Мастерство

О вдохновении в наши дни говорить не принято. Может, его не бывает больше? А потому гениев сейчас и не видно? Эти детские вопросы мы задали известному поэту и литературоведу Ольге СЕДАКОВОЙ

— Кажется, что в современной культуре, литературе нет ничего, сравнимого с XIX веком — с Пушкиным, с Толстым?

— Я думаю, что это чересчур сильное обобщение. Кто может знать все свое время? Людям всегда свойственно плохо думать о «своем времени», в котором якобы уже ничто великое невозможно. И современники великих святых думали, что «в их время» святость уже невозможна. Когда узнали Алексия Римского Угодника? Когда узнали Моцарта, Рембрандта, Ван Гога, умиравших в такой нищете, что и хоронить их было не на что? Когда узнали зрелого Пушкина? Его близкие друзья полагали, что он давно исписался — а лучшие его вещи при этом оставались неопубликованными. Вы думаете, мы умнее тех людей — и, если бы у нас был свой Рембрандт, уж мы бы его точно узнали и наградили Государственной премией? Узнать гения в современнике — может быть, не меньший дар, чем быть гением. Нужно для этого быть очень чутким, открытым к новому и свободным от общих предвзятых мнений.

или Страдания редактора

Снова у меня на столе пухлый конверт. Я привычно догадываюсь: стихи. Стихи, которые любят слать в «Фому». Стихи, которых много. Стихи, которые — не стихи.

И снова мне придется убеждать адресата, что мы самотек не печатаем, что рубрику «Строфы» у нас ведет отдел поэзии журнала «Новый мир», что в этой рубрике у нас публикуются ведущие, признанные российские поэты. А внутри будет грызть червячок. Потому что хоть это и правда, но не вся правда. Но ведь не обижать же человека, не говорить ему прямо: извините, но ваши стихи — графомания.

А почему, собственно, графомания, может спросить он в ответ. И почему я вправе решать, какие стихи графоманские, а какие нет? У меня что, на столе стоит портативный «графоманиметр»? Неужели есть четкий, понятный и всеми признанный способ отделить графоманские стихи от неграфоманских?

Что такое — большой и самобытный поэт конца XX века?
Что такое индивидуальность, что такое новаторство, что такое мастерство?
Видимо, на все эти вопросы приходится отвечать заново.

* * *

Елена Шварц присутствует в современной культуре не только как автор стихотворений и поэм, но и как эстетический миф. Неслучайно обилие чисто бытовых легенд. Шварц — редкий пример современного поэта, в чьих стихах присутствует (двоящийся, троящийся, принимающий множество обличий) образ автора. Речь не об индивидуальности: стихи могут быть самобытны, сильны, ни на кого не похожи и при том — безличны. Автор, человек говорящий, может быть растворен языком и образами. Так и было у всех русских поэтов «тютчевской» линии. Мы говорим «Мандельштам» и вспоминаем… Ну, с тяжелой руки эпохи и со слишком легкой руки разговорчивых мемуаристов мы сейчас, может быть, и вспоминаем трагические повороты и комические частности судьбы, но вообще-то должны бы помнить стихи — только и исключительно. Мандельштам — не Ариост и не Александр Герцевич. Шварц, конечно, тоже не Кинфия, не Лавиния. Но мы вправе увидеть в этих фигурах проекцию автора в мир, построенный по своим, причудливым законам, обладающий иным (большим или меньшим) количеством измерений, чем наш, посюсторонний.

Слово импровизация пришло в современные европейские языки  из латыни. Латинское improvisus дословно значит неожиданный, внезапный. Под импровизацией принято понимать создание художественного произведения непосредственно в процессе его исполнения.

В гомилетике существует понятие проповеднической импровизации, подразумевающее произнесение проповеди без специальной предварительной подготовки. Однако импровизация в гомилетике не исключат полностью процесса подготовки. Проповедник заранее избирает тему своей проповеди и продумывает ее план. Но сам текст, конечно же,рождается непосредственно в момент произнесения проповеди на амвоне. Можно согласиться с тем, что подлинная импровизация имеет место в том случае, когда проповедник «знает то, что он скажет, и не знает того, как он скажет… Оратор,поставленный в необходимость говорить неожиданно для него, не мог, естественно,приготовить формы для своей речи, но он не говорит, не зная предмета своей речи, иначе сказать, материальная основа его импровизации уже готова до момента импровизирования».

I

В недавно появившейся книге известного французского критика Пьер Лассера «Литературные часовни» Полю Клоделю ставится в вину антифранцузский якобы склад ума, забвение уроков великих классиков, отсутствие вкуса, германизмы мысли и речи.

Есть, действительно, нечто в Клоделе, что способно смутить и оттолкнуть тех французских читателей, и их, конечно, большинство, которые превыше всего ценят в авторе ясность, простоту речи, естественность ее и легкость, тонкий вкус, и для которых великие писатели XVII и XVIII вв., от Корнеля до Вольтера, вечные, идеальные образцы. Всех этих качеств Клодель, без сомнения, лишен: он труден, недоступен, неестествен — по крайней мере, с точки зрения обычного здравого смысла; сложен, запутан и огромен. Его творчество — колоссальный лабиринт, как будто циклопическая постройка из цельных глыб, где действуют и говорят какие-то странные существа, превышающие нас не только ростом своим, но и напряжением своих страстей, силою мысли и воли и чудовищным великолепием своего воображения.

Председатель Издательского Совета Русской Православной Церкви митрополит Калужский и Боровский Климент ответил на вопросы о Патриаршей литературной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.

― С какой целью была учреждена Патриаршая литературная премия?

― Патриаршая литературная премия имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия должна, прежде всего, стимулировать авторскую деятельность среди православных писателей. Кроме того, как отмечает Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл, эта премия призвана объединить писательское сообщество на основе христианских ценностей, поддержать тех мастеров слова, которые через свои произведения несут в жизнь общества добро.

Православное литературное общество на данный момент не имеет ни преемственной традиции, ни координационного центра, ни даже общей направленности произведений. К сожалению, сейчас православных авторов совсем немного.

12 апреля в Доме русского зарубежья им. А.Солженицына прошла презентация четырехтомника Ольги Седаковой, выпущенного Русским Фондом Содействия Образованию и Науке в конце прошлого года.

Как сказали представители издательства, из-за таможенных проблем — а сборник печатался в Финляндии — представление книги читателям пришлось немного отложить. Теперь же эта книга уже поступила не только в магазины «умной книги», вроде «Фаланстера» или «Примус версус», но и в такие крупные книжные магазины как Библио-Глобус.

Сборник состоит из четырех томов — «Стихи», «Переводы», «Poetica» и «Moralia». Как рассказала Ольга Седакова, за пределами этого издания остаются еще несколько областей ее работы: повествовательная проза, лекционные курсы, стихи и проза для детей, словарь церковнославяно-русских паронимов и труды по славянским древностям.

Во время презентации Ольга Александровна затронула много разных тем, которые так или иначе связаны с поэзией и поэтом.

«Всякий человек живет, но только человек гениальный имеет настоящую историю» (П. Чаадаев)

Данте много размышлял о природе гениальности и пришел к выводу, что ingegno — вдохновенный и трудолюбивый любимец Бога, соединение врожденной способности и упорства в овладении ремеслом, дарования и самодисциплины, провиденциальности и настойчивости. Современная гениелогия, в сущности, заложена Центральным человеком мира. Понять Данте нельзя без уразумения роли гения в человеческой культуре. Отсюда — настоящее отступление.

Гениальность — это энергетический взрыв духа, гипернапряженность, одержимость, самозабвение, утрата чувства самосохранения, предельная самомобилизация, целеустремленность. Все это — необходимые условия, ибо достаточное — врожденность гения, та божественная сила, которая делает человека вечнозвучащим камертоном бытия.

Написать роман легко. Написать хороший роман трудно. Это жизнь. Если бы это было легко, мы все писали бы бестселлеры и получали награды.

Если честно, существуют тысячи самых разных людей, которые расскажут вам, как написать роман. Существуют тысячи разнообразных методов. Наилучший это тот, который работает именно для вас.

В этой статье я хочу поделиться с вами тем, что работает для меня. Я опубликовал шесть романов и получил около дюжины наград за творчество. Я преподаю искусство написания беллетристики на конференциях. Одной из моих самых популярных лекций является «Как написать роман, используя «Метод Снежинки».

1. Вы должны научиться двум вещам. Не расстраивайтесь из-за того, что кому-то не понравилась Ваша книга. И наоборот — закрывайте двери перед теми, кому Ваша книга нравится слишком сильно. (Сравните со словами Пушкина: Что слава? Шепот ли чтеца? Гоненье ль низкого невежды? Или восхищение глупца?)

2. Научитесь передавать ощущения. (Можно сравнить со словами Джо Витале: «Все, что мы продаем — это ощущения») Так читатели смогут поверить в реальность Ваших историй.

3. Пишите много! Качество рождается из количества. Если Вы пишете по чуть-чуть — Вы обречены.

4. Вы должны любить свою работу. «Творчество должно опьянять Вас, — пишет Брэдбери. — Только тогда реальность не сможет Вас уничтожить».

5. Пишите о том, что чувствуете! Только это — правда. Все остальное — всего лишь декорации, подобные крему на торте.

I

С точки зрения этики как науки можно выделить три типа этического мышления у «религиозных журналистов».
Мышление бывает человеческим — это когда журналист руководствуется совестью.
Мышление бывает церковным — это когда журналист руководствуется Евангелием.
И мышление бывает партийным — когда журналист руководствуется корпоративными интересами, в том числе защитой «чести мундира».

II

Защита чести мундира — это вид самооправдания. Самооправдание — это грех, если судить по Евангелию. Или ошибочная позиция, если судить по совести. Часто забывают, что коллективное самооправдание является все же самооправданием, даже если оправдывается юрисдикция, народ, цивилизация. «Самооправдание закрывает духовные очи, и тогда человек видит не то, что есть на самом деле». Преподобный Никон Оптинский (1888–1931).

Пособие для начинающих

Итак, мой юный друг (милая выпускница филфака, бывший инженер на пенсии, маститый протоиерей, монахиня-кандидат любых наук — нужное добавить), ты решил стать знаменитым! Точнее, знаменитым православным писателем, книги которого возжаждут напечатать самые лучшие церковные издательства. Похвальное стремление! Кто желает славы Ивана Шмелёва (а также Юлии Вознесенской и прот. Николая Агафонова) — доброго желает!..

Известно, что православие имеет для общественного сознания эстетическую и культурную ценность, которая зачастую предполагает четкое отделение собственно культурологического аспекта православного мировоззрения от аспекта догматического. Данное явление особенно характерно для современных исследователей русской литературы, которые зачастую впадают в две крайности: или делают любого писателя, затронувшего религиозную проблематику, носителем и проповедником православия, или же видят в духовных изысканиях литераторов исключительно культурологическую, но не мировоззренческую ценность.

В последние годы в русской литературе появился новый жанр — проза, написанная священниками, «проза отцов», так сказать. Чаще всего это не чистый fiction, а беллетризация реальных жизненных историй, притча или эссе. Родоначальником жанра следует признать отца Михаила Ардова, чьи «Мелочи архи-, прото- и просто иерейской жизни» задали формат его будущим последователям. Затем появились книги о. Ярослава Шипова — профессионального писателя, который, став священником, не бросил писать. А потом появились и другие — отец Николай Агафонов, отец Александр Авдюгин, отец Михаил Шполянский…

или Должен ли писатель быть проповедником

В церковной среде нередко возникают споры о том, каким следует быть православному писателю: на какие темы ему нужно писать, а на какие ни в коем случае нельзя, как ему относиться к своему творческому дару, какие жанры для него допустимы, а какие нет. У меня тоже есть опыт подобных дискуссий. Причем у меня тут интерес и практический — я ведь тоже писатель, и все такие споры затрагивают, в частности, и меня. Иногда затрагивают весьма болезненно.

К примеру, в 2004 году у меня вышла повесть «Иной среди Иных», где главный герой — всерьез верующий воцерковленный человек, подвергшийся тяжелым искушениям, но устоявший в своей вере. Это своего рода литературный спор с фантастическим циклом о «Дозорах» моего друга Сергея Лукьяненко.

Сейчас говорят о возрождении жанра рассказа, о повышении интереса к нему после долгого перерыва. Расцвет русского советского рассказа приходится на двадцатые (Бабель, Иванов, Зощенко) и затем шестидесятые (Казаков, Шукшин и др.) годы. Оперативнее прочих прозаических жанров рассказ реагирует на изменения в общественной жизни: во-первых, он попросту быстрее пишется, во-вторых, в нем труднее халтурить, выдавать желаемое за действительное, подменяя пристальный взгляд на вещи длиннотами описаний и перечнем событий. Слабость романа может маскироваться обилием материала и многословным жизнеподобием; слабость короткого рассказа нага и очевидна. Характерно, что в период культа личности, когда литературу нацеливали на лакировку действительности и пропаганду заданных установок, премий удостаивались исключительно романы.