Нелегко понять мне того,
Кто родного края не чтит,
Образов и гласов его
В сердце с детских лет не хранит.
Славу пред Отчизной стяжал
Мой Урал высоким трудом,
Он богатства в недрах собрал,
С миром приглашая в свой дом.
Дав простор певучим лесам,
Вдохновляя стройностью гор,
Мой Урал возвёл к небесам
Голубые очи озёр.
В похвалах – признанье, не лесть.
Здесь лилась, расторгнувши грусть,
Юности восторженной песнь.
…Здесь моя священная Русь.
11–12.10.2010 г.
Утро следующего дня было ознаменовано двумя событиями. Прежде всего — объявился Зеленцов, который, как оказалось, летал в командировку в Магадан.
— Ничего интересного. — доверительно сообщил он коллегам за утренним чаепитием. — Кроме букинистического магазина. Купил там по дешевке первый том «детгизовского» издания Шекспира тридцать седьмого года издания. Сколько лет искал, а тут — приобрел почти что даром. Интересно, кому он принадлежал раньше?.. Кстати, а где Игорь? В командировку уехал?
— Уволили его. — равнодушно произнес Макс, похрустывая чипсами. — Надо ж было оказаться таким дураком. Представляешь, он женился на здешней уборщице, какой-то, то ли Зульфии, то ли Гюльфии. Вот их обоих и выгнали.
— И впрямь дурак. — мрачно подтвердил Зеленцов. — Что, на этой…как ее?.. Гюльчатай белый свет сошелся? И вообще, как там у Лермонтова: «не женися, молодец, слушайся меня…» Хотя мало ли дураков на свете? Сперва наломают дров, а потом от этого всю жизнь маются. «Впрочем, как вы да я»10…
***
Стоило только Федьке добраться до своей кровати, забраться в ветхий тюлевый полог и откинуться на подушку с тесёмками вместо пуговиц, как его глаза закрывались сами собой.
Спал он крепко и сны ему никогда не снились. Он даже не представлял себе, что такое сон.
Но сегодня, сквозь тяжёлую дремоту, в голове ворочались бессвязные мысли, грузные, словно камни, облитые осенним дождём. Камни валились на голову и давили грудь. Рывком открыв глаза, Федька увидел, что Юлька тоже не спит, а сидит в своей кровати, обняв ноги руками.
Александр Петрович Довженко был значительно шире своей профессии режиссера кино и сценариста. Режиссура была только одним из обликов этого удивительного художника, мыслителя и спорщика.
В жизни не было ничего, что бы его не интересовало, — от глубоких психологических сдвигов в нашем обществе до наилучшего способа кладки печей и от анализа актерских приемов Чаплина до происхождения песни «Распрягайте, хлопцы, коней, та лягайте, хлопцы, спать».
На все у него были свои мысли, требовавшие в силу неукротимого темперамента Довженко немедленного воплощения в жизнь. «Если бы дети могли понимать до конца разговоры взрослых, то они, конечно, считали бы Довженко настоящим чародеем. Потому что, когда бы он ни появлялся, он всякий раз приносил с собой много не только новых мыслей, но и поразительных рассказов. Слушать его можно было часами, лишь бы хватило у людей для этого физических сил. Он был человеком беспокойным и кипучим. Настоящим созидателем». (Константин Паустовский)
Я, наверное, вышла бы в поле,
Где ковыль с золотою травой,
Стелет волнами вольную волю,
Сыплет звездами синий покой.
Я, наверное, встала б у моря,
У изломанных волн, на краю,
где невидимо с ветрами споря,
затихают слова, как поют.
Догорают слова, да не тухнут,
Только звоном разносится весть
О любви. Отчего же так глухо,
Отчего же свободы все несть.
Оттого ли, что боль и отрада
Породнились в миру, а покой
Непредвиденной станет наградой,
С незабудковой этой страной.
И покажется поле мне - морем,
И травинка к травинке, прильнув,
Все ласкает уставших, и горе
Успокоится в сердце, уснув.
Я, наверное, там бы молилась
Может, даст мне Господь два крыла,
Чтоб отрадой златой насладилась,
Чтоб заплакала, если б смогла.
Дети играют на улице. Чиновники смотрят в компьютеры. Город машин и рекламы, беготни и болезни, страха и мимолётной радости поёт свою вечную унылую песню. Потом приходит Господь. И всё замирает, всё становится ненужным. И мир оставляют живущие, как дети оставляют песочницу, где лежат забытые игрушки. Ничего уже не имеет смысла. Всё сделано, всё сказано. Открывается последняя правда. Кто-то радуется. И кто-то в отчаянии. Страшен суд. И предвкушение погибели томит миллионы душ.
- Придите, - говорит Господь. И могилы отверзаются, и мёртвые воскресают. Немощные и убогие трепещут и ликуют, потому что Спаситель зовёт их. И мечутся богатые и сильные мира, живые и восставшие. Холод и пустота вокруг них. Потому что не зовёт их Пришедший. Когда это будет? Может быть, завтра. Или через неделю. Но точно, будет.
То подморозит,
То все растает –
Поздняя осень
В зиму играет.
Ветер резвится,
Дождик полощет
Бурые листья,
Голые рощи.
Краски все смыл он,
Стало так грустно,
Серо, уныло,
Зябко и пусто.
Глядя на небо
В дымке осенней,
Первого снега
Ждем с нетерпеньем.
Молимся Силам
Вышним бесплотным:
– Мир просветите
Светом Христовым.
Моя душа
взъерошенным щенком
беспомощно
карабкалась из лужи,
упрямо веря, зная наперёд.
что там, за поворотом,
нету стужи.
Что там нет слякоти
и капельки дождя
не льются
вперемешку
со слезами.
Что все ответы
птицами слетят
в мои ладони,
как признанья, сами.
А листья-бабочки
оранжевым теплом
согреют мир,
шуршащей тишиною...
...Дорогу к дому
отыскал щенок
и ловит листья,
прыгая за мною.
Застыла тень свечи в оконной нише,
Привык мечтать, когда горит свеча.
Становится спокойнее и тише,
Вот только нет любимого плеча.
Но не ропщу, наверное так надо:
Пройти сквозь боль до самого конца,
Где иногда, в ночи, душе отрада –
Черты и свет любимого лица.
От злых людей, как от опасной бритвы,
На грани дней спешу под образа,
Но даже здесь, среди скупой молитвы,
Увижу вдруг любимые глаза.
Единственные, ясные, родные,
Какие тут ещё найти слова?
Знакомые и, всё же неземные,
В которых отразилась синева.
2010-11
9 ноября 2011 года Тамаре Васильевне Юковой — известной украинской переводчице — исполнилось бы 80 лет.
В читальном зале библиотеки Киевского национального университета театра, кино и телевидения имени И. К. Карпенко-Карого прошел вечер ее памяти.
Тамара Васильевна прожила короткую, но очень яркую жизнь, наполненную творческими поисками и свершениями.
Она родилась в Киеве, в 1931 году. У моего дедушки — Василия Дмитриевича Юкова, связиста, майора Советской Армии, прошедшего всю войну, и бабушки — Надежды Петровны Юковой — выпускницы Фундуклеевской гимназии — мама была единственной и горячо любимой дочкой.
Если очень нельзя, но хочется,
Аж до зуда под кожей твоей,
Ты свяжи своё одиночество,
Даже если желанье упрочится,
Воздержания чашу испей.
На губах застынет солёное
И умолкнет жадная страсть,
Пусть смирение вдохновлённое
В том представит высшую сласть.
Если вновь, что запретно – захочется
И притом намного сильней,
Ты свяжи в своём одиночестве
Сонм страстей, что по чувствам топчутся
Как Гомеровский Одиссей.
Услыхал он призывное пение
Увлекающих в гибель сирен,
Проявив при этом умение,
Заключиться в спасительный плен.
Сколько их – страстотерпцев-подвижников
И в миру и среди пустынь,
Пострашней испытания выстраждав,
Тяжкий крест в смирении выдержав
Вознесли в Небеса свой Аминь.
«…Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла…» — такое признание можно прочитать в последней записной тетради Ф.М. Достоевского.
Не в этих ли словах его — ключ к пониманию всего наследия писателя? Нет сомнения. Здесь ясное указание и на путь, и на итог пути, каким он прошел в жизни.
Проблема веры важнейшая: каждому нужно верить хоть во что-то. Иначе — пустота. Когда же твёрдость веры соединится с полнотою Христовой истины, нет человека духовно богаче.
Вне Православия Достоевский постигнут быть не может. Всякая попытка объяснить его с позиции не вполне внятных общечеловеческих ценностей малосмысленна. Конечно, некоторые истины можно извлечь из творческого наследия писателя и вне связи с его подлинной религиозной жизнью — Достоевский для того слишком многоуровневый писатель. Но без скрепляющей всё основы всякое осмысление любой проблемы останется и неполным, и шатким, и ненадёжным.
Монтень в главе «О силе нашего воображения» пишет: «…Я заклятый враг всяческих обязательств, усидчивости, настойчивости; нет ничего столь противоречащего моему стилю, как пространное повествование; я постоянно сам себя прерываю, потому что у меня не хватает дыхания; я не обладаю способностью
Право, не знаю, как отнестись к этому заявлению… Думается, все же, Монтень не лукавит, и тому доказательства — его сочинения. Например, в той же главе он повествует о самых разнообразных предметах, смешивая вероятное с фантастическим, постоянно уходя прочь от темы, но
Ветерок весёлый залетел к нам в дворик,
Распушил берёзку, перекинул столик.
Пыль с дорожки сдунул, листья поднял к верху,
Побежал за кошкой. Вот уж было смеху!
Постучал в окошко тополиной веткой,
Словно говорил мне: - Выходи соседка!
Побежим с тобою в поле за букетом,
И проводим вместе наше красно лето.
Ты поставишь в вазу наш букет прощальный,
А меня проводишь к осени печальной.
Не скучай соседка ты по лету очень.
Приведу я в гости золотую осень.
МУХОМОР
Вошла Вера во лесок
И в лесу нашла грибок.
Он такой большой, красивый!
Притаился рядом с ивой.
Шапка красная на нём
Из травы горит огнём.
Скажет Верочка подружкам
Что грибочек весь в веснушках.
Яркий гриб, но он плохой!
Брать нельзя его домой!
— Пей! — трясущаяся рука протянула Ксении стакан с водкой.
Толпа подростков обступила девочку. «Что-то сейчас будет!» — взвизгнул женский голос.
— Пей за здоровье твоей сестры.
Ксения замотала головой:
— Нет, нет, спасибо, я не хочу…
— Ты что нас не уважаешь?
...Прозрачное пространство. Осенняя печаль...
Шуршащие накидки берёзок
в тихом ветре
неспешным роем пчёлок,
кружась, взлетают вдаль...
Сквозь солнечные строчки
из синего конверта...
я шлю тебе привет из золотого дня!
...где даже лапы елей
в монетках золотистых.
От листиков берёзы, чуть слышно, чуть звеня,
в плывущей паутине - несмелый звук монистов...
Обласканный теплом, растает этот день.
Рассыплются лучей сгорающих - лучинки.
Но капелька любви навек войдёт в меня,
упав на дно души небесною росинкой.
2006 г.
Тигренок.
Рыжий маленький тигренок
Только что проснулся,
Оглянулся удивленно,
Встал и потянулся.
Вот он в луже отразился,
Грозно пискнул: «Эй!
Надо нам с тобой ср-р-разиться!»
В воду – прыг скорей.
Ничего ему не нужно,
Кроме шумных игр.
Пусть пока и неуклюжий,
Все равно он – тигр!
Хрюшка.
Хвостик – маленький крючок,
Носик – мягкий пятачок.
Эта толстая зверюшка –
Бледно-розовая хрюшка!
Позвала меня играть,
Вместе желуди искать,
Бегать, прыгать, кувыркаться,
В теплых лужицах плескаться.
Лошадка
Цок, цок, цок – стучат копытца,
Грива развевается,
Ваня на лошадке мчится,
Маме улыбается.
То несется он галопом,
Пыль столбом из под копыт,
То вдруг – рысью… Ненароком
Свысока на всех глядит.
С.К.
Я знаю эту хворь на грани невозврата,
когда с бельмастых глаз спадает пелена,
хотя ещё земли – не пять локтей на брата,
и воды – через край, и воздуха сполна.
И глохнет тишина от голосов утиных,
и пахнет первачом опавший прелый лист,
холодная роса висит на паутинах,
и яблочный послед скуласт и мускулист.
Тончает и сквозит всё зримое воочью,
но хочется ещё отодвигать итог,
и рано засыпать, и просыпаться ночью,
и слушать между стен мышиный топоток.
До ветхости носить простые плоть и платье,
и Бога не гневить, и бровь не гнуть дугой.
Надломленный ломоть, ездок на самокате –
я всё ещё пылю, топчусь одной ногой.
Через целую жизнь – отгордившись грехами отцов
и наделав своих, – наконец принимаю сиротство.
Чёрно-белые карточки милых моих мертвецов
в неопрятном альбоме теряют портретное сходство.
Я вас помню не так… Я за вами иду по пятам.
Вы такие, как есть, – это мой коленкор изменился.
Призакроешь глаза – и как будто проснулся не там.
И как будто не жил, а кому-то навязчиво снился.
В подмосковье весна – захолустному снегу каюк,
мать-и-мачеха прёт, и на Пасху такая отрада!..
Улетевшие птицы, ну как там обещанный юг?
А у нас тут земля проседает, корёжа ограды.
За любой недогляд плотяное пуская на слом,
землеройствует жизнь… Но порою привидится снизу,
будто небо меня задевает своим подолом –
я тихонько лечу, ухватившись за синюю ризу.
Cтарушка упала, валяется,
Студенты стоят, улыбаются,
Девчонка ругается матом,
Целуется с пьяным солдатом.
Витрины окно загорается,
Немой манекен ухмыляется.
Бары, аптеки и новые
Винные точки торговые…
День этот выпит до донышка,
Наспех, да прямо из горлышка.
Солнышка, хочется солнышка…
Где ты зима моя белая?
Боженька! Что я тут делаю?
2009-11
