Омилия

Людям вы много ран исцелили,
Душой и сердцем Христа любили.
Христа вы любили, славили Бога,
Пресвятой Деве молились вы много.
Многие славят, целители, вас,
Зная, что крепкая вера – нам спас.
Та Вера, что вас отличала всегда.
Ведь Вера Любви и Надежды сестра!
Мы молимся вам, братья-лекари, много,
Верим, что заслужим прощенье у Бога.
Пусть милость пошлёт нам по вашим молитвам –
Здоровье бесценное нам возвратит он.
С верой в Силу Божью и в ваше раденье
Молитвой усердной заслужим спасенье!
И век прославлять имена будем ваши,
Святые целители, лекари наши!
 
Светим Врачима Козми и Дамјану

Рассказал Афанасий Хисматов, шести лет. Его мама записала.
А я не могу не поделиться этим рассказом с вами!

Я люблю Рождество, потому что это детский праздник, и пост всегда очень радостный: всё ждёшь ёлку и подарки, и мама много знает об этом сказок.

А когда меня берут с собой на Рождество, мы долго едем. Кругом, в храмах, ёлочки горят, огоньки веселятся, но я всё думаю о звезде и смотрю на небо. Мне всегда хочется её увидеть и идти за ней. Мама в Сирии её видела: такую большую, яркую, и она двигалась. Мама за ней не пошла. А я бы – побежал…

А когда мы подъезжаем к храму, то издалека видно, что на улице люди стоят, вертеп сияет!

Мы всегда - в левом приделе, рядом с амвоном, около ёлочки. Я сажусь на батарею, греюсь с мороза, слушаю, как хор поёт тропарь. И мне делается так радостно, что уже не могу сидеть, а встаю и пою со всеми: «Рождество Твое…»

В кармане у меня растаяла свечка и мы с Серёжей идём ставить её к Николушке. Я знаю, что это – Дед Мороз, и прошу у него… А вот это – тайна!

21 МАРТА
Я видел его. К утру, как всегда, не спалось, вышел встречать рассвет.
Как он летел! На фоне восходящего солнца — размах белых крыльев, подсвеченных розовым светом…
А отец уверял: их не существует…
— Живи тем, что у тебя перед глазами, тем, что твоорится сейчас, нынешним днём.
— Ты не веришь в них?
— Просто людям нужна сказка.
— Но зачем такая сказка? О далёком береге, куда всё равно — не добраться?
— Кому — для чего, — сказал он тогда спокойно, но тревога мелькнула в глазах: заподозрил, что я не поверил.
Они снились мне. Крылатые люди, взлетающие с другого берега над широкой гладью реки. Кто они? Откуда у них крылья? Почему умеют летать? Как и когда научились?
Сегодня, когда я увидел его, парящего над водой, заболела душа, и я почувствовал зов.
Лететь.
На тот берег.

Беседа с митрополитом Климентом Калужским и Боровским, председателем Издательского совета Русской Православной Церкви

— Владыка, расскажите, пожалуйста, каков был ваш личный путь к вере. Кто оказал наибольшее влияние на формирование вашего религиозного мировоззрения?

— Я родился в послевоенные годы в простой верующей семье. И хотя в стране уже 30 лет была советская власть, но все же, скажу, в то время чувствовалось, что народ еще не забыл свои духовные корни. Было закрыто много храмов, почти не осталось монастырей, не хватало священнослужителей, не издавались духовные книги, но в простом народе вера сохранялась. Особенно это чувствовалось в селах и небольших городах, где православные традиции были живы. В нашем доме перед иконой всегда горела лампада, мы постоянно молились все вместе. Храм, который находился в десяти минутах ходьбы от дома, был нашим вторым домом, а его прихожане — нашей большой семьей.

Чудный день – голубое над белым,
Снег и небо – божественный след.
У подъезда с лицом почернелым,
Долго курит мой новый сосед,
Похудевший и старый, как дед.

- Мир тебе! Что случилось, дружище?
И убийственно-чёткий ответ:
- Ничего, просто я теперь нищий,
Мёртвый мальчик родился на свет.
И жены…и жены больше – нет…
2009 

У соседей снизу ребенок заходится плачем,
А сверху старуха одно и то же бормочет,
Никого с нею нет, одна чужая сиделка,
И всю ночь повторяет старуха какое-то слово.

Иногда ей слышится плач – она умолкает,
Что-то силится вспомнить – ничего она вспомнить не может,
Смотрит, смотрит на руки – и тех в темноте не видно,
Просыпается нянька, приходит: «Ну что ты, теть-Соня?»

А я тоже не сплю – голова не дает покоя,
Болит посредине между рожденьем и смертью.
Мигрень. Повторяет старуха какое-то слово.
А внутри его тайна. И плачет, плачет ребенок.

Знаю.

Верю,
что Ты есть.

Слышу Тебя,
слушая голос
Твой в себе.

Помню
любое слово.

Я – на коленях,
я молюсь:
„СОХРАНИ
ЛЮБОВЬ МЕЖ НАС!“.

МОЛИМ

Знам.

Верујем
да постојиш.

Чујем Те,
слушаљући глас
у себи.

Памтим
сваку реч.

Клечим
и молим:
„САЧУВАЈ
ЉУБАВ У НАМА!“.

Не так давно у моего друга родился сын. Третий, поздний. Конечно, особенно любимый. Когда речь зашла о крещении, мальчика отнесли в ближайшую церковь возле Михайловского собора в Киеве. И церковь, и собор находятся под началом того, кто присвоил себе странное имя «киевского патриарха». Одним словом, ребенка «крестили у Филарета».

Мой друг - человек весьма образованный. Знает несколько языков, имеет ученую степень. Однако на все мои уговоры крестить сына в православной церкви отвечал вежливой улыбкой и знакомой фразой: «бог везде один».
Что в итоге? Мальчик по имени Максим не крещен. Точно так же, как не крещены, не обвенчаны и не отпеты за последние восемнадцать лет миллионы украинцев. Их вовлекли в недостойный спектакль, когда люди, одетые священниками и епископами совершают действия, на которые не имеют права и которые таинствами не являются. Не соединяются со Христом младенцы, не венчаются ради Царства Небесного молодожены, не получают прощения и упокоение в Боге несчастные неотпетые старики.

На берегу растет трава:
В нее заляжешь и заплачешь;
Земли прогретый хлебный мякиш,
Холма пудовый каравай…

Вдруг прилетит издалека,
Спустится тучка-невидимка
И покропит его бока,
Запрыгают в пыли дробинки:

Едва прибьют мучнистый слой:
Так хлеб, из печки вынимая,
Кропят крещенскою водой,
Целуют, рушником льняным

И белоснежным повивают,
Прощают должником своим,
Бегут под ливнем золотым
И Гостя милого встречают!..

На прошлую Пасху был снег. А на эту – не знаю,
Что будет. А будет ли Пасха?.. Так в храме большом
Рыдают, поют и Небесный Огонь ожидают,
И молят, чтоб он снизошел благодатным дождем.

Страстная. Закрыты врата и чернеет завеса.
А будет ли?.. Богослужение  изнемогло,
Молчание долго, как горе, и тяжеловесно,
И древо из старого сада под сводом взросло.

Не ждешь ничего. От заботы живешь до затишья.
Великий Четверг. Вереницы свечей-светлячков.
В листве Гефсиманского дерева факелов вспышки,
Невнятные крики, звяцанье мечей и оков.

Великая Пятница. Мертвых хоронят поспешно.
Два старца и женщины в пеленах  Бога несут,
И Матерь Распятого мальчик ведет безутешный.
Маслина. Пещера. И мира разбитый сосуд.

Свершилось. Все кончилось. Ночь и Суббота покоя.
В свое отраженье бездонный глядит небосвод.
«Волною морскою…» - «Кто камень надгробный откроет?»
Выходим. Всё небо распахнуто. Пасха грядёт!

В какую дверь войти, порог перешагнуть,
Как за собой закрыть, назад не оглянувшись?
Какую ночь подряд я не могу уснуть,
Какую же луну я мучаюсь минувшим?

Не знаю. Но уже глубокий снег лежит,
И легок он, и сух, как блестки слюдяные,
И к чистоте его приникнуть бы и пить,
И губы остудить, и яблоки глазные,
Но прошлое – не сон, и потому в ночные
Часы не спится мне, и голову кружит,
И сердце бередит,
И раны жгут чужие.

Лазурный берег, мальчик на слоне,
Цветочный домик, на весну похожий
И девочка в сиреневом окне,
Поёт о чём-то – голосочек божий!

Там целый день ласкает слух прибой
И на губах спокойный южный ветер,
И домик с морем - связаны тропой,
Где ангелы играют, словно дети.

А вдоль тропы – зелёный коридор,
Растений чудных неизвестной флоры.
И каждый вечер красный помидор,
Спускается с небес, целуя горы.
2009

В маршрутку сесть и ехать, ехать,
Чтоб не приехать никуда
И вспомнить с горечью и смехом
Былые школьные года:

Качается мосточек шаткий,
Звонок нещадно режет слух.
Я - девочка в дурацкой шапке,
Большой, косматой, как треух.

Пришкольный дворик запорошен,
И дети, выстроившись в ряд,
Вдоль по раскатанным дорожкам,
Как по конвейеру, скользят.

А я гляжу в нещадно белый
Пейзаж, где каждый куст знаком,
И пахнет кашей подгорелой
И кипяченым молоком;

И скрип качелей криворуких,
Их лодочных уключин плач
Созвучен застарелой муке,
Привычной, как портфель и плащ.

А снег все сыпет, сыпет, сыпет,
И в пору смело повторять:
"Иосиф, проданный в Египет,
Не мог сильнее тосковать".

- Ну, вот и всё. Такая она. Москва! Понравилась?
- Ещё бы!
Глазки у Коленьки искрились. Надо же, неделю почти без роздыху бродили они по московским улицам, переулкам, бульварам и проспектам. Тверская, Моховая, Никольская, Лубянка, Сретенка, Варварка, Волхонка… От одних названий дух трепещет, замирает сердце, и душа рвётся в полёт. А Плющиха! А Арбат! Сколько садов, парков обошли. И всё пешком. Какой трамвай, какой троллейбус? Метро ещё куда ни шло. Это же московское метро. Здесь каждая станция — чудо. Ах, любил Алексей столицу. До самозабвения любил. Каждый раз, ступая на перрон Курского или Павелецкого вокзала, едва ли не лезгинку плясал от счастья. Стремился сюда, календарики заводил: сколько осталось до поездки в… Ах, ты, Боже мой! В Москву! Слово какое! Звуки какие!! Мо-а-а!.. Мама. Мамочка моя! Мелодии твоих колыбельных маршей поили меня духовным молоком сквозь сотни и сотни километров, сквозь годы и десятилетия. Я жил где-то в глуши, зная, точно зная, что есть, есть у меня не строгая, самовлюблённая мачеха, а добрая, всеми любимая и искренне любящая мама — моя Москва…

Камертон, по В. Далю, это «звук, принятый за образцовый, как неизменный, для строю известной ноты». Выбор названия «Камертон» для литературного журнала может означать только одно: редакция ставит своей целью создать образцовое литературное пространство, где царило бы Слово, которое было в начале.

Ни для кого не секрет, что в наше время резко упал интерес к литературе, побуждающей думать, действующей не на нервы, а на душу читателя. Сложно судить о том, что первично: дельцы ли от литературы, стремясь, как и всякие другие дельцы, сколотить капиталы на эксплуатации человеческих пороков, подсовывают с этой целью скабрёзные описания под нос незадачливой публике; сам ли читатель, поддавшись духу времени, не желает больше идти узким путём, сверяя голос собственной совести с голосами тех, кто взял на себя ответственность призывать к добру.

Есть на свете народы, которые на протяжении всей своей истории претерпевают бесчисленные и кажущиеся бесконечными страдания и притеснения от алчных и беспокойных соседей или снедаемых завистью и ненавистью братьев. Прочие соседи и братья, хоть и вмешиваются порой, возмущённые несправедливостью и жестокостью, но большей частью предпочитают оставаться в положении любопытных, а то и равнодушных зрителей.

Сколько слышим мы сегодня о так называемом голодоморе, учинённом якобы злыми москалями ради не имеющего никакого смысла истребления «великого украинского народа»! Однако, приходя в умиление от этих беспримерных страданий, украинские СМИ с иезуитской расчётливостью ни словом не поминают о том, что довелось претерпеть от «мазепинцев» (одержимых москвофобией малороссов) угроруссам или русинам, населяющим Подкарпатскую Русь.

Из жития преподобного Севастиана Карагандинского (1884-1966)

В начале 1990-х современный поэт в стихотворении «Караганда» создал мрачный образ шахтерского города, где жива память о жертвах КарЛАГа: «На дымящие трубы нанизаны годы…/ В этом городе улицы в храм не приводят./ Да и храмов самих в этом городе нет». Эти строки ясно показывают, как оторвались мы в то время от своей подлинной истории и корней. Ведь именно город Караганда славен одним из великих русских святых XX века... В книге «Карагандинский старец преподобный Севастиан» (М., 2002) приводятся слова о старце митрополита Алма-Атинского и Казахстанского Иосифа (Чернова), который провел в лагерях и ссылках 20 лет: «Он все терпел со смирением, за всех молясь Богу о спасении и вразумлении. И вот за его слезы и молитвы ко Господу благодать Святаго Духа будет на Караганде до Второго пришествия».

Сирота

Молитвы за ближних,
За счастье, покой,
За духа смиренье
И за народ свой.

Молитвы от сердца,
Молитвы сквозь душу:
Так искренни, чисты,
Всё зло они рушат.

Молитвы нас учат
Беседовать с Богом,
Как душу очистить
Пред Ним и пред собою.

Молитве

Молитве за ближње,
за здравље и покој,
за спасење душе
и за народ свој,

молитве из срца,
молитве из душе,
искрене и чисте
сва зла оне руше.

Молитве нас уче
разговору с Богом,
да нам душе буду чисте
пред Њим и пред собом.

Кто в силах боли утолить,
Когда у нас душа кричит?
Христе Боже,
Это Ты –
Врач небесный.

Кто нам раны заживляет,
Если сердце всё рыдает?
Христе Боже,
Это Ты –
Врач небесный.

Кто даёт нам облегченье
И души успокоенье?
Христе Боже,
Это Ты –
Врач небесный.

Небески лекар

Ко нам боле лечи,
када душа јечи?
Христе Боже,
то си Ти,
- Лекар небески!

Ко нам ране вида,
кад нам срце рида?
Христе Боже,
то си Ти,
- Лекар небески!

Ко нам мелем даје,
руши уздисаје?
Христе Боже,
то си Ти,
- Лекар небески!