Чем солнечней сияют дни и уверенней чувствует себя весна, радующая первой зеленью, первыми цветами, чем ближе по дням дыхание Пасхи, тем больше на рынках мы видим в продаже искусственных цветов и составленных из них гирлянд и венков. И охотно раскупаются эти «визитки смерти», разносятся по домам и соседствуют в них с пасхальными куличами и яичками.
И возникает вопрос, какого же праздника ждут люди, считающие себя православными и покупающие на рынках эти траурные венки накануне Пасхи?!
Поначалу ты раздражаешься от праздного бездействия и бесконечной болтовни его вечно рефлексирующих героев, интеллигентов — сталкеров, проводников на нейтральную полосу. Ты улавливаешься на это знакомое тебе с юности «травление пара» от «кипения возмущенного разума» на полуночных «совковых» кухнях. А потом, когда ты поддаешься на эту уловку мастера и начинаешь прислушиваться к тому, о чем же все-таки говорят между собою герои, пытаешься поймать «главную рыбу» беседы, — ты вдруг догадываешься, что уловлен сам…
В лучах весны встречать завещано,
Чтоб жизни песнь в сердцах звучала,
Чистейший праздник Благовещенья –
Времён спасительных начало.
В сей день желанный снова вспомнится,
Как Дева Господа молила,
Познав: пророчества исполнятся!
…Как весть лилась от Гавриила.
И грех лишился царства прочного,
И ада дрогнуло проклятье, –
Как Дух сошёл на Непорочную
В неизречéнный миг зачатья.
Ангела Меркель родилась в Гамбурге в семье Хорста и Герлинды Каснеров. Хорст Каснер изучал теологию в университетах Гейдельберга и Гамбурга, его супруга работала учительницей латинского и английского языков. Спустя несколько недель после рождения Ангелы её семья переехала из Гамбурга в Германскую Демократическую Республику. Хорст Каснер получил назначение в приход лютеранской церкви Берлина-Бранденбурга в деревне Квитцов, ныне входящей в состав города Перлеберга. Через три года, в 1957 году, Каснеры переехали в Уккермарк, в город Темплин. Там Хорст Каснер принимал участие в создании внутрицерковного образовательного центра. 7 июля 1957 года родился брат Ангелы Маркус Каснер, а 19 августа 1964 года — сестра Ирена.
Они смеются – все чаще глупо,
Они герои – таков порядок,
Неимоверно в щедротах скупы,
Бояться жить с нищетою рядом.
У них и шутки – как те иголки,
Что ржою рыжей пошли по краю,
Они герои с высокой полки,
Картинно любят и забывают.
И бархат красный их кадиллаков
Давно обил их сердца тщетою,
Не ищут правды – а кроют лаком
С маниакальною суетою.
Иосиф сидел на пороге своего дома и смотрел на дорогу, уходившую далеко-далеко за горизонт, куда сейчас опускалось заходящее солнце. Вот и его жизнь близилась к закату… Но Иосиф не боялся смерти. Потому что знал — это всего лишь странствие. Человек покидает этот мир и уходит в шеол, царство мертвых. Не случайно смерть называют исходом. Как и то, давнее событие, когда пророк Моисей вывел его народ из египетского рабства в землю обетованную. Скоро и ему предстоит исход… Что ж, он готов. Как говорится, и посох в руке, и чресла препоясяны, и светильник зажжен, чтобы лучше видеть дорогу. Веди же, Господи!
Что связывает его с этой жизнью? Если подумать — ничего. Он прожил достаточно — почти сто десять лет. Дай Бог каждому такой долгий век! Вдобавок, счастливый век. Разве беда, что ему, потомку великого и славного царя древности — Давида, приходилось зарабатывать себе на жизнь трудом плотника? Ведь Сам Господь заповедал человеку: «в поте лица твоего будешь есть хлеб». Иосиф тоже добывал свой хлеб в поте лица. Зато он не пахнул чужой кровью, не горчил чужими слезами. Кто из сильных и славных земли может похвалиться этим?
Зарекаюсь обрезать косы –
Слишком много шипов обиды…
Не чини мне препятствий, кротость,
Видишь, церковь покинул ктитор.
Оградился стеной острожной.
Прежде – мой, а сегодня – боли
Предан. Мне – ни глотка, ни крошки,
Лишь платочек смиренный, вдовий.
На острове далеком очень тихо,
Там нет печали, шепчется трава,
И птицы наполняют время криком
И легкая, как пух, летит листва
От древних крон - так замирают звуки
Для тишины и тени от камней,
Касались их натруженные руки,
Что от труда бывали лишь сильней.
В темноте лежу накануне снега,
на руке растаяло губ касанье,
дальняя дорога к вратам Эреба:
за любовью следует испытанье.
Говорит Господь: «Принимай подарок,
только прежде четырнадцать лет работай,
по камням ходи, собирай отары,
орошай терновник кровавым потом».
Не знаю, как тебе, а мне очень нравятся коровы. На них даже смотреть одно удовольствие! Спокойные, с пятнистыми круглыми боками и розовым выменем, коровы жуют траву и присматривают за своим телятами. Загляденье!
А вот быков я боюсь. У нас в деревне был один бык. Его звали Ураган. «Посторонись!» — кричал пастух, выводя Урагана в поле, и все жители тут же прятались кто куда. Вид у быка соответствовал его имени: он был огромный, бурого цвета. Один рог сломан в драке, а в носу висело кольцо. Только ты не думай, что кольцо у быка служит ему украшением. Нет, ни одно животное не будет украшать себя подобным способом. Кольцо в носу у быка нужно для его воспитания. Когда Ураган особенно шалил и не слушался, пастух брал его за это кольцо и тихонько тянул. Тогда боль вразумляла быка, и он успокаивался. Но ненадолго. Проходило каких-нибудь полчаса и Ураган снова искал, кого бы пободать. Такой свирепый у него был нрав.
Ах, душа моя, ах, затворница!
Ночка тёмная, знать, прошла:
На душе моей, чудо-звоннице,
Дух трезвонит в колокола!
Крылья белые, птицу спящую
Уносите скорей, легко
В синь бездонную, высь звенящую
От земного сна высоко.
Серафим-звонарь, точно молния,
Бьёт в лазурные колокола,
И летит душа, птица вольная,
В силе Дýховой на крылах!
Я Ангела рисую на стене,
Крылатого посланника Небес.
С седьмого неба, что других синей,
Он, может, принесёт благую весть.
Возможно, белый абрис оживёт,
Воспламенится духом Серафим,
И, Ангелом влекомая в полёт,
Душой я воспылаю вместе с ним?!
Освободись, душа, освободись!
Прорви запруду нажитого сора.
Безудержным, отчаянным напором
Сквозь дамбы и препятствия прорвись!
Освободись, душа, освободись
От тёмных заблуждений и кошмаров...
И, скверну выжигающим пожаром
По клетке тесной вихрем закружись!
В этих пазлах всякого намешано -
Хоть из ста картинок выбирай.
Собери себя - святого... грешного...
Хочешь - в пекло...
Хочешь - прямо в рай...
Нам терпенья не хватает, видимо -
Разложить по нотам весь расклад.
Потому - привычно и обыденно
Из путей мы выбираем - в ад.
Опустилась ночь покровом синим,
Спрятал мир глаза в туманной мгле,
Зыбко всё в неведомой пустыне,
Шаг – тревога, шаг – и ты во зле.
Заплутало старенькое утро
В лабиринте брошенных камней.
Жизнь идёт, а кажется как будто
Это боль идёт, а мы идём за ней...
Распахнутся голубые своды,
Улыбнётся ласково рассвет,
В сердце навсегда оставят годы
Опыт поражений и побед...
«Пробудись, душа»! – всполошил вещун
– Что ж ты сны зазря кормишь временем!
Разметала дар по ристалищу –
Поспеши собрать соль смирения.
Не найдёшь – вкусишь чин позорища:
Соберётся Мир – чем осолишься?!
На расправу скор: Мир – суров да лют…
Поднялась душа! И на игрища,…
Несмотря на ночь,… резво, прометью,…
Да со злом впросак,…
Будто кур во щип!
Соборная площадь. Рассвет чуть заметен –
Полоской оранжевой выбился свет.
Здесь нет суеты, празднословий и сплетен,
Здесь нет равнодушных, случайных здесь нет.
Беззвучной походкой, торжественно, чинно,
Шагают паломники в дальний Собор.
От ночи молитвенной тает кручина,
Но главный ещё впереди разговор…
Действующие лица:
Ангел
Девочка Даша
Мама Даши
Соседка
Ее дочь Люся
Старик
Петр, его сын.
Жена Петра
Его дети
Новый владелец подвальчика.
Жители городка
Волхвы
Дети
Звучит музыка. Появляется Ангел.
Проблему сопротивления злу невозможно поставить правильно, не определив сначала «местонахождение» и сущность зла.
Так, прежде всего «зло», о сопротивлении которому здесь идет речь, есть зло не внешнее, а внутреннее. Как бы ни были велики и стихийны внешние, вещественные разрушения или уничтожения, они не составляют зла: ни астральные катастрофы, ни гибнущие от землетрясения и урагана города, ни высыхающие от засухи посевы, ни затопляемые поселения, ни горящие леса. Как бы ни страдал от них человек, какие бы печальные последствия они не влекли за собою — материальная природа как таковая, даже в самых с виду нецелесообразных проявлениях своих, не становится от этого ни доброю, ни злою. Самое применение идеи зла к этим явлениям осталось в наследство от той эпохи, когда все-одушевляющее человеческое воображение усматривало живого душевно-духовного деятеля за каждым явлением природы и приписывало всякий вред какому-нибудь зложелательному вредителю.
