Омилия

Водой святого Иордана
Крестился наш Спаситель Бог.
Пришёл, не поздно и не рано,
Своим примером дать урок.

И показать Своим Крещеньем,
Как смыть грехи святой водой,
Исправить жизнь вторым рожденьем,
Мир обрести совсем иной.

«Дороги жизни распрямите,
Готовьте путь перед Христом.
И с покаяньем не тяните,
Не согрешайте и потом!» –

Раздался голос вопиющий,
На всю пустыню он гласил.
И друг Его, друг самый лучший,
Христа с любовью окрестил.

Пророк, Креститель, Глас в пустыне –
Он волновался, трепетал.
Он сердцем знал о Боге-Сыне,
Что Бог-Отец Его прислал.

Боялся обуви коснуться,
Не то, что Самогó крестить.
Но должен был весь мир проснуться,
Глаза крещением открыть.

Его Мессия успокоил
И дал ему ответ простой:
«Нам надлежит, Мой друг, с тобою
Исполнить правду – долг святой!»

И был крещён от Иоанна,
И тот час вышел из воды –
Святой купели Иордана –
В лучах любви и чистоты.

Не ищи грехов, душа мятежная,
Выше крыши их и так в судьбе.
Пусть метель метёт и буря снежная,
Зимний холод нипочём тебе!

Огонёк горит, сердечко теплится
И не даст замёрзнуть и застыть.
Верит сердце, верит и надеется,
Хочет боль молитвою излить.

Каждый раз, душа, ты забываешься
О своём Создателе Творце.
Вдоволь нагрешишь, потом раскаешься,
Грех – вначале, слёзоньки – в конце.

Искушает мир земной соблазнами,
Всё грохочет – пир в разгар чумы,
Дразнит мир страстями безобразными
Круглый год – от лета до зимы.

Облачись невестой, моя душенька,
И завесу на глаза накинь.
Ты Господним укрепись оружием –
Верой – самой главной из Святынь.

Осенú себя скорей знамением,
И отступит ненавистный грех.
Помолись, душа, с благоговением –
Зимняя молитва жарче всех!

10.12.10

Переделала тут свое старое стихотворение...

Под куполом цирка, один,
играл акробат одинокий,
и как покоритель вершин,
он мир презирал за пороки.

Он бился за право летать,
со временем дрался за вечность,
он радость простую отдать
готов был, танцуя беспечно.

— А еще из просушенного мха можно делать… — Митчелл нагнулась и прошептала что-то мать Параскеве, седой монахине в очках, плетущей рядом четки. Та неожиданно покраснела.

— Чего можно делать? — не удержалась от вопроса мать София — самая старшая в комнате.

Мать Параскева поднесла свои губы к уху пожилой монахини.

— Ааа… — разочарованно протянула матушка, — Нам это уже с тобой, мать, не нужно. Если только сестры решаться.

— Это очень просто, — продолжала воодушевленно Митчелл. — А главное, совершенно экологически чисто. Вы хорошо просушиваете мох, делаете из него небольшие подушечки и зашиваете их в стерильные бумажные полотенца. Я сама пользуюсь с удовольствием…

Тут покраснели мы с сестрой Юлией, наконец, поняв о чем речь.

Поэма написана по сценарию одноимённого документального фильма режиссёра телеканала «Глас» Виктора Стеганцова.

Господь Всевышний для детей любимых
Красóты неземные создаёт.
Во времена потерь невосполнимых
Он в скорбях утешает Свой народ.
Он в колыбели сербской православной
Многострадальный Косово хранит.
С заботой на Балканах дух державный
И сербское сознание крепит.
В сраженьи туркам сербы проиграли –
Уж более шести веков назад.

Седеющий город, как странник с клюкой возле храма,
Бормочет молитву, и грезит о завтрашнем дне.
Святой простотою исполнен, и верит упрямо,
Что мир не сгорит в безрассудном холодном огне.

Беспечная молодость, мысли шальные и злые
Безбожные годы - безумный и страшный загул.
Всё минуло это, но совести раны былые
Его доконали, и город в тоске утонул.

Озябла душа, вены рек от хандры промерзают,
И стынут ладони ржавеющих рук-тополей.
Но город не спит, омывая проступки слезами…
Он выживет в чистой молитве и вере своей.

 Золотой дорогой мира,
Там, где сил земных престол,
Рассекая воздух с силой,
Улетал седой орел.

Проносились тучи мимо,
Звездный дождь разрезал ночь,
И казалось, все так мнимо,
И тоску не превозмочь.

В вечном поиске покоя
По дорогам вешних дней,
В искрах солнечного зноя
Мы увидим средь огней

Суть обещанного счастья,
и прозревшие – поймем,
не бывает легче власти,
чем Христа. К Нему пойдем

Мы дорогою тернистой,
Помолившись и приняв,
Облетают тихо листья,
Землю грешную обняв.

От века людскому роду,
Чтоб жить, попирая зло,
Господь даровáл свободу –
Свободу творить добро.

Свободу – как символ счастья,
Причастия к Небу нить, –
Средь фальши, скорбей, ненастья
Всему вопреки – любить.

Чтоб речь о святом струилась,
Где Истины глас затих, –
Свободу – возвысить милость,
Не внемля словам скупых.

Плачевна не участь нищих,
Но капищ греховных тьма.
Свобода врагов не ищет,
Не сводит людей с ума.

Не лгите! Не ту свободу,
Где злобно взбесилась плоть,
Где кровь, где мятеж народа,
Всем нам завещал Господь.

3.12.2010 г.

Я знаю, я приду.
Я снова буду там,
Где тишина,
Где Ты и я.
С Тобой наедине.
Где нет меня,
Так мало от меня,
Что нет границ Тебя во мне.
Я снова буду той,
Кто верой лишь живет
И не бросает слов,
Как бисер, напоказ.
Я снова буду той хрустальною водой
И ветром и волной,
Я буду. А пока…
Пока я здесь нужна,
И тут мой крест и боль,
И счастье и покой
и труд земной стези.
Пока я плоть и кровь
Но дух во мне живой,
А значит, я приду,
К Тебе через века…
 

Нагромождение металла
Я ощущаю за спиной,
Но этого, как видно, мало –
Металл я вижу пред собой,
А также слева, справа, сверху...
Куда, о Боже, я попал!
Как в глубине большого цеха,
Кругом металл, металл, металл…
О, металлическое время –
Жесть рук, чугун умов, сердец…
Ты чувствуешь, как метит в темя
Стального копия конец?
Ты мчишь в автобусе железном,
Тесним свинцовыми людьми,
И дуло медного обреза
К твоей приставлено груди,
И алюминьевые взгляды
Сверлят твою живую плоть,
И сотни мясорубок рады
Тебя в муку перемолоть…
Пусть бронза отливает лунно
И вьётся проволока-удав.
О, сердце, бейся не латунно!
О, ум, не превращайся в сплав!

Любовь, последняя надежда
И негасимой веры луч
На миг ушли. Гуляет между
Землёй и небом – стая туч…

Сегодня жизнь ты некрасива
Скупа, бедна в который раз.
А мы желаем позитива,
Что всякий день бежит от нас.

И мир становится продажным,
Где легче верить в чей-то культ.
Здесь всё случается однажды:
Рожденье, первый крик, инсульт.

И бесконечные мытарства,
И надо верить и любить.
С небес не падают лекарства,
А тут их не на что купить.

Или январь сгущает краски?
Не знаю, думаю, молчу.
Но будет время светлой Пасхи –
Я очень этого хочу!
20012

ЦИКЛ «ЧЕЛОВЕК»

Человек – это город, объятый войной.
Человек, это горы, восходящие в небо.
Он в избытке заполнен грехом и виной,
Просветляясь в исканьях духовного хлеба.

Человек – это ты, человек – это я.
И мы помним о смерти своей неизбежной.
Наш олень придет в срок. Упряжкой звеня,
Позовет из-за леса ослепительно нежно.

Обернемся назад, прощаясь светло,
Озаренные светом уходящего мира.
Вспоминая с любовью свое ремесло,
Уходящие с песней всенародного клира.

Если вверх ты посмотришь - увидишь корабль,
Окруженный сияньем, по небу проходит.
То душа поднялась как большой дирижабль.
Высочайшее счастье в полете находит.

01. 01. 2012
 

Долго не хотел печатать, зная, что обычно такого рода рассказы, вызывают сомнения, подозревая тривиальность и выдумку. Но решился, потому что это быль, её я слышал от одной из сестёр, рассказавшей мне эту историю. Имена изменены, художественно оформил рассказ ваш покорный слуга.

Врач, близко наклоняясь к бумаге, что- то долго и быстро писал. Анна молчала и ждала, когда он закончит писать. Не поднимая глаз от бумаги, врач будничным голосом сказал: «У вас, девушка, опухоль».
Анна почему-то улыбаясь, спросила у него:
— Что же мне теперь делать, доктор?
Врач ответил не сразу. Он дописал, поправил сползшие очки на переносицу, подвинул исписанный неопрятным почерком лист Анне и, посмотрев ей в глаза, устало сказал:
— Вот вам направление. Надо будет отщипнуть от опухоли кусочек и исследовать его в лаборатории. Частенько бывает, что опухоль оказывается просто бесполезным куском мяса, так что шансы всегда есть.

 Преблагословенная Владычице,
Утоли печали, успокой!
Разреши к ногам Твоим приблизиться,
Разреши беседовать с Тобой!

Ты ведь слышишь вздохи наши тяжкие,
Видишь слёзы, боль и скорбь в глазах,
Как бредут к Тебе, от бед уставшие,
В ризах плоти – грешных телесах.

Уплотнились давними пороками
Так, что даже дух отяжелел.
И какими нам идти дорогами,
Чтоб вернуться в Твой Святой Удел?

Распахни навстречу нам объятия,
Материнской лаской обогрей.
От рожденья ищем бессознательно
Тёплые лучи любви Твоей.

Утоли печали нам, Всепетая,
И молитвой слёзы иссуши.
Лишь с Тобой поделимся секретами,
Тайнами измученной души.

Лишь с Тобой и с Сыном Твоим – Господом
Будем откровенны и честны,
И расскажем, как страданий россыпи,
Забирают тёмной ночью сны.

Нам осталось верить и надеяться
Только, Всеблагая, на Тебя –
По Твоим молитвам жизнь изменится,
Новый мир откроем для себя!

Когда оно приходит, то не в гости, а на побывку к родной сестре, живущей на чужбине. Родина — место встречи родных — находится где-то глубоко внутри, куда вход посторонним воспрещён. Там говорят без слов или словами неведомого здесь языка, похожего на птичье пение...

Я слышу этот голос — такой родной, близкий, почти мой, но какой-то иной, отличный от меня — голос горней родины. Он заставляет трепетать узнаванием стеснённое сердце, и сердце начинает петь с ним в унисон, отзываясь.

Но шум, нескончаемый шум окружающего мира мешает. Мы вынуждены перекрикиваться сквозь этот надоедливый шум, наперекор шуму, несмотря на шум.

-Я не доверяю вам, не доверяю. Вы меня не понимаете, не хотите понять. И потому – всегда раните своими словами, вашим безразличием. В вас совсем нет любви! - разгоряченная, при последних словах я осеклась.
Мать Нина сидела с каменным лицом и смотрела на остывающий в чашках чай.
-Простите…– сказала я тихо.
-Иди спать. – Не глядя на меня, произнесла монахиня.

Это была ложь – и я знала это. Мать Нина любила меня, но любовь её была иной – любовью действенной и трезвой, мне же хотелось человеческого сочувствия и заботы.

Мне сегодня приснились стихи:
Как дыхание майского вечера –
Невесомы, воздушны, легки,
В сон ворвались открыто, доверчиво.

Разливаясь по струнам души,
Извлекали мелодию нежную…
Боже Правый, Господь мой, скажи,
Одарил вновь за что меня, грешную?

…Жизнь – качели, летящие вниз,
С неподвластным уму ускорением:
Взлёт, паденье – как будто «на бис»,
Повторяются дýшедвижения.

На подъёме, на взлёте легко,
В просветлённой душе отблеск Вечности,
От земли, от грехов далеко,
И два шáга к мечте, к бесконечности.

На секунду движенье замрёт,
И душа захлебнётся от радости,
И восторга волна захлестнёт
В высшей точке неслыханной благости.

Но опять вниз качели летят
По привычной для всех траектории.
Как всегда, то вперёд, то назад,
Всем знакомы повторы истории.

Задержалось движение вверх,
Я сижу на земле, я в отчаяньи.
Птицей взмыть не даёт тяжкий грех –
Мой сознательный грех и нечаянный.

История это случилась в далекие теперь уже 80-е годы прошлого века. Был я тогда безусым юнцом, алтарником или, как называли тогда, пономарем одного городского прихода. Настоятелем был иерей Александр, молодой священник, а вторым священником – иерей Петр*.

Сейчас этого батюшку непременно обвиняли бы в модернизме, да и он, вероятнее всего, был бы очень прогрессивным священнослужителем. Хорошее образование, прекрасное знание греческого и латыни батюшка Петр никогда не скрывал, поэтому мог вести богослужение попеременно на трех языках. Да и за столом цитировал Писание и святых отцов безошибочно и не краткими высказываниями, но пространными отрывками.

Вообще, и настоятель, и второй священник отличались образованностью, умом, способностью логически мыслить и доказывать свои убеждения. Очень хороший приход, очень добрые и интересные пастыри.

Было это на святках. Возбужденный отец Петр заскочил в алтарь и с немалым удивлением воскликнул: «Чудит отец Спиридон, на святки своих монашек причащаться благословляет!» Все мы: пожилой старший пономарь, настоятель и я – повернулись к отцу Петру с неподдельным интересом.

Ночь тиха и невесома,
Звёзд весёлая страна.
На соседней крыше дома,
Призадумалась луна.

Вдоль серебряной дорожки,
Курят два снеговика.
Кто-то пьяненький немножко
Пошутить хотел слегка…

Воском свеч пропахли святки
И еловою смолой…
Не до сна мне, чай несладкий
Пью с грузинской мушмулой.

Никого средь зимней ночи,
Лишь собачяя брехня,
Да игрушка-ангелочек
Молча смотрит на меня…
2012