Вы здесь

Олег Селедцов. Проза

Добрый пастырь из Кронштадта (Страсти по Иоанну)

Памяти моего папы

Необходимое предисловие

В нашем дворе на улице Советской жил дядя Ваня. Это было давно. Очень давно. Нет уже того дворика, и улица изменилась до неузнаваемости, да и сам дядя Ваня умер лет сорок назад, но почему-то я до сих пор помню его. Помню с добром, как светлую страничку из далёкой сказки — моего детства.

Дядя Ваня был инвалид войны. Сколько я помню, он всегда сидел на скамеечке, кажется самодельной, играл на гармошке, пел фронтовые песни и всегда радостно улыбался. Всегда. Говорили, он сильно пил, что случалось тогда с такими вот инвалидами-ветеранами, но я этого не помню. Зато хорошо помню, как вырезал он нам, мальчишкам и девчонкам того, ушедшего в небытие дворика, деревянные кораблики. А ещё сабельки и кинжалы. Дядя Ваня был безотказен. Подбежишь к нему бывало:

— Дядь Вань, сделай мне сабельку!

Оглашении, изыдите

Проза

Рассказы

Обитель ютилась прямо на отвесной скале Срединного хребта. Первые монахи поселились здесь, пожалуй, до официального распространения на Руси христианства. Скорее всего, это были греческие или иберийские отшельники, которые, спасаясь от суеты мирской жизни, забрели в эти нехоженые горы и обнаружили на неприступных скалах пещеры «Богомзданные». Недюжинная сноровка и умение укрощать враждебные скалы потребовались этим смельчакам, чтобы добраться до пещер, обжить, устроить в одной из них церковь. Так начиналась монастырская молитва, так крепла она, возносясь всё выше и выше, в горние, к самым небесам, к самому Престолу. Но не безоблачным было её течение. Да что там! Не облака — грозовые тучи, беспощадные бури и грады терзали, крушили, унижали её войнами, разбойными набегами, переселениями народов, изменами отеческой вере, ересями и самодурством тех, кто глупо величает себя «Сильными мира». Сколько праведной крови было полито с этих скал на серые камни и синие гранитные плиты, сколько слёз пролил ангел-хранитель обители в горную чистую речушку, становившуюся порой мутной и солёной.

Ей, гряди!

Проза

Романы

Отрывок из романа

И пришли на место, называемое Голгофа, что значит «Лобное место». Почему оно так называлось не знал ни сотник, ни легионеры, ни зеваки, столпившиеся вокруг креста. Спроси любого и он ответит тебе: «Деды наши от дней, когда вошли в землю обетованную так называли сеё место, и мы так называем». Здесь, на Голгофе и совершались иерусалимские казни. Это было небольшое возвышение, пригорок, больше походивший на лысину какого-нибудь иерусалимского старца из ревнителей, потерявшего волосы, но прятавшего соразмеренное сочетание разума и расчета под нарочитой аккуратностью головного убора, чем на лоб вора, прелюбодея или колдуна, осужденного по Закону на очищение через смертельные муки. Сюда, за ворота великого города выводили благочестивые мужи иудейские сотни лет насильников, мужеложников, тайных слуг Ваала и побивали их каменьями до смерти. Здесь, на древе позора, казнили преступников и воины кесаря. Нет для Иудея более унизительной казни, чем смерть на проклятом древе, со времен Авессалома.

Нет в раю нераспятых

Проза

Повести

Повесть о блаженных

- Ой, да что же такое делается-то! Люди добренькие, да за что же это? Как же мы теперь-то, отец родненький?
Почитай полдеревни высыпало к дому священника отца Феогноста, возле ворот которого стояла подвода, охраняемая красноармейцем. Еще два красноармейца с винтовками производили обыск в доме батюшки. Искали золото, драгоценности, а может и оружие. Всего можно ожидать от пособников белогвардейским бандитам. Комиссар в кожаной куртке и матросской бескозырке размахивал маузером перед носом испуганной попадьи, ругаясь жуткими флотскими словечками, так, что и понять-то было нельзя, чего от нее хотят.
- Сыночек, ты толком, толком говори. Чего надо-то?

Лифт

Проза

Повести

Фантастическая повесть
1.

Этот город странный. Как бы это объяснить. Ну, представьте: вы покупаете мороженое. Летний знойный день. В тени около сорока. Пот градом. Рубашка на теле – хоть выжимай. Во рту пересохло ещё с ночи. Пить хочется, а что толку. Вода не спасает, хоть ты бочку осуши. И вот мороженое. Пломбир. Из холодильника. Белый такой. Парок от него прохладный. Руки от нетерпения дрожат. Так и хочется припасть губами, языком, зубами к этому снежно-нежному чуду. И вот, не удержавшись, ты кусаешь этот пломбир, и… Бог ты мой! Какая гадость! Он же горячий. Вот так, именно горячий. Такой особый сорт мороженого – шутка генной инженерии.
Нет, пожалуй, это неудачный пример. Как же тогда объяснить?

Плеск златозвонной реки

Проза

Рассказы

- Ну, вот и всё. Такая она. Москва! Понравилась?
- Ещё бы!
Глазки у Коленьки искрились. Надо же, неделю почти без роздыху бродили они по московским улицам, переулкам, бульварам и проспектам. Тверская, Моховая, Никольская, Лубянка, Сретенка, Варварка, Волхонка… От одних названий дух трепещет, замирает сердце, и душа рвётся в полёт. А Плющиха! А Арбат! Сколько садов, парков обошли. И всё пешком. Какой трамвай, какой троллейбус? Метро ещё куда ни шло. Это же московское метро. Здесь каждая станция — чудо. Ах, любил Алексей столицу. До самозабвения любил. Каждый раз, ступая на перрон Курского или Павелецкого вокзала, едва ли не лезгинку плясал от счастья. Стремился сюда, календарики заводил: сколько осталось до поездки в… Ах, ты, Боже мой! В Москву! Слово какое! Звуки какие!! Мо-а-а!.. Мама. Мамочка моя! Мелодии твоих колыбельных маршей поили меня духовным молоком сквозь сотни и сотни километров, сквозь годы и десятилетия. Я жил где-то в глуши, зная, точно зная, что есть, есть у меня не строгая, самовлюблённая мачеха, а добрая, всеми любимая и искренне любящая мама — моя Москва…

Се восходим во Иерусалим (фантастическая история)

Проза

Повести

Посвящается
Памяти Оптинских новомучеников
Василия, Трофима и Ферапонта

Сегодня он пришёл один. Я говорю: «Сегодня», потому, что это он меня так научил. Раньше я не знала. Он сказал мне, что сегодня — это когда я вижу его, вижу других ангелов, вижу небо — синее-синее, такое синее, что больно глядеть, вижу звёзды — смешные такие, вижу, как надувается луна, важничает. Чего важничать-то? Пройдёт ещё несколько таких «сегодня», и от неё останется совсем маленький краешек, а потом и вовсе исчезнет, тоже, правда, не на долго. Она вновь появится и вновь будет важничать. Но Больше всего я люблю Солнце. Он сказал мне, что есть такие, которые не могут смотреть на Солнце — слепнут от яркого света. Глупышки! Как же можно жить рядом с Солнцем и не смотреть на Солнце. Я люблю Солнце! Каждый раз, когда наступает «сегодня», я первым делом бегу к Солнцу. Купаюсь в Его сиянии, ласкаюсь в Его тепле. Я люблю Солнце. Я люблю просто произносить Его имя. Солнце. Здравствуй, Солнце! Милое Солнце!!

Литургия жалких

Проза

Блаженны кроткие

(Былина)

Сегодня Алеша вдруг понял, что скоро придет весна. Хотя ничего еще в природе не сулило грядущего переворота. Сквозь густой кисель морозного тумана на горизонте лениво бросало в день подобие света то, что люди называют солнцем. Март истощал свое календарное благополучие, но морозец еще был в силе, еще запросто мог свалить на льдисто-белую небыль целую экспедицию втиснутых в надежную полярную экипировку ледовых разведчиков, еще шутя громоздит на усах, бородах, бровях и ресницах человеков прочные белые торосы, еще, проникая в равнодушные пустоты их ветхой одежды, сковывал волю так, что даже матерные проклятья выбирались сквозь синие губы в обмороженное небо лениво, нехотя, тут же замерзая и навечно вмерзая в северную зимнюю нежить.