Беседа с омским литератором Г. Г. Минеевой о последней встрече с В. Г. Распутиным
Минеева Галина Георгиевна. Окончила Иркутский государственный университет им. А.А. Жданова (1966-1971 гг.), специальность — журналист. По распределению была направлена в г. Омск, где работала в партийной газете «Омская правда», с 1978 на протяжении 19 лет работала редактором художественной литературы в Омском книжном издательстве, которое в то время широко издавало русскую и зарубежную классику, новинки современников, в том числе выпускались и книги В. Г. Распутина.
— Галина Георгиевна, вы были близко знакомы с Валентином Распутиным. Расскажите пожалуйста как и где вы познакомились.
— Я часто задаю себе вопрос: почему Валентин Григорьевич отыскал меня через много-много лет, почему душа его вдруг зазвала меня в свое сокровенное, хоть и ненадолго, через сорок с лишним лет? Об этом не спросишь у него, да и спроси тогда, он ничего не сказал бы в ответ, а только улыбнулся вопросу, склонив слегка голову.
Наши короткие отношения я не назвала бы громко — «близко знакомы», просто на последний отрезок его пути по жизни нет-нет, да соскальзывала моя ступня, вроде бы случайно.
В эти годы наших никаких отношений вместилось блестящее воплощение его прекрасного таланта, лаконичного и глубокого, как и он сам.
Я расскажу о первой встрече с Валентином Григорьевичем, тогда — автором прекрасной повести «Деньги для Марии». Это произошло в Иркутске, где училась в университете, мы его коротко называли — ИГУ. Училась в группе журналистов филфака. Однажды, когда мы гуляли по Иркутску, Александр Валентинович Вампилов говорит мне: «Слушай, Галка, давай, зайдем к Вальке Распутину, я тебя с ним познакомлю, хочешь?». А как было не хотеть увидеть нашего знаменитого иркутянина, когда все только и говорили о его новой повести.
Это происходило скорее всего летом 1968 года, потому что не было тяжелой верхней одежды. Вечер. Поднимаемся по серому бетону лестничных проемов ступенька за ступенькой. Я почему-то заволновалась и сказала Сане, что боюсь. Он засмеялся и сказал: «И поделом, он у нас такой, его бояться должны, особенно молодые девушки».
У памятника Вампилову в Иркутске
Вампилов, артистично вскинув голову в буйной кудрявой шевелюре, подчеркнуто любовался этой картиной, приглашая глазами и меня оценить этот момент:
— Ты посмотри на него — творец!.. А!.. Валя!
Он торжественно поднял палец и глаза вверх, потом без смеха, серьезно, чуть понизив голос, мне на ухо: «Классик!.. а это уже без шуток».
У меня до сих пор перед глазами эта картинка: Валя медленно поднимается со своего места, Саня нас знакомит, произнося очень личные слова, оба тихо улыбаются. Мы стоим с Распутиным друг против друга, он — большой и уже очень знаменитый, и я — маленькая студентка. Мы просто молчим.
— Каким вам запомнился Валентин Григорьевич?
Хочу сказать о его молчании. Это особый распутинский дар, — молчать. О нем многие сегодня говорят. Тогда я ощутила его впервые.
В молчании происходила жизнь. Уже не было смущенной девчонки, не было Сани, не было и самого Вали… просто была какая-то неведовая временная субстанция, которая являлась и знанием, и чувствованием, и проживаемостью не только данного момента, но и более глубокого чего-то…
Тогда я не понимала еще, что это распутинское умение брать людей в свое духовное пространство и есть его суть, щедрая суть.
Мы тогда не задержались надолго, чтобы не мешать Валентину работать.
«Каков мерзавец, а! — восхищенно приговаривал Саня, когда мы легким скоком спускались по лестницам, — я же тебе говорил, что мой друг Валька — гений!», потом, скосив свой хитрый в длинном разрезе глаз, добавил: «И я — гений!.. только попробуй, не поверь!».
В мою задачу не входит говорить о его книгах, таланте. Творчество Валентина Распутина уже стало бесценным достоянием русской литературы, и есть много людей, и будет ещё, которые профессионально оценят его вклад в нашу литературную сокровищницу. На мою долю выпало малое, о котором знает только моя душа, но это великое счастье, потому что она соприкоснулась с удивительнейшим человеком нашей эпохи.
— Насколько он, как человек был похож на свои книги?
— Однако… Он и его произведения — одна плоть, одно импульсивное прикосновение к реальности, даже не импульсивное, а импульсное, когда каждое его слово — вскрик не только нервного волокна, как материальной ткани, но и поющий звук, звучащая нота бытия. Может, потому и написал он так немного, что каждую свою героиню он вынашивал, вскармливал, как мать ребенка, в своей душе мучительно и расточительно, распиная себя жертвенно и бескорыстно.
Почему именно женщина чаще плачет в его душе?.. Она — не только дарительница жизни на земле, но и ее сохранительница. Если что-то случается с женщиной, то последствия бывают катастрофическими — вспомним нашу праматерь Еву. Валентин Григорьевич очень тонко чувствовал сетевую атаку, если выразиться современным языком, на главное условие сохранения человечества как вида — не погубить, не извратить, не совратить женщину вновь, и она раздует огонь в очаге, обогреет Жизнь и не даст ей погаснуть.
— Ваши любимые произведения Валентина Григорьевича, почему именно они?
— Каждое из них — этап, будь то художественная литература, будь то публицистика. Валентин Григорьевич с такой проникновенностью делится болью за свою родную Сибирь, за каждое местечко под солнцем, которое даровано человеку и доверено ему на сохранение. Распутин никогда не забывает родной земли. Вот несколько слов из письма, которое он написал 29 июля 2012 г.: «На днях поеду, вернее, поедем вместе с батюшкой и его сопровождением, на мою родину, в Аталанку (это в 300 км по Ангаре в сторону Братска), чтобы в очередной раз привести к молитве местный народ. Там могилы моих бабушки с дедушкой, отца и брата, да и чуть ли не всей прежней Аталанки...».
А самым любимым для меня произведением является его рассказ «Что передать вороне?». Почему именно он? В этом рассказе я более всего вижу Распутина, его манеру писать, рассказывать, думать и размышлять, как ни в каком другом произведении он открыл свое непередаваемое и позволил побывать в нём читателю.
Сколько бы раз я не читала рассказ, не могу им наполниться, словно он длится и длится, имея только продолжение, открывая самые сокровенные слова Валентина Григорьевича о себе, о творчестве, о дочери… которые он произносит до сих пор. Бывает страшно — столь сильны и точны совпадения.
— Чем он жил, болел, что считал важным для себя в последнее время?
— Жил он жизнью. Радовался вприщурку выглянувшему солнышку, тихонько поварчивал на медицинских сестричек, которые пунктуально напоминали о процедурах, но безропотно и с надеждой их исполнял.
Он болел за Родину, за свою Сибирь, за Ангару, за человека. И боль эта проявлялась не в патетических вскриках, как бывает у некоторых наших политиков, а в тихом слезном горе, которое и породило его великое молчание. Каждый человек жил в его сердце.
В 2012 году мне довелось быть в Иркутске, скажу честно — я поехала туда намеренно, хотелось увидеть Валентина Григорьевича, тем более, что почти в каждом его письме ко мне он напоминал как бы вскользь, что надо вместе навестить Саню Вампилова в его чугунном одиночестве. Но и не это явилось главной причиной. Для Распутина этот год был особенно тяжел — ушла из жизни его дорогая жена, родной и любимый человек, его верная помощница. Мне было страшно за Валентина Григорьевича и хотелось хоть чуть-чуть поддержать его в этом горе, отвлечь от тяжких мыслей хоть ненадолго.
Я навестила его в иркутской больнице. Чтобы вывести Валентина Григорьевича из состояния горьких воспоминаний, я предложила ему погулять, пройтись по свежему воздуху. Поскольку накрапывал дождик, заставила надеть ветровку.
Он повел меня к своей террасе, где обычно прогуливался:
— Я проведу тебя к моему месту, где люблю посидеть, где почти никого не бывает.
Обочинка была маленькой, идти было не совсем удобно, да ещё зонтик и мелкий дождишко, но больше не он мешал, а резкий порывистый ветер, который выворачивал зонтик.
Это была большая бетонная площадка, где стояла скамейка, спинкой к автотрассе. Мы присели. Впереди перед глазами был какой-то бетонный откос, который влюбленными по нынешней привычке писать признания на всяком месте, был испещрен страстными, восторженными и безнадежными признаниями. Валентин Григорьевич посмотрел на все эти надписи и сказал:
— Тут была только одна надпись, там, где про Заюшку… Сижу так, подходит ко мне молодая женщина, не трезвая, подошла и попросила сигаретку, сказал, что не курю, тогда она говорит мне:
— Может, дашь на пиво?
— И на пиво тебе не дам...
— Вот так, — говорит она, — и тебе я противна... А между прочим, самую первую надпись я сделала... призналась в любви своему Заюшке... А потом он меня бросил, мне восемнадцать лет было... и вот такой, какая есть сегодня, он меня сделал... я слушалась его во всем, и думала, что так и надо жить... а теперь... разве это жизнь...
Валентин Григорьевич горько покачал головой.
Я подошла поближе к этой надписи: «Заюшка, я тебя люблю! От Лены Е. Жене Д. », сфотографировала её. Было что-то в этой истории очень обыденное по нынешним временам, и трагическое в своей обыденности, то, о чём талантливо мог бы рассказать только Распутин. Сфотографировала и Валю на его скамеечке, где за спиною — его любимый и дорогой сердцу город, его Иркутск, его люди…
Валентин Распутин. Фото Г. Минеевой
— Мы возвращались с прогулки по дождику, и долго сидели на скамейке у скверика, перед широкой высоко и длинно поднимающейся больничной лестницей. Говорили мы о незначительном, больше молчали, слушая присутствие друг друга. Я знала, что он хочет спросить меня об очень важном, как и то, что он этого не спросит, боялась знать и своих слов, которые были ведомы ему и без моей боязни. Мне было более зябко от этого, а не от холодной мороси, я торопилась уйти, а он не хотел этого…
Дорогая Светлана Анатольевна, мы мало говорили, плача внутри друг о друге. За все то время, что мы пробыли вместе, мы больше молчали, но это был такой напряженный и насыщенный по силе диалог, что никогда и ни с кем я так много не говорила.
В его июльском письме того года есть шутливые строки: «Как хорошо, Галя, что ты приезжала в Иркутск и как хорошо, что побывала у меня в больнице. Да ещё трижды. Я и мечтать о таком не смел. И, будучи полуживым стариком, воодушевился, стал поглядывать на равнодушных ко мне иркутянок с презрением. И как кстати ты сломала ногу, потому что с двумя-то здоровыми ногами ты бы побежала неизвестно куда, а тут пришлось возвращаться по тому же адресу. И мы таким образом затвердили нашу дружбу».
— А что случилось с ногой?
— Да вот, так неудачно возвращалась с этой замечательной встречи, что сломала ногу и повредила позвоночник, но… как говорится у православных — без искушений добрые дела не делаются. Лучше расскажу вам о последней встрече с Валентином Григорьевичем.
Сознаюсь честно, я побаивалась очередной встречи с Распутиным, струсила, и позвала с собою свою любимую подругу, однокурсницу, которая приехала из Томска в Иркутск в это же время к своим родным. Спросила на то разрешение Валентина Григорьевича, он не возражал, поскольку знал ее по нашим студенческим будням.
В разговоре нам было легко — вспоминали наш студенческий Иркутск, как Валя с Саней Вампиловым приходили в нашу 220-у общежитскую комнату, где мы жили пятью девчонками, как мы слушали их рассказы о литературе и писателях, о талантливых новинках, как эти их рассказывания нам помогали получать пятерки на экзаменах у строгой Тендитник…
Пришло время расставаться. Распутин проводил нас до машины.
Теперь скажу о самом мучительном, об этих прощальных минутах.
Я поцеловала его по-православному, трижды, в правую щеку, в левую, и снова в правую. Обняла его и он меня. Я видела, как плотно прижаты его губы к сжатым зубам, которые отчаянно удерживали внутреннее равновесие, как напряженный румянец неровными пятнами лег на его щеки... казалось, что он еле сдерживается от слез. Он простился с нами и быстро пошел по этой длинной лестнице вверх... не быстро, быстро он отошел от нас, а по лестнице поднимался медленно, тяжко, склонив голову и опустив плечи, словно нес немыслимой тяжести груз.
Мы стояли и смотрели, как он поднимается, ссутулившись, не оглянувшись. Мы боялись — вдруг он оглянется, и мы увидим то, чего не должны видеть. Мы сели поспешно в машину и поехали…
Больше я его живым не видела. Последнее прощание было в Иркутске, спустя три года, в марте 2015 года.
— Можете ли сказать, чему научились от Валентина Григорьевича? Как встреча с ним отразилась на вашем жизненном пути, на отношении к жизни, к людям, к творчеству?
— Встреча с ним была для меня важной — имею в виду ещё студенческие годы, и всю жизнь. Я уже говорила, что не была его самым близким другом, но в последние годы что-то произошло, что ему захотелось общаться со мною, я не могу объяснить, это его тайна. Возможно, тому причиной моя всежизненная память и боль об утрате Александра Валентиновича Вампилова, а Валентин Распутин был ближайшим и надежнейшим его другом; не скажу вам, в чем тут дело, зачем душа одного человека просится в душу другого. Простите, расскажу сон, который мне часто снился, когда был жив Валентин Григорьевич, сон был один и тот же, только с маленькой вариацией — я поднимаюсь в дом с серыми ступенями, пролет за пролетом. Подхожу к двери, которая открывается и на пороге стоит Валя, или я открываю дверь своего дома, а за порогом стоит Валя. Он ничего не говорит, только смотрит, как однажды было в студенчестве. В тот день в комнате никого не было — девчонки убежали в библиотеку, а я осталась. Моя кровать у входа, я разложила на покрывале новенький альбом иллюстраций Передвижников и, стоя на коленках у кровати, рассматривала его. Дверь была не заперта, и я не услышала, как она отворилась. Когда подняла глаза, увидела Распутина. Он молча стоял и смотрел на меня, а я на него… так и стояли долго — он надо мною, а я на коленях перед ним в обездвиженной оцепенелости.
Такая же молчаливая встреча была у нас в аэропорту, когда после похорон Вампилова я возвращалась в Омск, а Валентин Григорьевич провожал Саниных родственников. Он тогда подошел ко мне и положил руку на плечо. Но сколько он мне сказал своим молчаливым взглядом! Наверное, и про прошлое, и про будущее…
А моя с ним переписка… наверное, ему нужна была какая-то поддержка, сути которой мне не разгадать. Он писал мне в письмах:
07.12.10.: «Я смотрю на тебя, Галя, как ещё на одну опору в оставшейся жизни. Для этого много не надо: подарить письмо, услышать слова, которые на душу лягут, вспомнить... даже из немногого можно вспомнить много.
Храни и тебя Господь!»
16 октября 2011: «Завидую тебе: ты всегда в добром духе и смеёшься, радуешься, всегда знаешь, что делать, у тебя есть чем спасаться — и как это сейчас нужно и важно!
Кланяюсь с любовью и верой. Искренне — В. Распутин».
4 июля 2011 г.: «Право же — умница и разумница. Не прими за иронию, но, право же, как хорошо и глубоко ты сказала-написала и о России, и о народе нашем, и о себе, и даже обо мне. Нет, тут не одно только образование, но ещё и близость к Господу. Иркутского образования и Омской практики, думаю, было бы недостаточно»…
Если сознаться честно — особой глубины в моих размышлениях не было, было искреннее желание поддержать Валентина Григорьевича в его болезни, отвлечь своим хоть и сумбурным монологом. Мне всегда было трудно писать ему — с одной стороны я знала, что нужно выводить человека из смутных состояний, которыми сопровождалась его болезнь, с другой стороны боялась говорить с ним — не с простым прохожим беседую, потому все сказанное ему, почитала никчемным и пустым, хотя находила себе оправдание — я его просто развлекаю, отвлекаю.
Когда я целый год была в Ивановском Свято-Введенском женском монастыре на послушании, где Валентин Григорьевич и разыскал меня, он удивлялся моему решению бережно и осторожно, рассказывая с теплой улыбкой о себе 19.02.2010 г.:
«Я верующий человек, — писал он, — и в храме бываю, и пощусь (но строго только в Великий пост), и духовный отец у меня есть, и все же я не из лучших молитвенников. С духовным отцом мы, можно сказать, друзья, вместе строили храм на моей родине в Усть-Уде (строил-то он, а я добывал деньги вместе с другими), и батюшка мой в добрые минуты посмеивается надо мной, а я отвечаю почти серьезно: «Верую, верую, батюшка, но что поделаешь, если я во всём неглубокий человек?» «Господь спросит, почему не углубляяй», — грозит он. А я в последний раз перед возвращением в Москву: «Батюшка, я человек грешный, грехов у меня много. Но когда предстану перед Господом, Он прежде всего спросит: «Компьютером, интернетом баловался?» — Нет, Господи, этим не грешен, Ты же знаешь». И Он определит меня в рай или куда-нибудь недалеко от рая. А ты, батюшка, столько же в храме, сколько в интернете, и мне же придется за тебя слово молвить».
Вот так приходится изворачиваться».
Далее Валентин Григорьевич писал:
«В телевизор я тоже заглядываю редко, смотрю только новостную программу. Но в ноябре мы с женой были впервые в жизни в санатории в Тульской губернии, и там мне дважды довелось слышать на TV о. Амвросия в его программе. Он говорил настолько легко и точно, настолько спокойно и глубоко, что это произвело на меня большое впечатление. И вот, оказывается, он твой духовный отец. Я близости со столь мудрыми и глубокими людьми побаиваюсь, потому что сам косноязычен, а теперь еще и болен, а имя своё и душу свою в потрёпанном виде показывать не хочется, но тебе завидую. И кланяюсь низко о. Амвросию».
Можно бесконечно говорить о Валентине Григорьевиче, а о своем творчестве мне как-то и говорить не хочется, когда касаешься такого уровня личности, как Распутин, бесконечно стыдно — какое-там у меня творчество, так, проба литературного пера, которая тоже началась в монастыре. Валентин Григорьевич называл мои упражнения в литературе «милыми рассказиками».
Чему он научил меня? Тихой радости жизни, помнить всегда-всегда, что она бесценна как великий дар Божий, ещё научил с грустью и радостью помнить март, потому что это месяц его рождения и смерти…
А раньше у меня март ассоциировался только с собственной жизнью: так она выглядит во время исповеди, когда из души вытаивается всякая мерзость, чтобы освободить дорогу чистой и свежей зелени. Выходит, Валентин Григорьевич помогает мне и здесь, помнить, что март — месяц пробуждения.
— Главные пять слов, которые на ваш взгляд характеризуют писателя и человека Валентина Распутина.
— Первым словом обозначу — Любовь, которая проявлялась в нем самыми высочайшими и искренними качествами, будь то чувство к Отечеству или писательскому труду, к человеку, который в его понимании не отвлеченная социальная единица, а великий исполнитель воли Творца, маленькая, но очень необходимая капля вселенской полноты.
Вторым — будет Боль за родную Сибирь, в которой до сих пор живет эта его вечная тревога за оставленный предками в наследство приют жизни. За Байкал и Ангару, как символы чистоты и цельности смысла бытия.
Мудрость… её не поместить ни в первое, ни во второе, ни в третье слово, потому что она в нём — вечный и глубинный источник постижения Замысла Божия о человеке.
Нетерпимость ко лжи и лицемерию. Это — его основная константа существования жизни в человеческом сообществе — быть активным, бескомпромиссным и яростным бойцом со злом, в какой бы гламурный прикид ложных словес и «истин» оно сегодня не рядилось. И он был таким бойцом.
Доброта… Валентин Григорьевич был ею, потому что искренне служил доброте всю свою жизнь.
Соединив эти пять слов, пять понятий в единое целое, получим неповторимую жизнь талантливейшего человека нашего времени, подвижника и борца, Валентина Григорьевича Распутина.
А у меня после беседы остается только грусть — это извечное чувство вины живых перед ушедшими по дороге, которую он провидчески описал в моем любимом рассказе «Что передать вороне?». Герою принадлежат слова:
«Ни неба я не видел, ни воды и ни земли, а в пустынном светоносном миру висела и уходила в горизонтальную даль незримая дорога, по которой то быстрее, то тише проносились голоса. Лишь по их звучанию и можно было определить, что дорога существует, — с одной стороны они возникали и в другую уносились. И странно, что, приближаясь, они звучали совсем по-другому, чем удаляясь: до меня в них слышались согласие и счастливая до самозабвения вера, а после меня — почти ропот. Что-то во мне не нравилось им, против чего-то они возражали. Я же, напротив, с каждым мгновением чувствовал себя все приятней и легче, и по мере того, как мне становилось легче, затихали и выходящие голоса. Я уже готовился и знал каким-то образом, что тоже помчусь скоро, как только буду готов, как только она откроется передо мной в яви, по этой очистительной дороге, и мне не терпелось помчаться».
Но мы-то с вами знаем, что Валентин Григорьевич говорил о себе.
— Голоса на дороге... Хороший символ жизненного пути вообще. И я теперь буду воспринимать март сквозь призму нашей беседы, размышляя о голосах. Спасибо!
Беседовала Светлана Коппел-Ковтун
Журнал «Сибирь» №2, 2016
Комментарии
Трогательно и светло
Галина Целищева, 31/03/2016 - 16:47
Галина Георгиевна, спасибо от души! С какой добротой, любовью и осторожностью говорите Вы о Валентине Григорьевиче! Я читала и перечитывала... Было от Ваших слов и трогательно до боли, и бесконечно светло.
Галина Ивановна! Благодарю
Галина Минеева, 31/03/2016 - 18:45
Галина Ивановна! Благодарю Вас за внимание и тёплый отзыв! Слава Богу, если получилось всё так, как Вы говорите! Пусть всегда хранит Господь Бог - Вас и журнал "Литературный Омск"!
Дорогая Галина, какая радость
Алла Немцова, 30/03/2016 - 22:20
Дорогая Галина, какая радость вновь встретиться с Вами! Интервью прочитала вчера, очень впечатлилась и словом, и чувством, и тональностью, и бесценной простотой и искренностью рассказа. Сегодня, когда перечитывала интервью, поймала себя на мысли, что пытаюсь отыскать в беседе ответ на Ваш же вопрос:
Действительно, шутка ли - сорок лет! Мне кажется, я нашла ответ на этот вопрос вот в этих словах:
Вот что рождает нерушимую связь между душами - умение сокровенно плакать друг о друге. А что есть этот плач, как не молитва? И как мало людей, способных всецело принять ближнего в свое духовное пространство. Воистину Дар Божий.
Спасибо, Галина, за воспоминания, на душе и печаль, и радость. Царствие Небесное светлой душе Валентина Григорьевича!
Скрепа памяти и жизни
Галина Минеева, 31/03/2016 - 07:45
Я так благодарна, дорогая Алла, Вашему вниманию и теплоте, с которой говорите о моих воспоминаниях. Для меня так дорог этот человек, всегда живой наш Валентин Григорьевич, что не передать словами... спасибо Вам! У меня даже не находится слов, что сказать ещё, да Вы и сами всё понимаете - самое искреннее и важное остается невыразимым, потому что именно это, невыразимое, и является основной скрепой жизни.
Низкий поклон и пожелание Вам - новых рассказов, повестей и книжек. Храни Вас Бог!
Духовное пространство
Елена Филипенок, 30/03/2016 - 20:46
Галина Георгиевна, у Вас роскошный литературный русский язык, что ни фраза - то звенящий ручей. Особенно меня впечатлило описание свойства души Валентина Распутина - "умение брать людей в свое духовное пространство". "С преподобным преподоным будеши...", так говорится в Псалтири. Общение с человеком такой высоты и глубины - неоценимый Божий дар. Покоряет искренняя смелость Вашего интервью.
Дорогая Елена, бесконечно
Галина Минеева, 31/03/2016 - 07:53
Дорогая Елена, бесконечно дороги Ваши слова, сказанные мне в поддержку. Валентин Григорьевич так рано ушел... а у меня постоянная вина, что у меня лежит письмо, которое я не дописала, не отправила ему, стесняясь чего-то, опасаясь сказать не то и не так, а он ждал... Чувство вины - острое.
Вам - радости!
Жаль, что нет больше
Галина, 29/03/2016 - 23:34
Жаль, что нет больше с нами такого замечательного писателя. Спасибо, Галина Георгиевна, за ваши воспоминания!
Да, потеря невосполнимая! Нет
Галина Минеева, 30/03/2016 - 05:51
Да, потеря невосполнимая! Нет с нами больше Валентина Григорьевича. А что появился материал, надо благодарить Светлану Анатольевну Коппел-Ковтун, это ее вопросы заставили меня повспоминать. Благодарю, что нашли время ознакомиться.
Я повторю слова
Светлана Коппел-Ковтун, 30/03/2016 - 14:17
Я повторю слова читательницы: спасибо за Ваши воспоминания, Галина Георгиевна! Живо получилось, сквозь слова проступают черты личности, характера - улавливается трудноуловимое междустрочье души.
Радости Вам и творческого вдохновения.
Низкий поклон!
Галина Минеева, 30/03/2016 - 16:10
Это - главное, что мне хотелось донести, если получилось - слава Богу! Я Вам очень благодарна, дорогая Светлана, что вот так, неожиданно, сподвигли меня на эти воспоминания. Валентин Григорьевич - такой человечище, что страшно было и подступать - что сказать, когда о нём уже так много сказано достойными людьми.
Мне сегодня пришло письмо из Иркутска и несколько фотографий из создающегося музея его памяти. В Иркутске его очень любят и чтут, когда его хоронили, то до позднего вечера люди всё шли и шли к воротам женского монастыря, где при южной стороне Знаменского собора похоронен Валентин Григорьевич.
СпасиБо Вам, дорогая Светлана, что помогли поклониться Валентину Григорьевичу этими дорогими для меня воспоминаниями.
Удачное фото
Светлана Коппел-Ковтун, 30/03/2016 - 16:25
Мне ужасно нравится фотография В.Г. на скамеечке, сделанная Вами - он там весь виден, внутренний его человек, который открыт навстречу фотографу. Не пафосный Распутин запечатлен, не знаменитость, а такой, каким он был, видимо, для Вас - Ваш Распутин.
Да! Вы не представляете как
Галина Минеева, 30/03/2016 - 17:17
Да! Вы не представляете как он был открыт и беспомощен в своей открытости! Вы поняли верно - не словесно открыт!
Благодарю Вас, что выставили в Одноклассниках мои прежние воспоминания об Александре Валентиновиче Вампилове - "Схождение в память".
Спасибо
Ирина, 29/03/2016 - 19:54
Спасибо за такое человечное интервью. Только на днях перечитала Прощание с Матёрой. Я мало знакома с творчеством Распутина, потому была бы рада совету затока, что у него стоит прочитать непременно и в первую очередь. Заранее спасибо!
Дорогая Ирина, что бы Вы ни
Галина Минеева, 29/03/2016 - 21:09
Дорогая Ирина, что бы Вы ни взяли в руки из прозы Валентина Григорьевича, это будет радость узнавания. Начните с повести "Деньги для Марии", или с рассказа "Уроки французского". Храни Вас Бог!