Вы здесь

Плеск златозвонной реки

- Ну, вот и всё. Такая она. Москва! Понравилась?
- Ещё бы!
Глазки у Коленьки искрились. Надо же, неделю почти без роздыху бродили они по московским улицам, переулкам, бульварам и проспектам. Тверская, Моховая, Никольская, Лубянка, Сретенка, Варварка, Волхонка… От одних названий дух трепещет, замирает сердце, и душа рвётся в полёт. А Плющиха! А Арбат! Сколько садов, парков обошли. И всё пешком. Какой трамвай, какой троллейбус? Метро ещё куда ни шло. Это же московское метро. Здесь каждая станция — чудо. Ах, любил Алексей столицу. До самозабвения любил. Каждый раз, ступая на перрон Курского или Павелецкого вокзала, едва ли не лезгинку плясал от счастья. Стремился сюда, календарики заводил: сколько осталось до поездки в… Ах, ты, Боже мой! В Москву! Слово какое! Звуки какие!! Мо-а-а!.. Мама. Мамочка моя! Мелодии твоих колыбельных маршей поили меня духовным молоком сквозь сотни и сотни километров, сквозь годы и десятилетия. Я жил где-то в глуши, зная, точно зная, что есть, есть у меня не строгая, самовлюблённая мачеха, а добрая, всеми любимая и искренне любящая мама — моя Москва…

И жену свою Оленьку влюбил Алексей в столицу. Вместе теперь ездили они сюда в отпуск. Смешно, правда? Все нормальные люди в отпуска из столицы к югам едут. А Алексей с женой — с югов в столицу. Нет, ну, нельзя, конечно, Москву идеализировать. Здесь хватает, что называется, негатива. Банки, бандиты, бродяги, бордели, правители. Но ни Алексей, ни Оленька их в упор не видели. Какие банки, когда есть Сокольники? Какие бандиты, если есть Патриаршие пруды? А на Воробьёвых горах и сам забываешь бродяга ли ты или остепенившийся, замшелый житель провинции, многие годы рутинно отбывающий трудовую повинность в некоем учреждении. Не надо Москву идеализировать, не надо. Боготворить не надо. Москва — не Бог. Но Бог в Москве пребывает. Это уж точно. Не в кремле. В золоте куполов кремлёвских соборов, храма Христа Спасителя, церквей Варварки, в колокольных хорах Большой Ордынки И Большой Никитской, в торжественном смирении Донского, Сретенского и Новодевичьего монастырей. Особенно это чувствуется, да и видится невооружённым, что называется, глазом на Пасху. Ах, и Пасха в Москве. Вот уж действительно праздников праздник, чудо дивное из всех чудес. Пасха красная, радость небывалая. Именно на Пасху и привёз Алексей семью в столицу. Нет, не то, чтобы он был верующим и подгадал пасхальные дни для своеобразного паломничества. Нет, вовсе нет. Просто Пасха в этом году была поздняя, приходилась на майские праздники, а это значит, что меньше хлопот и у Оленьки, и у самого Алексея было на их работах с отгулами, заменами и прочей канителью. Да и Коленьку в школе отпустили без разговоров. Мальчик в Москве первый раз. Вот уж счастья-то! Алексей ему даже завидует немного. Ещё бы. Человек открывает для себя столицу. Оленька сперва волновалась, ну, что знакомство с Москвой может закончиться для сына разочарованием. Напрасно. Коленька был в восторге. Всё ему здесь интересно: и театры, и музеи, и магазины. А детский мир! А планетарий! А кремль! Оленька даже беспокоиться начала, не переутомился бы. Всё-таки десять лет ребёнку.
- Может, не поедешь сегодня с нами? Дома посидишь?

- Что ты, мама? — в голосе неподдельный испуг, — Я же в Москву приехал. Как же можно дома-то?
Действительно, как можно? Ведь дорога каждая секунда. Всё меньше дней остаётся до их отъезда. Хорошее всегда скоротечно. Скоро, очень скоро, через два дня, нет, уже завтра. Не хочется думать об этом. Однако думай — не думай, а всем праздникам всегда приходит конец. И в день отъезда, стоя на Таганской площади, Алексей, словно оглядывая дни, проведённые здесь, не в силах скрыть печальную нотку в голосе, резюмировал:
- Ну, вот и всё. Такая она. Москва! Понравилась?
- Ещё бы!
Глазки у Коленьки искрились. Эх, если бы можно было не уезжать.
- Папа, а давай ещё куда-нибудь сходим. Ну, пожалуйста.
- Сынок, у нас поезд вечером. Надо ещё собраться. Продукты подкупить.
- Успеем. До вечера ещё целый день.

Целый день — целая вечность. Столько ещё можно успеть. Столько посмотреть, запомнить, запечатлеть в сердце.
- Что думаешь, жена? Не пора ли заняться сборами?
- В самом деле, Алёша, поезд только вечером. Время ещё есть. Давай куда-нибудь сходим ещё.
Честно говоря, Алексей и сам-то рад был бы ещё денёк-другой погулять по Москве. А сборы? Ерунда — пятиминутное дело, если с умом.
- А куда пойдём?
- Куда поведёшь.
- Может в Останкино? К телебашне?
- Можно.

- Или в ботанический сад. Хотя там сейчас нечего делать. Не сезон. Вот что, а не поехать ли нам в монастырь? Туда, где патриарх живёт, в Даниловский?
- Поехали, поехали! — Коленька запрыгал, в глазищах пожар.
- Ну, поехали, — согласилась Оленька, — только не на долго.
И вот позади неповторимая суета столичной подземки. На выходе из дверей станции «Тульской» в лицо брызнул фонтан солнечного света. День сегодня был поистине расчудесный. Яркая, тёплая, пасхальная весна накрыла Москву своим омофором. Даже люди переменились. Идут по своим делам и пытаются улыбаться. Улыбаться! В какие-то веки. Ах, весна-проказница. И все какие-то свои, родные. И важный господин в длинном, тёмном плаще, с барсеткой, впаянной в правую руку, и пухленькая девчушка, успевшая, едва пригрело, оголить по моде свой плохо укрываемый свитерком живот, пардон, целлюлит, и нищие, стоящие в обнимку со своими костылями у святых врат обители, и монахи, не умеющие спрятать под строгими, чёрными одеяниями красную, пасхальную радость. Хорошо здесь! Правильно сделали, что приехали.

Сразу за святыми вратами монахи из скита продают живой берёзовый сок, крашеные яички и пирожки монастырской выпечки. Как не купить? У-у-у! Вкуснотища! Оленька по хозяйски, словно всю жизнь носила, поправляет на голове платочек — монах-стражник снабдил. Зашли в храмы. Троицкий. Отцов вселенских соборов. Крохотная старушка, по девичьи радуясь, звонко приветствовала
- Христос воскресе!
- Воистину воскресе, — кричит Коленька.
Надо же, знает.
- К мощам прикладывались, милые?
- Нет. А как это?
- Зайдите в собор. На второй этаж. Там ковчежец. Мощи святого князя Даниила Московского. Сына самого Александра Невского. Князь Даниил основатель сей обители. Великий угодник. Исцеляет и мечты исполняет. Идите-идите. Только с верою. Угодник всем рад, кто с верою-то к нему.
Поднялись на второй этаж. У ковчега небольшая очередь. Люди шепчут чего-то, целуют ковчежец, лбами к стеклу прикладываются. Кое-кто кладёт на ковчег иконки, крестики нательные. Приложились и Алексей с женой и сыном.
- Папа, — шепчет Коленька, — я тоже хочу иконку и крестик.

Алексей смотрит на жену, та не возражает. Подошли к свечному ящику.
- Здравствуйте.
- Христос воскресе!
- Ой, да, извините. Воистину воскресе. Нам бы иконку небольшую вот этого князя. Даниила. И крестик ребёнку.
- Мальчик крещёный?
- Да, конечно. Как родился, его крестили.
- А где крестильный крестик?
- Так. Потерялся где-то. Туда-сюда.
Алексею отчего-то стыдно. Сейчас их, как нашкодивших школьников, выгонят. Но нет. Монах не сердит. Спрашивает как о чем-то обыденном, даже удивительно.
- У вас с супругой тоже, наверное, нет крестиков? Вы сами-то крещёные?
- Да. Конечно. Да.

- Вот есть серебряные, есть подешевле. Возьмите вот эти. Вам с супругой. Вот иконка. А мальчику вот этот крестик. От меня в подарок. Христос воскресе!
- Воистину… воскресе… — Коленька даже задохнулся от нечаянной радости, прижал подарок к груди обеими ручками.
Вернулись к мощам. Казак на послушании у ковчега глядит строго. Бровями чёрно-густыми пошевеливает. Чего доброго не пустит. Что, дескать по второму кругу пошли? Но строгость его испаряется от звонкого голоска Коленьки:
- Христос воскресе, дяденька! А можно нам крестики приложить и иконку?
- Воистину воскресе, малыш. Конечно можно. Давай сам.
- Вы простите его, что он так кричит.
- Это ничего. Сегодня можно. Ему можно, — строго поправляется казак-послушник, — Нынче праздников праздник. Пасха великая. Чего уж там.
Алексей и Оленька снова прикладываются к ковчежцу и все втроём, почти нехотя, идут на выход. У Алексея в голове звучит невесть когда слышанное: «С миром изыдем». Это когда ж он такое слышал? В детстве? На крестинах сына? И запомнил. Надо же. Дивны дела твои, Господи. Хе… А это-то откуда знаешь? Ну и ну. Однако, пора и честь знать. Нужно ехать домой, собираться в дорогу.
- Ну, что, поехали?

- Папа, давай ещё немного побудем.
- Нет, мальчики, в самом деле пора.
И тут… всех троих обрызгало золотом колокольного звона. С колокольни лился ручей медного смеха, сокровенной песни, почти забытой, но живущей всё-таки где-то, в самых отдалённых уголках памяти, едва ли не на генном уровне. Ах, что это за песня. В ней вся Русь. Вся. Без остатка. С бескрайними её таёжными просторами, с бездонными её голубыми озёрами, с непонятной, вековой, народной мудростью, с историей её трагической до сердечного разрыва и прекрасной до непросыхающих слёз в девичьей синеокости. И Алексею вдруг захотелось окунуться в этот звон, этот смех, эту песню, словно мальчишке в знойный июльский полдень в ласковую прохладу морской волны. С головой. На миг, на минуту, на всю жизнь.
- Папа, а можно мне позвонить?
- Шутишь.

- Я где-то слышал, в школе кажется, учитель рассказывал, что на пасху разрешается звонить всем, кто захочет.
Их разговор услышал проходивший мимо старичок-монах в тяжёлой шапке — клобуке на слабенькой, седенькой голове. Услышал, несмотря на гулкий звон колоколов.
- Пусть позвонит ребёнок. Сегодня можно. И святейший благословил. На пасхальной седмице каждый день в определённые часы звонить всем, чья душа просит. И ты звони, сынок, и жене твоей можно.
- Правда? Спасибо, батюшка.
А Оленька, смутившись, добавила зачем-то.
- Благословите, батюшка.
- Бог вас благословит, дети, ну ступайте с миром. Там, небось, уже очередь. Многие хотят звону напиться, словно водицы животворной.
На колокольню ведёт узкая, крутая, каменная лестница. Вдвоём не разойдёшься, назад, если кто-то следом поднимается, не воротишься. Нужно сначала подняться до конца, пропустить идущих за тобой, а потом уж и спускаться осторожно, рискуя сорваться и свернуть шею, как говорят монахи: «ежели без благословения-то». Однако поднялись. Красиво здесь. Не очень высоко, но четверть Москвы видна. А монастырь-то сверху каков! Игрушечка. Красотища! А вот и патриаршая резиденция с огромным нерукотворным Спасом над входом.
- Смотри, сынок, здесь патриарх живёт.
- Здорово!

Очередь на звоннице небольшая. Две девицы раскрасневшиеся лупят в колокола, как умеют. С ними совсем маленькая девочка. Пытается раскачать язык «благовестника». Монашек-послушник ей помогает. Муж с женой, в возрасте уже, дожидаются очереди. Да паренёк один, Алексеев, пожалуй, ровесник просто стоит, слушает. Улыбка во всё лицо. Девушки отзвонились, нехотя отходят, уступая место супружеской паре. Те звонят недолго. Стараясь не мучить колокола сильными ударами. Да разве ж это мучение? Радость, радость колокольная! Радость пасхальная!!
Вот и их очередь подошла. Паренёк их пропускает. Коленька от нетерпения даже прыгать стал с ножки на ножку, точно ему не десять лет, а годочка четыре всего. Монашек улыбается, видя детское нетерпение. Парень смеётся. Да и сам Алексей не сдерживает улыбки. Эх, чего там! Если честно, и сам бы сейчас не прочь вот так попрыгать с ноги на ногу от избытка нахлынувшей внезапно радости.
Они втроём поднимаются по деревянным ступенькам к колоколам. Как? Что? Чего? Куда? Первый же раз! Эх, была не была. Алексей берёт в руки верёвки, тянущиеся к колокольным языкам. Даёт пробный удар, ещё один, ещё.
Длин, дили, длин, дили-дили-длин.
Ага, что-то получается. Коленька тут как тут, перебирает по очереди средние колокола.
Дон, дин, ди-ин.
Бам-м-м

Раскачала Оленька могучий язык благовестного колокола.
И… Полилась песня. Песня? А как же. Нет, конечно, в ней не было и намёка на традиционные, радующие и греющие душу русские звоны ростовской ли, ярославской, тверской традиций. Куда там. Тут кто во что горазд. И всё же и в этом блаженном звоне была своя гармония. Ведь от всей души, ведь в радости же! Как сердце подсказало, как струнки душевные зазвенели. И полились золотые ручьи странного этого звона с колокольни на монастырский двор, залили Троицкий собор, источник, патриаршую резиденцию и дальше, выплеснулись за стены монастыря, полноводной рекой потекли по Даниловскому валу и дальше, дальше. Ликуй, Москва! Пасха. Пасха Христова! Слушайте все, наполняйтесь струями златозвонными. От избытка чувств, внезапной волной окативших его с головы до ног, заплакал вдруг Алексей, не стесняясь мужских своих слёз, точно в этот миг исполнилось самое его заветное желание, и, стало быть, жизнь не зря прожигалась. А чего, собственно такого-то? Ну, бьёт себе парень в колокола. Делов-то. Ан, нет. Здесь нечто большее. И как объяснить-то это большее, эту тайну, внезапно явившуюся? Да и надо ли объяснять? Текут секунды, обряжаясь в краски не медных вовсе, золотых колоколов. Льются звуки необъятной радости, врываясь в дома и сердца спешащих по делам москвичей. Замедляют суетный бег москвичи, пускают улыбки на омертвевшие было лица. И нищий калека, несущий многолетнюю вахту у монастырских стен, бросает вдруг беззубым ртом довольно:
- Ах, как выводят стервецы. Ишь ведь…

Слушай, Москва, нашу пасхальную, первую в жизни радость. Слушай. И запомни нас такими.
Они плохо помнили, как спускались вниз по крутым ступеням колокольни, как шли к метро, почти зачарованные нежданным волшебством только что совершённого таинства. Что дорога? Что расставания? Об этом ли теперь думать? В сердце до сих пор живой музыкой звучит их златозвонная песня. Да ещё светлое из уст послушника на колокольне:
- Христос воскресе, милые!
И дружное, почти хором:
- Воистину воскресе!
А у звонницы уже изготовились петь свою песню новые звонари.
- Ну, вот и всё. Такая она. Москва! Понравилось?..

Февраль 2007 г.

Комментарии

Елена Гаазе

Только я бы не стала делать такой "упор" на Москву, а Пасха - она везде Пасха.

  Хорошо, очень деликатно Вам удалось показать, как возвращаются люди к своим корням, незаметно для самих себя, под действием благодати.

   Спасибо!

Олег Селедцов

Дорогие Елена и Вера!
Отвечу обоим сразу. Верно! Тысячу раз верно. Пасха – везде Пасха. Праздников Праздник. Радость великая! В Киеве ли, в Донецке, в Москве ли, в Афинах ли, в Риге или Токио, не в географии дело, не в этнографии. Тут душа поёт, тут дух радуется. Кстати о духе. Почему именно Москва? Для русского духа Москва… «что такое Москва? Нашему всему пример и корень» (Иван Шмелёв). Кстати, дорогие мои, читайте Шмелёва («Весенний плеск», «Рождество в Москве», «Лето Господне»), вот уж «слащаво-то». Слезами изойдёшься, и вновь, и вновь хочется этой «слащавости».
Людям столичным этого не понять. Только для нас – тёмных, забитых, периферийных лузеров, живущих в непроходимом буреломе иноплеменников, в непробиваемом бастионе иноверия, Москва – это наше всё. Это лампадка надежды, и веры, и Любви. Пер-во-престоль-ная! Да, Пасха – везде Пасха, но видели ли вы, как празднует её община глухонемых и слепых в Симоновом монастыре? Такой радости не описать. Тут, глядя на этих людей, сердце в слезах утопишь. А в самую пасхальную ночь в Большевознесенском храме у Никитских – весь Советский Союз: и грузины, и молдаване, и белорусы, и киевляне, между прочим… Одна у всех радость. Общая. Пасхальная!
Нет, дорогие мои, Пасха в Москве – это особый дар Божий. Его ещё и заслужить надо. Что, опять слащаво? Так ведь «млеком и мёдом течёт великая русская река» (Иван Шмелёв).

Елена Гаазе

 не слащаво, это очень искренне и вдохновенно. О моем особом отношении к этому великому человеку, если Вам интерсно, можете прочитать в моем эссе "Молитва Ивана Шмелева" - оно  есть на Омилии. Кстати, Ваш рассказ мне слащавым совсем не показался.

    С уважением, Елена