Вы здесь

Записки врача

Повесть из времен императора Александра Севера1

Братья и друзья мои! Завершая путь земного странствия, решил я поведать вам о своих приключениях. Вернее, об одном, самом главном из них, без которого жизнь моя оказалась бы совсем иной. Или, скорее, вовсе не была бы жизнью. Ибо Господь наш Иисус Христос — это «путь и истина и жизнь» (Ин. 14, 7). Так пусть же свидетельством тому станет мой рассказ.

…Это случилось, когда я приехал в Рим. Вернее, вернулся туда после длительной отлучки. Ибо, хотя по рождению я — римлянин, мало того — римский гражданин2, я не был в родном городе более двенадцати лет. Из Рима меня увезли семилетним ребенком. Потому что моя мать, госпожа Хрисия, пожелала, дабы я, подобно ее отцу, деду и прочим мужчинам из ее рода, восходившего, по преданию, к самому Гиппократу, стал служителем Эскулапа3. Иначе говоря, врачом. Именно поэтому она и отправила меня на свою родину, остров Кос, в ученье к собственному брату, Аристарху, одному из тамошних асклепиадов4. Что до отца моего… впрочем, о том поведаю позднее.

Срок моего учения близился к концу, когда я получил письмо от матери с просьбой поскорее вернуться к ней. Ибо, как писала она, близится срок ее отшествия. Надо сказать, что в последние годы жизни матери ее письма стали какими-то странными. Прежде каждое из них она начинала словами: «да хранят тебя боги»5, прежде всего — Асклепий (будучи гречанкой, она называла его не Эскулапом, а Асклепием, как это принято в ее народе). Теперь же она вместо этого писала: «и да поможет тебе Бог»… не Юпитер, не Аполлон, не Эскулап, а некий неведомый Бог, Которого она не называла… да только…к чему лукавить? — в ту пору я был юн…совсем как вы сейчас, почитывал Лукиана6 и над богами посмеивался. Да и как иначе? Ведь разве не правду пишет Лукиан, что, сколько существует на свете народов — столько и богов. Причем самых разнообразных. Так что «скифы приносят жертвы кривому мечу, фригийцы — Месяцу, эфиопы — Дню, персы — огню, а египтяне — воде,…в Мемфисе чтут богом быка, а в других местах — ибиса или крокодила, кошку или обезьяну…» Опять же, я хорошо помнил, как Тит Лукреций Кар7 писал о том, что если бы кони могли изобразить своих богов, то те наверняка имели бы гривы, хвосты и копыта. Судите сами, мог ли я после этого всерьез верить в богов? Так что все упоминания о них в материнских письмах лишь пробегал глазами… А зря. Но и об этом потом…

Тем не менее, я сразу понял, что скрывается за словами матери об ее скором отшествии… И поспешил домой. Увы, когда я приехал, ее уже месяц как не было в живых…

Несколько дней по приезде я только и делал, что бродил по нашему дому и вспоминал, вспоминал… Да я был уже взрослым человеком. Но тогда я чувствовал себя одиноким, покинутым ребенком. Не раз я заходил в покои матери. Почему-то мне казалось, что она не умерла, а просто отлучилась куда то, но вот-вот снова вернется домой. Увы, из той страны, куда ушла моя мать, не было возврата… И горше горького мне было видеть покинутый ткацкий стан, аккуратно застеленное ложе с горкой пестрых подушек, оставленный на столе свиток, так и оставшийся недочитанным… И сознавать, что я опоздал — навсегда.

Потому-то я не сразу заметил ЭТО. Странный знак, начертанный в головах ее ложа. Одна буква. Греческая «тау». Или наша «т»8. Но что она означала? Этого я никак не мог понять. И долго и напрасно ломал голову, пытаясь понять, отчего этот знак появился над изголовьем моей матери, и что он может означать.

А ведь разгадка была так проста, так проста! Как проста истина. Только я в ту пору был слишком далек от нее…

* * *

…Когда я наконец-то успокоился, то решил навестить Аттилиев. Ведь это были давние друзья нашей семьи. Мало того: единственная дочь Гая Аттилия Кальва9 — Ромула — была моей невестой. А я — ее женихом. Разумеется, этот выбор за нас сделали родители. В ту пору мне было семь лет, а Ромуле едва исполнилось шесть. А потом нас разлучили на целых двенадцать лет… Мне оставалось лишь гадать, как сейчас выглядела моя невеста… Впрочем, ее покойная мать, Марция Рема, была редкостной красавицей. Отчего-то я был уверен, что моя невеста сейчас столь же прекрасна собой. И очень хотел увидеть ее. Ведь сейчас во всем Риме у меня не было никого ближе, чем эта девочка…нет, эта девушка — моя невеста Ромула.

Каково же было мое изумление, когда я переступил порог некогда шумного и роскошного дома Аттилия Кальва! Сперва он показался мне нежилым. Куда девалась висевшая при входе клетка с пестрым попугаем, который, раскачиваясь на жердочке, встречал каждого гостя оглушительным криком: «пр-ривет»? И где чернокожий великан-привратник Африкан с его добродушной физиономией и белозубой улыбкой во весь рот? Почему мозаичный пол покрыт толстым слоем пыли и мусора? Почему…

Едва войдя в атриум10, я замер в недоумении. Потому что роспись, когда-то украшавшая его стены, бесследно исчезла. Вот и оборвалась еще одна нить, связывавшая меня с моей семьей. Потому что эти стены когда-то расписывал мой отец.
Он был художником. Более того — знаменитым художником. Его работы украшали дома знатнейших и богатейших людей Рима. Отца называли вторым Апеллесом11 и засыпали заказами и деньгами. Говорили, будто боги, люди и животные на его картинах и фресках нарисованы так, что кажутся живыми. И это было правдой.

Вот и на фреске, которую мой отец делал для атриума Аттилия Кальва, боги, пирующие на Олимпе, выглядели совсем как живые люди. Полунагие небожители и небожительницы, возлежа среди цветов в самых живописных позах, обнимали друг друга и пили нектар из переполненных чаш. На них с высоты своих тронов смотрели Юпитер с Юноной12 и улыбались друг другу. У их ног с кувшином в руках сидел юный Ганимед, готовый по первому зову своего господина вновь наполнить ему чашу. Не замечая, что из наклонившегося кувшина сладкой струйкой течет на землю нектар… И остается лишь протянуть руку, чтобы вкусить этот напиток богов, делающий человека подобным богам…

Нечастный отец! Он слишком гордился своим даром. И хотел быть не «вторым Апеллесом», а первым из всех художников былого и грядущего. Он надеялся достичь этого с помощью восточного зелья, что погружает человека в причудливые сны наяву… как же эти сны посмеялись над ним, превратившись в страшную явь! Его картины становились все более и более страшными, так что внушали уже не радостное изумление, а ужас. Прежние почитатели и заказчики оставили отца. Он потерял рассудок. И, когда его безумие стало очевидным и опасным, мать поспешила отправить меня на Кос. А сама осталась с ним. Через четыре года после начала своей болезни отец умер. Мать пережила его на восемь лет…

Последнюю встречу с отцом мне никогда не забыть. В это время он уже превратился из некогда знаменитого художника в забытого всеми безумца. И затворился своих покоях. Он отказывался от еды и не хотел видеть никого из людей. Даже мою мать. И с бранью гнал ее прочь, когда она приносила ему пищу и пыталась уговорить его хоть немного поесть. Я догадывался, что отец что-то рисует. Ведь и прежде, еще будучи здоровым, он за работой забывал о сне и еде. Неудивительно, что я сгорал от любопытства увидеть его новую картину. И однажды осмелился заглянуть к нему.

Отец в тунике, заляпанной красками, стоял лицом к стене. А на ней уходила под воду гибнущая Атлантида. Статуи богов летели с пьедесталов прямо на головы тем, кто взывал к ним. Люди, еще миг назад занятые своими делами, в ужасе бежали, видя, как под их ногами разверзается земля, сбивая с ног и затаптывая друг друга. Мать закрывала собой перепуганных детей. Юноша тащил на себе престарелого отца. Но рядом вор снимал драгоценное ожерелье с шеи бездыханной женщины, а мускулистый мужчина в одежде воина за ногу стаскивал с коня девушку с перекошенным от ужаса лицом. А вдали беззаботно веселились разряженные люди, еще не ведая о приближении смерти… Я замер в ужасе. И в этот миг отец обернулся ко мне. Его лицо было искажено безумием, глаза лихорадочно сверкали:

-Смотри! — прохрипел он, хватая меня за плечо. — Смотри! Это смерть! Смерть!

Я с криком вырывался из его рук. Но отец, продолжая выкрикивать «это смерть!» тащил меня к страшной картине… Я очнулся в атриуме, на полу. Надо мной склонилась мать и смачивала мне лицо водой из бассейна…
Больше я никогда не видел отца. Но с тех пор в страшных снах я вновь и вновь видел гибель Атлантиды. Смерть, перед которой бессильны людские мольбы, и от которой не спасают даже боги… Именно поэтому я боялся заходить в покои отца. Ибо знал — там — смерть.

* * *

Простите, что я отвлекся. Хотя вся эта история имеет непосредственное отношение к моему рассказу. Почему — поймете потом. А пока вернусь к тому, на чем остановился.
Итак, я стоял посреди атриума в доме Аттилия Кальва и в растерянности пялился на голую стену на месте отцовской фрески. И вдруг за моей спиной раздался чей-то голос:
-Ты кто такой? Чего тебе тут надо?

Я обернулся и увидел, что слева от меня стоит некто весьма неказистой внешности. На вид лет сорока, полный, лысый, с надменным выражением на бледном одутловатом лице, в помятой шелковой тунике13 без пояса, покрытой жирными пятнами. Он держался нагло, как держатся рабы или вольноотпущенники, пролезшие в господа. Разумеется, я решил проучить этого выскочку. Какое право он имеет «тыкать» мне, асклепиаду и римскому гражданину! Да еще в чужом доме. Ведь хозяин этого дома — Аттилий Кальв. Так что мой долг напомнить этому рабу, кто в доме хозяин… Я смерил незнакомца нарочито презрительным взглядом и произнес:
-Я Луций Цестий Секунд, врач. И пришел к хозяину этого дома, господину Аттилию Кальву.
-Здесь хозяин я. — парировал незнакомец.

Я растерялся. Что случилось? Неужели я по ошибке зашел не в тот дом? Нет, это было исключено. Впрочем, возможно, Аттилий купил себе новый дом и перебрался туда? Жаль, что придется спрашивать этого наглеца, куда переехал прежний владелец сего жилища…
-Здесь хозяин я. — повторил тот, словно давая понять, что я тут лишний.
-А где господин Аттилий Кальв? — спросил я, уже не обращая внимания на его высокомерный тон. Боги, что же с ним могло случиться?
-Он умер. — процедил негостеприимный хозяин…или все-таки человек, выдающий себя за хозяина…
-А госпожа Ромула? Его дочь? — настаивал я. Потому что сердце подсказывало мне — с Аттилиями случилось какое-то несчастье. Отец Ромулы умер. Но что произошло с нею?

-Ее больше нет. — произнес незнакомец. — А теперь убирайся прочь. Не то…
Он трижды хлопнул в ладоши и в атриум вошли двое угрюмых широкоплечих рабов. Не говоря ни слова, они направились ко мне. И я поспешил удалиться. Ибо понял главное: если я хочу что-то разузнать о судьбе Ромулы, мне придется делать это самому. Мало того — мне нужно торопиться. Похоже, с нею случилось какое-то несчастье. Так разве могу я бросить в беде свою невесту?

* * *

Прежде всего я решил проследить за домом Аттилиев. Иначе говоря, выяснить, кто в нем живет. Почему-то я не верил, что наглый коротышка действительно является его хозяином. Зато был убежден: ему хорошо известна судьба Ромулы. Более того — он имеет самое непосредственное отношение к исчезновению девушки. И, проследив за ним, я смогу отыскать свою невесту и помочь ей.
Я поручил слежку за домом двум самым верным своим рабам, которые были со мной на Косе. А сам отправился в гости к Руфу Альбину. Ибо кто, как ни он, смог бы сейчас рассказать мне, что произошло с Аттилиями? И посоветовать мне, что делать дальше.
Мы с Руфом дружили с детства. Потому что жили по соседству. Правда, затем его отец приобрел новый, более богатый и просторный дом. Теперь нас с Руфом разделяло несколько улиц. Но разве такой пустяк мог положить конец нашей дружбе? Да я бы ради Руфа отправился даже в Африку или Скифию! И знаю — он сделал бы то же самое ради меня.

Родители Руфа были очень богаты. Правда, злые языки поговаривали, будто родоначальником Альбинов был галльский раб14, который, ловко обманывая хозяина, сумел наворовать у него деньги на свой выкуп. А, получив свободу, открыл на окраине Рима, так сказать, веселый дом, положив тем самым начало своим благосостоянию. Надо сказать, что отец Руфа, Марк Альбин, и не думал скрывать подобные семейные предания. Более того, гордился предприимчивостью своих предков, сумевших подняться от рабов до римских граждан в третьем поколении. «Часто в лачугах рождаются великие люди"15 — говаривал он. Мало того — Марк Альбий был совершенно лишен той чванливости, которая отличает богачей. В этом Руф походил на своего отца. Ему было безразлично, что по сравнению с ним я — бедняк. И что он — римлянин, а я — грек. Ведь это — сущая мелочь для настоящей дружбы.

Я застал его дома, за утренним туалетом. Руф восседал на стуле, среди цветных подушек, а пожилой раб брил ему правую щеку. Увидев меня, Руф просиял:
-Кого я вижу! Поди прочь, Сабин, потом закончишь… Луций, дружище, неужели это ты? Ого, как ты вырос! Как же я рад тебя видеть! Слушай, твой приезд непременно надо отметить! Завтра…нет, сегодня же! Я в честь тебя такой пир устрою! Эй, позвать сюда Диомида! Пусть к вечеру приготовит такое угощенье, чтобы столы ломились! Эх, и отпразднуем же, дружище! Хоть что-нибудь новенькое…
Удивленный этими словами, я взглянул ему в глаза…такие глаза я видел у тяжелобольных или смертельно уставших от жизни людей… Но Руф не производил впечатление больного. Или мне это только показалось?
-Что с тобой, друг? — спросил я его. — Ты нездоров?

-Здоров. — вздохнул он. — Куда уж здоровее… Только вот скука одолела. Надоело все: хоть собакой вой… Слушай, а давай пойдем сегодня в Колизей! Там будет представление. Сперва — бои гладиаторов. А потом покажут «Месть Медеи"16. Ну, помнишь, когда она решила отомстить царевне Главке, дочери Креонта, разлучившей ее с Язоном? И послала Главке заколдованную одежду, которая загорелась, едва та ее надела. А потом пламя еще и на Креонта перекинулось… Главкой будет одна преступница. Патрицианка, между прочим. Об этом сейчас весь Рим говорит. Представляешь, Луций, она связалась с одним рабом. И ради него отравила свекра, мужа и ребенка. А раб-то этот — хромой урод, который ей в отцы годится… Вот теперь она и будет Главкой, а ее любовник — Креонтом. Что ж, злодеям — по заслугам17. Интересно, подожгут на них одежду или она как-нибудь сама загорится? Впрочем, есть такой состав, который сам воспламеняется. Неинтересно…

По правде сказать, мне совершенно не хотелось видеть, как будут заживо сжигать женщину, пусть даже и преступницу. Поэтому я решил отговорить Руфа от похода в Колизей:
-Послушай, друг, давай побудем вместе. Разве нам не о чем поговорить за двенадцать лет? Колизей подождет. Да и пир — тоже. Разве дружеская беседа — не самое лучшее из яств? Вдобавок, хотел тебя спросить…
-Пожалуй, ты прав. — отозвался Руф. — А все-таки вечером я устрою пир в честь твоего возвращения. Заодно и познакомлю с кое-кем из своих приятелей. Думаю, они будут не прочь полечиться у потомка Гиппократа. Что до вопросов — прибереги их до завтра. Чем могу — помогу. Сегодня же будем праздновать нашу встречу. А пока готовят пир, отправимся-ка мы с тобой в термы Траяна18. Это недалеко от Колизея. Не бывал? О-о, это стоит видеть! Не бани, а чудо!
И со вздохом добавил:
-Хоть развлечемся…

* * *

Термы и впрямь оказались великолепными. А после них нас ждал обещанный Руфом пир. Его повар Диомид постарался на славу: мне отродясь не приходилось ни видать, ни едать подобных яств. Тут были и гусиная печенка, и жареные сони с устрицами, и свиное вымя, начиненное морскими ежами, и жаркое из верблюжатины… И все это под разнообразными соусами, под каленское, а также воспетое Горацием «щедрое и крепчайшее» цекубское, вина19.
-Ах, ка-акое прекра-асное вино! — донесся до меня певучий женский голос.

Я отвлекся от беседы с пожилым патрицием, который с увлечением повествовал мне о симптомах своей болезни. Боги, как же я мог не заметить такую красавицу! А ведь она возлежала совсем рядом, слева от меня! Высокая прическа причудливой формы, кудряшки, свисающие на лоб, сверкающие глаза, коралловые губы, щеки, рдеющие нежнейшим румянцем, полные белые руки, унизанные золотыми браслетами… Как же она прекрасна! Но кто она?

-Похоже, Вы незде-ешний… — промурлыкала загадочная красавица. — Мне Вас пре-ежде не приходилось видеть… Вы иностра-анец, да?
-Нет. — признался я. — Я римский гражданин. Просто я долго жил в Греции.
-Ах, как интере-есно! — восхитилась незнакомка. — И что же Вы там-де-елали, в Гре-еции?
-Учился на врача. — признался я.
-О-о, как же это замеча-ательно! — красавица одарила меня очаровательной улыбкой. — Наверное, Вы очень бога-аты, да? А как Вас зову-ут?
-Луций Секунд.

-А меня… Впрочем, это нева-ажно. Пусть для Вас я буду Мирта-алис…
Мирталис! Это имя звучало, как музыка, как ее певучая речь. Оно опьяняло, как вино, дурманило, как ее духи. Мирталис!
-Позвольте пригласить Вас в го-ости. Послеза-автра. Надеюсь, мы приятно проведем вре-емя, мой милый Лу-уций…
О, конечно, конечно! Боги, как же она прекрасна!
Увы, в этот миг я совсем забыл о своей невесте Ромуле. В моем сердце царила прекрасная, обольстительная, несравненная Мирталис!
Так моряк, зачарованный пением сирен, не замечает, что ведет свой корабль навстречу смерти…

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 Александр Север — римский император, правивший в 222–235 гг., и благосклонно относившийся к христианству и христианам. Церковный историк Е. Смирнов пишет о нем следующее: «…Север смотрел на христианство с более правильной точки зрения, чем его предшественники. Христиане не составляли в его глазах общества заговорщиков, заслуживающих общую ненависть…, он познакомился с христианством, и, если не признал в нем значения безусловно истинной религии, то нашел в нем много достойного уважения и многое из него принял в свой культ. В его божнице, наряду с почитаемыми ими Авраамом, Орфеем…, стояло изображение Иисуса Христа. Известен даже случай его заступничества за христиан. Впрочем, правительство римское все еще не объявляло христианства религией дозволенной» (Е. Смирнов. «История христианской Церкви». -М., 2007. — С. 57–58). Таким образом, действие повести происходит в период своеобразной «оттепели» между гонениями на христиан.

2 Это не оговорка. Можно было родиться в Риме и все-таки не считаться римским гражданином. Человек, носивший это звание, пользовался рядом привилегий. Не римлянин мог получить право римского гражданства в награду за заслуги перед Римской империей, или купить за большие деньги.

3 Эскулап (у греков — Асклепий) — бог врачевания. Упоминаемый далее Гиппократ — знаменитый древнегреческий врач, живший примерно в 460 — 370 гг. до нашей эры (до Рождества Христова). Родиной его был остров Кос в Эгейском море, где герой этой истории учился медицине.

4 Асклепиад — здесь — врач, ведущий свой род от Асклепия.

5 Здесь и далее цитируются латинские афоризмы: «dii te ament» и — «it ate Deus adjuvet».

6 Лукиан из Самосаты — писатель-сатирик, живший во 2-м веке нашей эры. Ниже цитируется фрагмент из его диалога «Зевс трагический», где боги наблюдают за спором двух философов, один из которых доказывает, что боги есть и влияют на миропорядок, а другой утверждает, что, если существуют алтари и храмы богам, значит, существуют и сами боги. Это утверждение вызывает смех у его противника, в итоге он не может продолжать дискуссию и признает себя побежденным…

7 Тит Лукреций Кар — римский поэт и философ-материалист, живший в 1 в. до нашей эры, автор сочинения «О природе вещей» — единственного полностью сохранившегося изложения материалистической философии древности.

8 Один из древнейших вариантов изображения Креста. По словам древнехристианского писателя 2 в. Тертуллиана, «греческая буква „тау“, а наша латинская „т“ есть образ Креста» (см. у А. Голубцова «Из чтений по церковной археологии и литургике». — СПб., 1995. — С. 220–221)

9 Римские имена стояли из трех частей. Первая была собственно именем (Гай). Вторая указывала на то, из какого рода происходил римлянин (Аттилий). Третья была прозвищем, указывавшим на некую особенность данного человека. «Кальв» — «лысый».

10 Атриум — в древнеримском доме нечто вроде холла с бассейном для сбора дождевой воды посредине. В атриум выходили двери жилых помещений. Его стены украшались росписями.

11 Апеллес — знаменитый древнегреческий художник.

12 Юпитер и Юнона (у греков — Зевс и Гера) — верховные боги Олимпа. Ганимед — прекрасный юноша, которого Зевс перенес на Олимп и сделал своим виночерпием.

13 В Древнем Риме шелк был очень модной и дорогой тканью. Туника — одежда до колен. Она могла служить как верхней, так и нижней одеждой, а также — ночной рубашкой. Римские граждане поверх ее носили тогу.

14 Галл — житель современной Франции.

15Римский афоризм: «E tenui casa saepe vir magnus exit».

16 В Древнем Риме казни преступников на потеху публике нередко превращались в своеобразные спектакли, обычно, на мифологические сюжеты. Язон (Ясон) — древнегреческий герой, отправившийся в Колхиду за золотым руном. Добыть его Язону помогла дочь царя Колхиды, волшебница Медея, ставшая женой героя. Однако по возвращении на родину Язон бросил Медею ради коринфской царевны Главки. Медея убила соперницу, ее отца и двух своих детей и бежала из Коринфа на колеснице, запряженной драконами, которую прислал ее дед, бог солнца Гелиос.

17 Male merenti par erit — «дурно поступающему воздастся по заслугам».

18 Термы Траяна — самые большие общественные бани Рима, «подлинный город наслаждений, релаксации и развлечений, поистине город в городе» (А. Анджела. «Один день в Древнем Риме». -М., 2010. — С. 338–340).

19 Эти вина, наряду со знаменитым фалернским, упоминает древнеримский поэт Гораций. Каленское вино считалось «вином для богачей» (см. вышеупомянутую книгу А. Анджела, С. 435).

Комментарии

Угадали! Это - ремейк "Медного Знака". Но более реалистичный, без фэнтэзистики, с положительными героями и явным христианством. История была начата давно. Но, узрев "Лептовскую" повесть "Голос моей души", стала видеть и увидела Мирталис, Руфа Альбуса (посмейтесь, у Леру есть сыщик Рутальбий!)и "рокового героя"...и пошло, и пошло... Кстати, тут уже появились и "злодеи" - Мирталис и пресловутый наглый толстяк, в коем герой совершенно верно угадал бывшего раба. Что до Ромулы...скорее всего, я ее спасу. А продолжение будет. Могу сказать по секрету, что появился уже и "роковой герой", которого на свою голову спас Луций и сейчас кусает локти (какие-то параллели с Горлумом ("и зачем это дядюшка его не убил?"), но этот тип - положительный). А еще совершенно неожиданно "вылез" раб-христианин Евтих...да, похоже, подобные персонажи еще будут. Смейтесь, однако! Инне Сапеге я написала...это ж надо было в дарственной назвать ее Анной! Кто свинья, как не я... Е.