Повесть из времен императора Александра Севера (продолжение)
* * *
-Кто она? – спросил я Руфа, как только мы остались одни.
Он с недоумением уставился на меня.
-Это ты о ком?
-О ней… - произнес я, не решаясь произнести вслух сладкозвучное имя очаровательной Мирталис.
Его ответ возмутил меня до глубины души:
-Ты говоришь о той пройдохе, что липла к тебе? Неужели она тебе понравилась? Право слово, я думал, что ты умней…
-Как ты смеешь так говорить, Руф? А еще друг называешься!
Что пожелать тебе сегодня,
Мой улыбающийся сын?
Над чёрной бездной преисподней
Земных небес ярка ли синь?
Иль чрез озоновые дыры
Иная проникает власть?
Но полно, звонки наши лиры,
Их звон не даст совсем пропасть.
Что пожелать тебе, счастливый,
Спокойный за свою судьбу?
Подруги нежной и красивой,
На труд способной и мольбу?
Иль, чтобы дальняя дорога
Под ноги скатертью легла?
За схваткою с единорогом
Не ждёт ли ратоборца мгла?
Желать ли тишины сторонней,
Оторванной от всех и вся?
Иль преклоненья пред иконой,
На коей крест несёт, скользя
По склонам выцветшей Голгофы,
Христос?.. Чего тебе желать?
Чтобы слились в поэму строфы
Иль вечно не старела мать?
Чтоб приспособиться к лукавству
Эпохи, одержимой злом?
Чтобы на всякий случай маску
Иметь, снимая перед сном,
А утром снова одевая?
Чтоб лгать умно себе, другим?
Что пожелать тебе?.. Не знаю,
В судьбу ступивший пилигрим.
Мило - каменщик
Давным-давно жил в одной стране каменщик по имени Мило. Встанет солнце — он уже на ногах. А работа его тяжёлая: наколоть щебня, погрузить в старую тачку, да к вечеру продать, чтоб на ужин купить кусок хлеба. В зной или стужу, дождь или снег всё стучал он своей киркой, а к вечеру падал с ног от усталости.
И не нравилась Мило такая жизнь.
Раз утомился он, прилег в тени и принялся ворчать и сетовать на горькую судьбину. «Эх, — думал он, — вот если б стать мне богатым! Лежи себе на боку, спи сколько влезет, да живот набивай. Бывает же такое счастье!»
Вдруг, не успел он оглянуться, как очутился в покоях великолепного дворца, а вокруг суетятся слуги — приказаний ждут. Удивился Мило. Вынесли его в сад, разлегся он под цветущей вишней, нарадоваться не может.
Пролежал с полчаса, от нечего делать стал на дорогу смотреть. И увидел шествие: скороходы бегут, всадники на белых конях скачут, слуги несут царский паланкин. Рядом с паланкином рабы идут, опахалами машут, мух от царя отгоняют. А обшит паланкин бахромой с колокольцами.
Друзья, начала новую подростковую повесть. Названия ещё не придумала. Выкладываю начало на ваш суд.
— В одном чёрном-чёрном городе стоит чёрный-чёрный дом, в этом чёрном-чёрном доме есть чёрный-чёрный стол. На этом чёрном-чёрном столе стоит чёрный-чёрный компьютер, -проговаривал про себя Федя, торопливо нажимая кнопку «пуск» на компьютере сестры Юльки, вредной, как сто китайских мопсов.
Почему мопсы вредные, и почему их именно сто, Федька объяснить не мог, но сестру характеризовал именно так, и никак иначе.
Если Юлька увидит, что он без её позволения шарит по интернету — пиши пропало. Крик поднимется на весь дом.
Папа сразу демонстративно поднимет брови и сделает погромче телевизор, а мама скажет свою обычную фразу:
— Будете ссориться, выброшу компьютер в окно.
Но все знают, что компьютер в окно не вылетит — за него деньги плачены, а мама пошумит-пошумит и уйдёт в кухню готовить ужин.
Трудный вопрос
Один детский писатель был приглашён на читательскую конференцию, посвящённую выходу в свет его очередной книги. Автор рассказал младшеклассникам об истории её написания, прообразах героев. Затем, как обычно, ребята делились впечатлениями о прочитанном, задавали вопросы. Тут встаёт одна девочка и говорит:
─ Книжка мне очень понравилась, но почему вы, дядя Володя, не приходите больше к моей маме в гости?..
Другое дело
В пору расцвета добровольных народных дружин дефилировали как-то трое их достойных представителей по проспекту. Стояла промозглая осень. Холодно. Дежурство близилось к концу.
─ Что-то стало холодать… ─ произнёс сакраментальную фразу Пётр Иосифович. ─ А у меня кое-что есть. ─ И он начал открывать свою сумку.
Его напарники встрепенулись, расправили плечи, заулыбались, а один из них сказал:
─ И у меня кое-что есть ─ бутерброд будет весьма кстати. ─ И щёлкнул замками «дипломата».
Пётр Иосифович наконец открыл сумку, извлёк из неё… кепку, напялил на голову и удовлетворённо произнёс:
─ Вот теперь другое дело!
Настоящий мужчина
Захотелось уйти из дому,
Хуже нет, чем себе надоесть,
В те края, где рады любому,
Просто так, потому что ты есть.
Где с утра не ругнётся матом
Грязный мусорщик, пьяный и злой.
И соседка, в одном халате,
Не зайдёт посудачить со мной.
Где тепло и плевать на моду,
И с другими не так одинок…
Первый раз за многие годы
Не лечу, не спешу на звонок.
Понимаю, играть в аскета –
Всё равно, что страдать ерундой,
Потому от пустых обетов
Воздержусь, кроме мысли одной:
Мне, с рождения городскому,
Покажите, сочту за честь,
Те края, где рады любому,
Если в мире края эти есть!
2011
Ева - Адаму
Мне ветер говорит: "венчайся,
прошу тебя, со мной одним!"
И луг влечет: "ты оставайся!
я буду женихом твоим!"
И лес открыл свои объятия,
свою главу склонив к моей,
Но не найти мне с ними счастья:
другой живет в душе моей.
Простой, земной, но вечный все же,
в ком дух и прах слились в одно.
Он -человек - творение Божие,
а я сама - его ребро.
Адам - Еве
Мне так радостно тебя любить,
Знать, что есть ты,
Здесь ты,
Будешь ты со мною.
Бытие с тобою разделить
Этой жизни и войти в иное Царство
Вместе,
В Вечность,
За руки держась -
Трудности сольют нас воедино.
Мне так радостно
Любить
И лепить
Тебя
Словно из глины.
Я не желаю ложь вкушать,
Себя оправдывать смирением,
И раболепно потакать
И побеждаться чуждым мненьем,
Я не желаю надевать
На лицо маску словно кожу.
Желаю думать, верить, знать,
Уметь решенья принимать
И быть в ответе за них тоже.
Лишь честность дарит душе мир –
Смиренье ложно в заточении.
Нас всех Господь на бой крестил,
Свободу даруя в Крещении.
12.01.2011
«В половине седьмого утра метро — молчаливое место. Сонное. Сесть бы да вздремнуть еще хотя бы остановочку… А еще лучше — лечь» — так рассуждал большой черный пес, забегая в вагон московского метро зимой рано утром.
«Эх, все занято! Коленки, коленки… А это что так вкусно пахнет?» — пес остановился и стал обнюхивать брюки пожилого мужчины с кожаным чемоданчиком. «У меня тоже собака, друг!» — будто оправдываясь перед псом, а вернее — перед человеческими пассажирами, бормотал мужчина — «ну не такой как ты, пудель у меня, маленький…» Нанюхавшись вдоволь, пес побежал по вагону дальше, весело виляя хвостом. Дружелюбный мужчина его обрадовал, хороший видимо, повезло пуделю!
— Выходи, выходи! — показал псу жестом на двери юноша в красной спортивной куртке — а то ведь уедешь, что делать будешь?
(Сентиментально-едкие заметки)
Панкратьевна приковыляла к остановке и решила подъехать автобусом, хотя до почты недалеко. Нога вновь разболелась, да и скользко, слякотно ─ не осилить ей, старой, двух остановок по раскуроченному грязному тротуару. В ожидании автобуса Панкратьевна прислонилась к тополю и погрузилась в размышления, давно уже ставшие для нее безотрадными.
Интервью с преподавателем иконописного отделения Днепропетровского театрально-художественного колледжа иерея Андреем Пономаренко.
ЧТО ТАКОЕ ИКОНА?
— Отец Андрей! Исходя из Библии, можно сказать, что первым иконописцем был сам Бог. Его Сын - «образ ипостаси Его». Да ведь и человек создан по образу Божию. А что такое в нашем понимании иконы, написанные людьми?
— Вначале давайте разберемся, что такое икона. В переводе с греческого языка это слово означает «образ, изображение». Фотография в паспорте в техническом смысле слова - тоже икона.
Иногда в процессе обучения в голову приходят совершенно неожиданные мысли и рассуждения, которые казалась бы и возникать не могут. Но возникают. Всё-таки наука тонкое дело, наполненная различными дорогами и к моему удивлению, она тоже способна указать путь к совершенствованию и анализу собственной жизни.
Хотелось бы начать словами известного английского. историка и религиозного мыслителя Джона Роберта Силея (1834–95): «Науки — сестры религии; в том смысле, что они раскрывают часть законов, которые руководят Вселенной и жизнью человека. Таким образом, это ступеньки, ведущие к вере в Бога». И эти ступеньки действительно можно заметить. Нужно просто уметь смотреть на мир открытыми глазами, уметь сравнивать, анализировать и мыслить абстрактно.
Продолжаю маленькие зарисовки о Кипре
Ранней весной почти не встречается на Кипре праздношатающийся турист, а селения еще не пробудились от зимней спячки. Тем непривычней кажутся разреженный горный воздух, совершенная тишина и безлюдье сел. И размеренность, забытая текучесть времени, когда, сделав одно, неспешно переходишь к другому.
Монастырь святого Иоанна Лампадиста прячется в расщелине, вдали от главных трасс, и живёт по собственным часам. Когда-то здесь было много братии, теперь же всего двое: единственный иеромонах да экскурсовод. А ещё – древние камни, покрытая лишайником черепица, пронырливые ящерки и апельсиновое дерево с ярко-оранжевыми плодами. Сквозь камни, уложенные века назад, пробивается зелёная поросль, деревянные наличники темны от времени, но греют руки.
Братья и друзья мои! Завершая путь земного странствия, решил я поведать вам о своих приключениях. Вернее, об одном, самом главном из них, без которого жизнь моя оказалась бы совсем иной. Или, скорее, вовсе не была бы жизнью. Ибо Господь наш Иисус Христос — это «путь и истина и жизнь» (Ин. 14, 7). Так пусть же свидетельством тому станет мой рассказ.
…Это случилось, когда я приехал в Рим. Вернее, вернулся туда после длительной отлучки. Ибо, хотя по рождению я — римлянин, мало того — римский гражданин2, я не был в родном городе более двенадцати лет. Из Рима меня увезли семилетним ребенком. Потому что моя мать, госпожа Хрисия, пожелала, дабы я, подобно ее отцу, деду и прочим мужчинам из ее рода, восходившего, по преданию, к самому Гиппократу, стал служителем Эскулапа3. Иначе говоря, врачом. Именно поэтому она и отправила меня на свою родину, остров Кос, в ученье к собственному брату, Аристарху, одному из тамошних асклепиадов4. Что до отца моего… впрочем, о том поведаю позднее.
Опять мой друг нарушил слово...
Как воздержаться ("Не суди!"),
И не нахмурить бровь сурово,
И страсти остудить в груди?
"О Боже! Нам грозит разлука —
Я это не перенесу!"
— Не тыкай на соринку друга,
Начни с бревна в своём глазу.
Жил-был на Руси царь-император Пётр Первый. Характером он обладал далеко не ангельским и однажды так разгневался на знатного придворного, что повелел посадить его в Шлиссельбургскую крепость и даже пообещал высечь на площади кнутом. Императрица, как, впрочем, и весь царский двор, не считали вину этого несчастного столь значительной и потому при каждом удобном случае просили государя смилостивиться и не наказывать его так сурово. Но Пётр ещё более раздражался и однажды запретил впредь напоминать о невиновности придворного.
Как-то утром царь по своему обыкновению поехал в Сенат, где его ожидали важные государственные дела. А сердобольная императрица думала-думала да и придумала забавный способ испросить у государя помилования провинившемуся придворному, не преступая царского запрещения.
Была у Петра любимая собачка — Лизета. В нечастые его свободные минуты она не отходила от императора, радостно повизгивая, облизывала ему руки, а иногда норовила лизнуть и в нос. Улыбаясь, грозный царь не противился этим восторженным собачьим шалостям-нежностям.
Купались как-то жарким днём мальчишки в Свислочи. Глядь ─ плывёт бутылка из-под шампанского, заткнутая пробкой. Выловили ребята её и увидели внутри свёрнутые в трубочку листы из ученической тетради, перевязанные тонкой прочной нитью. Конец нитки свисал из горлышка: разумно поступил «летописец» ─ не надо разбивать бутылку, чтобы достать листочки, исписанные мелким разборчивым почерком. Это было письмо… Рюрику.
Наука в мире есть простая:
не верить грезам золотым,
и жить, о счастье не мечтая,
и думать: "в мире ты один".
Сию науку я забыла,
сто тысяч лет живу мечтой,
хочу чтоб в грезах вечной силой,
мы пели гимн любви простой.
Хочу, чтоб в небе вновь искали
мы пламень бьющихся сердец,
и чтоб как дети снова стали,
не выбирая свой венец...
И вкус желаний различая,
мы в бурю времени рвались,
ведь мира истина простая,
нам говорит: "любить учись!"
А где любовь- утихнут грозы,
прольется ливень над землей,
сто тысяч лет о счастье слезы
сильнее той науки злой.
Кичится мир, что многого достиг,
Проник в законы Бога и природы…
Но в нём иссяк высоких дум родник –
Коварен век безнравственной свободы.
Мир шатким стал, избравши власть купюр,
И меркнет, о святом не беспокоясь.
В нём стильная одежда «от кутюр»
Давно важней, чем искренность,
чем совесть…
25.08.2010 г.
А правда в том, что всюду враг –
В саду, в подъезде и в квартире.
Куда ни направляешь шаг,
Ты для него – мишенью в тире.
И вот на негативе дней
Вдруг проступают откровенья:
То каноничные – темней,
То своевольные – светлее,
А то опять наоборот…
И каждый – часть, а целых – нету.
Броженье бурное идёт,
Охватывая всю планету.
И в каждом – золото и медь,
Мы то на папертях, то в спальнях.
И лишь святых всё меньше средь
Ортодоксальных и опальных.
И всё труднее с кем-то быть:
Кто знает, что он мыслит втуне?
И рвётся межу нами нить,
И девке верится – Фортуне.
…Но всё ж, в итоге кутерьмы
Отделятся от плевел зёрна,
И рожь отделится от тёрна,
И Свет отделится от тьмы.
