сутулого паренька-очкарика с ярко-рыжей родинкой над тонкими губами - Славку), и в курилках пошли разговоры о головокружительных перспективах, что открылись перед сотрудниками. Павел больше молчал, глубоко затягивался удушливым дымом с наслаждением, будто эти самые перспективы для него уже стали реальностью. А потом уже за рабочим столом, долго, не моргая, смотрел в монитор, думая как бы не упустить момент, как бы словить удачу и крепко вцепившись выбраться (наконец-то!) на вершину всего того, что Паша звал жизнью. И вот шанс в его руках. Накануне их отделу выдали задание разработать новые предложения по расширению производства и со всеми выкладками предоставить начальству в максимально кратчайший срок. «Приезжают англичане» - шептались в отделе. Но голова шла кругом, думалось плохо. Кофе, что старательно наводила всем худая тонкобровая Лариса, только будоражил и не помогал. И все чаще Павел убегал в курилку, - «подумать».

Первая наша встреча как первый удар благовеста. Затем будет еще один, затем еще... Затем (я уверен) вступят подзвонные колокола других практических дел, сливаясь в одну общую мелодию призывного звона. Поразительно, что создать этот колокол, поднять его на звонницу и раскачать тяжелое било удалось такими малыми силами. А может быть силы были и не малые? Я склоняюсь к мысли, что Светлана и Андрей просто не имели возможности не выполнить то, на что их призвала общая Сила, выше которой нет ничего. И над православной землей поплывет (уже плывет) благодатный малиновый звон, соборный, исцеляющий и укрепляющий...

Девочка моя,
Ласточка моя,
Солнышко мое тише.
Алою зарей паруса горят –
Но не для тебя…. – вижу.

Девочка моя,
Закрывай глаза –
И не нужно слез- ладно?
Сердце для тебя – на углях сожгу
– вот моей любви ладан.

Девочка моя,
Тихая моя,
Грустная моя - хватит
За душевный Свет
За лилейный цвет –
Дорогой ценой платят.

Замолю грешок,
Напишу стишок –
Не грусти дружок – ты же
Знаешь будет все-
Очень хорошо,
Потерпи чуток- слышишь?

Девочка моя,
В небе корабли
Над твоим летят домом.
От твоей любви, до моей любви
Лишь один шажок, помни.

Рис. Татьяны Косач

Усталость – как взгляд Горгоны,
Я медленно каменею.
В моей груди монотонно -
Усталого сердца вздохи.
Смыкаются веки сонно,
Но сны не несут покоя,
Они становятся бредом –
Болезненным бессознаньем,
Когда в лихорадке жаркой,
Ты мечешься на постели,
Не спишь – выключаешь душу,
В пучине бессилья тонешь
И утром воскреснуть сложно.
Усталость течет по венам,
Она пеленает тело,
Она убивает мысли,
А сердцу хочется в небо,
В святые звездные выси,
А сердцу хочется к Богу,
Но я закрываю ставни,
Я просто не существую.

Усталость - как взгляд Горгоны,
Мои каменеют крылья,
А значит подняться в небо
Уже и мечтать не стоит.

Но бьется в душе надежда,
Ведь есть в вышине Создатель,
Дарящий любовь и милость
И жизнь вдыхающий в камень.

Рис. Татьяны Косач

У аввы Геласия была дорогая книга из кожи, которая стоила целых восемнадцать златниц. Но для него она была дороже всех сокровищ мира: ведь это была Библия!
Авва Геласий не хранил книгу в своей келье, а держал ее на видном месте в церкви.
И вот однажды в монастырь пришел воришка, решивший наконец-то раскаяться в своих грехах. Но, увидев книгу в дорогом переплете, без присмотра лежавшую на видном месте, воришка не смог удержался и украл ее.
В городе он решил сразу же избавиться от краденого и назначил книге цену в шестнадцать златниц. Не так-то просто оказалось найти покупателя на такую дорогую вещь, но все-таки один богатый купец согласился взять книгу себе.
— Но прежде, чем я с тобой расплачусь, ты должен дать мне на день эту книгу, — сказал купец. — У меня такое правило: никогда не делать крупных покупок, не посоветовавшись со знающими людьми. Иначе я никогда бы не разбогател.
Пришлось воришке согласиться, и от нетерпения он едва дожил до следующего дня.

Быть поэтом… Что же это значит?
Быть с грозой, иль с медом на устах?
Расставляя творчества задачи,
Я нуждаюсь в правильных словах…

Выплеснуть ли все, что сердце мучит,
Все что ропщет, плачет и кричит,–
Или, поделиться самым лучшим,
Исцелив от боли и обид.

Воспринять ли мрачные одежды
Безнадеги, скорби и тоски,–
Или, мудрым словом дать надежду,
Чтоб не рвáлись души на куски.

Обнажить ли, дерзостно и страстно,
Дел распутных стыд и наготу,–
Или, в целомудрии прекрасном,
Приоткрыть творенья красоту.

Напитать ли строки ядом гнева,
Презирать, глумиться и крушить,–
Иль, возвысив лиру духом Неба,
Струны сердца умиротворить.

Зазывать ли лестию лукавой,
Сладких од потоки источать,–
Или, в правде, искренней и здравой,
До конца за Истину стоять.

Быть ли славным, сытым и одетым,
Обратив в достаток власть пера,–
Или быть, действительно, поэтом!
Послужив величию Добра.

ИЗ ЖИТИЯ ПРЕПОДОБНОГО ГРИГОРИЯ. ВЕК 15-Й

Камень трудно поддавался зубилу, сыпал искрами, отлетевший далеко мелкий осколок рассек игумену бровь, чудом в глаз не угодив. Григорий, оставив свою работу - явно уже наметившийся остов креста, приложил к ранке тряпицу, пытаясь унять кровь.
Дело все же с молитвою и божьим упованием да двигалось. Между молитвами было время и поразмыслить о житье-бытье, вспомнить молодость...

Младенец тогда княжеский едва не захлебнулся в купели: у крестившего его Григория в груди захолонуло.
Родившийся прежде времени княжич и так чуть дышал, сморщенное его личико было не розовым, а иссиня- бледным, и, хлебнув воды, он вовсе посинел. Его б крестить в жарко натопленной домовой церкви, а не под высокими холодными сводами главного городского собора. Но пожелал так отец - князь Галичский и Звенигородский Юрий, младший сын Димитрия Донского. Стоял рядом с Григорием, по-медвежьи грузный, через все лицо - нитка старого шрама, лохматая борода в разлапинах ранней проседи. Глядел он сурово, исподлобья.

***
Как звезда в вышине
Предрассветного зарева
Удивлением – мне!?–
Встреча Богом подарена.
Единение душ
Разговором невидимым,
Словно в зеркале луж
Небо лик свой увидело.
Так горят купола
В синеве позолотою,
Это вечность сама
Тихой радостью – вот она!
Всем свеченьем любви,
Всем её оправданием,
Где молитвы твои,
И мои... И не знали мы…

Натиск метели злобен.
Сумерки января.
Мирно лежит во гробе
Маленькое дитя.

Был он один, примерный,
И не дано других,–
Горькой рекой безмерной
Слезы текут родных.
Радость со стен изжита.
Зáлита боль вином.
Богу с хулой закрыта
Дверь в этот скорбный дом.

Только хула напрасна,–
Был их малыш тогда
В мире Небесном счастлив,
Счастлив, как никогда.
В мире, где нет печали,
Где не пропахло злом,–
Стало желанным раем,
То, что казалось сном.
Снова на грешных землю,–
В суетный, мрачный ад,
Вечным глаголам внемля,
Он не хотел назад.

Жизни восторг отведав,
Там, где удел святых,
Счел бы он странным бредом
Слезный надрыв родных,–