Вера уже чуть-чуть жалела, что рано вернулась из Германии. Особенно остро «немецкую ностальгию» ощутила вчера, когда хозяйка «игрушечного» киоска тонко нахамила ей при Володьке.
Фактически, третий день как хозяйкой стала сама Вера — с того момента, когда большую часть условленной суммы отдала в дойчмарках; остальное договорились через неделю.
Решали разные второстепенные вопросы (киоск то, мягко говоря, не благоустроенный, просто конура) — теплоизоляция, электропроводка, что-то ещё… Вера по какому-то поводу наивно обмолвилась (точно, не в первый раз — это Маргарите и не понравилось), как бы сравнивая «ТАМ — и ТУТ»: «…А вот когда я была в Германии…» — но фразу не успела закончить. Ритка осадила её «на полном скаку», злобно сверкнув глазёнками «в три карата», осадила резко, неприязненно: «Сейчас ты не в Германии!»
Вера хорошо помнит реакцию Володьки, стоявшего всё это время «в дверях» — возле обшарпанной фанерной створки — в задумчивости листавшего журнал «Zeitglas». Он вздрогнул, нахмурился, и, показалось Вере, заскрипел зубами.
Володька не выносил, когда её оскорбляли.
Ещё до её поездки в Германию он едва не застрелил двух соседских подонков (у него почти всегда под курткой имелся «макаров» с полной обоймой), когда, провожая Веру, возле подъезда услышал издевательские замечания тупых бритоголовых отморозков по поводу её фигуры — Володьку взбесил именно тон циничного «комментария» (Володька вообще с тонкой кожей — тяжело так жить, наверное).
Вера умела не реагировать на хамство. Когда не имело смысла.
Главное, что Володьке нравится и её фигура, и вообще…
Вера не сомневалась — всё дело в личной неприязни. Вот как в том старом фильме — кажется, «Мимино»? Ну в оч-чень личной.
Так бывает. Как любовь с первого взгляда — но только наоборот.
Бывшая хозяйка холодного киоска с её польским гонором и базарными повадками рыбной торговки — адская смесь вульгарности со «шляхетными» замашками — с самого начала «торговых контактов» вызвала у Володьки (недоучившегося, и поэтому комплексующего аспиранта) чувство «глубокого отторжения». Строго противоположное чувству «глубокого удовлетворения» Генеральных секретарей канувшей в бездну эпохи.
Вера её тоже не переваривала, но — бизнес, ничего личного. Той нужны были деньги, а Вере — киоск.
«Хочешь, за окошком — Альпы?..« — задавался вопросом — в сто первый раз — хлипкий динамик знакомым до боли голоском Земфиры. Вере Земфира нравилась — не как женщина, песни её нравились. И вот эта… «под лондонским дождём»… За окошком посерело, второй раз за утро начал моросить дождик, почти лондонский — салтовский. Вере захотелось вдруг апельсинов из песни — а ещё здоровенный кусок «наполеона». Скоро соседке напротив привезут лотки с булочками, пирожными — надо купить.
Вера давно решила, ещё до Германии — подзаработает чуточку деньжат на своё маленькое — но СВОЁ! — дело: на киоск, в котором начнёт продавать (за умеренную цену) игрушки — детям, их мамам и бабушкам, папам и дедушкам. Но, главное — детям.
Преувеличением было бы утверждать, что Вера так уж до безумия любила детей. «Фишка» была в ином.
Во-первых, Вера не хотела наживаться на ком бы то ни было.
Во-вторых, Вера хотела находиться в окружении славных игрушек — мягких, пластмассовых, разных — и отдавать их людям.
В детстве она мало игралась — родители редко покупали куклы. Что говорить, и кормили-то девочку, мягко говоря, через раз. Мама увлеклась то ли йогой, то ли томными глазами лысого кришнаита (чем-то ей тот дядька, случайно попавшийся на улице, приглянулся), домой приходила поздно, и содержимым холодильника интересовалась мало. Впрочем, кастрюлю с полусырыми макаронами там всегда можно было найти, время от времени мамочка исполняла кухонную обязанность. Но без мяса (ах, эти редкие — и только в доме любимой бабушки — макароны «по-флотски»!..) и кетчупа ежедневные макароны в горло не лезли. Вегетарианцев девочка не понимала в принципе. Когда всё есть, можно и повыделываться. А когда не на что купить ни яблок, ни лимонов?..
Отец же кушал в основном водочку — её, родимую — но продуктами обеспечивать семью как-то забывал. Закусывал теми же — холодными, не разогревал почти никогда — макаронами.
В общем, Вера так и росла, полностью предоставленная самой себе.
Изредка приезжала бабушка. Старалась на выходные увезти внучку — в свою двухкомнатную квартиру на Павловом Поле, где жили ещё и вторая дочь с мужем, хамовитым пузатым дядькой, и внучок, не жаловавший Веру — видел в ней конкурента на столовую ложку. Когда внучок подрос, утащил из дому золотое кольцо — мальчику нужны были деньги, и вслед за мельхиоровыми ложками из серванта «в дело» пошло имевшееся в единственном экземпляре семейное золото. Точнее, бабушкино. Единственная золотая вещь, имевшаяся у бабушки. Золотые цепи родной мамаши плохиш-внучок не трогал, у недоросля-балбеса на это ума хватало.
Гипертония, сердце… С каждым годом бабушка чувствовала себя всё хуже и хуже, на Салтовку ездить перестала. Теперь сама Вера после школы ездила к ней и частенько оставалась ночевать, постепенно — фактически — переехав к бабушке. В тесноте и…почти не в обиде — на двоюродного братца она старалась не обращать внимания; в той семье все терпели друг друга, и точно так же друг на друга орали. Все. Кроме Веры и бабушки.
Присутствие взрослеющей Веры сдерживало родственничков — девочка не позволяла повышать голос на старую женщину.
Тем временем старшая сестра — на Салтовке — быстро выскочила замуж, родила, и с Верой общалась ещё реже, чем раньше. Муж сестры приезжал только на выходные — работал в Ахтырке, на газовом промысле.
Правда, к тому времени, как Вера познакомилась с Володькой, они как-то опять сдружились с сестрой — вместе нянчили малышку, вместе смотрели телесериал «Моя вторая мама», вместе гуляли — когда Вера возвращалась из школы.
А к тому времени, как Вера познакомила Володьку с бабушкой, со школой было покончено раз и навсегда. После 8-го класса Вера пошла в «зелёный техникум» — ей понравились шикарные теплицы на улице Шевченко — и пошло-поехало, почти как в песне… Открытый грунт, закрытый грунт, ягодки-цветочки, «овощи-фрукты, разные продукты»…
Однажды практикантки дружной толпой высаживали перед университетом сальвию и флоксы — переделывая газон в цветник. А Володьку вместе с другими студентами прислали из деканата, помогать.
С тех пор они с Володькой встречались постоянно. Уже седьмой год.
Приехав, она созвонилась с Володькой, и в тот же день они встретились, посидели на лавочке, на улице Пушкинской. Вера рассказывала о Германии, Володька с интересом переспрашивал, потом смотрели принесенные ею фото — целую пачку! Володьке особенно понравилась одна фотография — где Вера сидит на широком подоконнике в тёмной комнате, а за открытым высоким окном — сверкающие снегами горы!.. Зелёные склоны — и сияющие вершины! Где это, что это?!
Вера объяснила. Август её хозяева решили провести «на даче» — в Альпах, у границы с Италией. У них там скромный домик с мансардой (чердаком, по-нашему) и небольшой виноградник. Вшестером — Ганс, Хельга, трое детей и, конечно, «прекрасная няня» Вера — отправились в горы. Автомобиль накручивал виражи по серпантину дорог, поднимаясь всё выше по склонам, сперва пологим, затем всё более крутым.
Ехали совсем недолго, полдня. Правда, время от времени — она заметила — Ганс явно лихачил, увеличивая скорость. Наверное, знал, где нет полицейских. Ерунда, что все немцы законопослушные и никогда не нарушают законов и правил — правила дорожного движения муж Хельги с удовольствием игнорировал. Но никогда не рисковал.
Фотографию в мансарде их альпийской «дачи» сделал старший ребёнок Хельги — Вера сунула ему в руки фотоаппарат и, счастливая, уселась на широченный подоконник. Любовалась шикарным пейзажем. А немецкий мальчик её увлечёно фотографировал. Несмотря на то, что именно он придумал называть её «злая Вера» — «boshafte Vira» — как бы в шутку. Но Вера на самом деле обходилась с детьми довольно строго. Шалить — в отсутствие родителей — не позволяла. Честно говоря, она всех троих разновозрастных детишек не очень-то любила, считала вредноватыми избалованными «гансиками». Работа есть работа, а хозяев — и их детей — не выбирают.
И всё же они почти подружились к тому времени, когда Вере надо было возвращаться домой.
…Если б кто знал, какой там чистый, прозрачный воздух! А небо!.. Совсем не такое, как здесь, в Харькове…
А через пару дней они съездили в Италию — провели в соседнем государстве ещё полдня- там, в Европе, всё рядом, рукой подать.
Володька сказал, что эту фотку он должен увеличить — посмотри, мол, разве сама не видишь? — настоящая картина! — выпросил плёнку (Вера сказала строго — смотри, не испорть мне!), и через неделю принёс большую фотографию. Похожую на обложку хорошей детской книжки. Книги сказок. О приключениях маленькой девочки в чужой — но волшебной — стране.
И точно, теперь она увидела то, что поразило Володьку — на самом деле, просто настоящая картина! Чем-то разноцветная глянцевая поверхность напоминала живописные полотна старых мастеров Средневековья; один раз Володька водил её в художественный музей — водил, конечно же, в Харькове, она всё помнит.
И ведь вышло совершенно случайно — случайно выбранный ракурс, идеальное сочетание цвета и светотени, мягкие оттенки и чистые цвета одновременно, чудный контраст… и вовремя сделанный маленьким немцем снимок.
Чудо! Разве нет?
Конечно же, с Володькой они, в конце концов, расстались.
Что это было? Сильное чувство, да — иначе как бы они столько лет пробыли вместе? Ну, почти вместе.
…Сильное — но, вряд ли то, что называют словом «любовь».
Вначале им было хорошо вдвоём, и они подолгу разговаривали. Но постепенно становилось не о чем говорить. И встречи — две или три за неделю — превращались в…какую-то физиологию, выполнение придуманных обязанностей.
Вера чувствовала, что внутри нарастает раздражение. А в нём — словно клубится нечто не объяснимое словами, тёмное, привнесённое. Какие-то проблемы, которыми он с нею не хотел делиться. Наверное, что-то на работе. В институте назревало сокращение штатов. Из инспекции Володька давно ушёл — и, Вера считала, совершенно напрасно. Наступил бы на горло собственной песне, и подписывал то, что требовалось. С начальством не спорят — даже если начальство насквозь гнилое, продажное и коррумпированное.
Что-то пошло не так.
Или чего-то не хватало с самого начала?
Напоследок он её сильно обидел. Однажды сказал с кривой — ухмылкой? — тоскливой, беспросветной гримасой: «Ты меня достала». Сказал как бы между прочим, словно думая вслух — он не хотел её обидеть. Но обидел.
Вера ушла и больше не возвращалась. И не звонила. И он, сволочь, не позвонил.
Вера вспомнила о встрече в немецком городке, тёплым июльским днём. Её выходной день, суббота (по воскресеньям она стирала до обеда, позже помогала готовить ужин; её хозяева с детьми каждое воскресенье обедали в ресторанчике неподалёку). Она сидит за столиком в маленьком летнем кафе. Лёгкий ветерок гладит волосы. На удивление чистый воздух; не чувствуется выхлопных газов довольно многочисленных автомашин — здесь автомобили почти у всех, но ездят тихо и мало. Жаль, что в Харькове всё не так.
Здесь, в тихом немецком городке — никакой суеты.
Тишь да гладь, да Божья благодать.
Спокойствие и безмятежность.
Вера медленно пьёт кофе и с любопытством разглядывает прохожих.
Вдруг за столик, вежливо что-то спросив, садится молодой человек с причёской хиппи. Но явно не хиппи — слишком аккуратны и чисты светлые волосы. Вере всегда нравились блондины. Только Володька, оставшийся в Харькове, исключение — брюнет.
Вера ещё не очень хорошо говорит по-немецки, но понимает, что юноша художник, что он здесь проездом, навестил друга. Что в соседнем городке скоро — его выставка. Правда, что именно юноша рисует, Вера не поняла. Судя по яркой «визитке» (на синем фоне — диагональная белая линия с рваными краями, такие же неровные жёлтые круги, среди них одно красное пятнышко) он — абстракционист. Или занимается коммерческой живописью, дизайном.
Видимо, юноша спешит, так как вскоре поднимается, кивает, прощаясь, и, вручив её кусочек плотного картона — яркую «визитку» — размашисто шагает вниз по улице, смешной походкой, словно чуть подпрыгивая на носках — так, пританцовывая, ходят дети.
…Вера решила взглянуть на «визитку», разыскала её среди фотографий, привезенных из Германии —
DI / DO / SAM
TOM NOVA
Mobile: 0178 8666682
Moselstrasse 44
56290 Lutz / Germany
После «собачки» на «визитке» строка зачёркнута и дописано от руки — «t-online.do» …или «olo»? Непонятно.
Вера несколько раз пробовала отправлять электронное письмо и так, и эдак, но письмо не проходило. Ненадёжны современные средства связи. Ненадёжны и легкомысленны.
Набрать номер? Вера протянула руку к телефонной трубке. Но тут же отдернула, будто её ошпарили кипятком. Во-первых, дорого (с этим киоском она потратила почти все сбережения, а доходы расти не спешили). И, во-вторых, что она ему скажет, художнику, совершенно постороннему немцу, которого и видела всего-то пару минут? Что её обидел…муж? Не муж? Гражданский супруг? И, действительно, кем он ей был, Володька?
Бред.
Никаких звонков.
Увеличенная фотография — таких Володька в прошлом году заказал две, себе и ей — стоит в её комнатке, на маленьком телевизоре. Распахнутое окно, а за ним — чудесные, заснеженные вершины Альп. А на широком подоконнике — она, Вера. Точнее, тёмный силуэт — сверкание альпийских вершин, сияние августовского неба затмевают собою всё, что находится в мансарде немецких друзей — её хозяев, ставших друзьями.
Когда Вера приходит вечером домой из «игрушечного» киоска, и садится пить ароматный чай с бергамотом — она смотрит на цветную глянцевую поверхность фотоснимка — словно в альпийское окошко, чУдное окно в иной, сказочный, мир.
Вера уверена, что такая же фотокарточка прячется между книг на застеклённой полке в доме Володьки, и он иногда, украдкой, достаёт фото, и смотрит на неё.
А потом прячет обратно.
Ей хочется верить… нет, не так. Она верит, что может быть, когда-нибудь…
…откроется окно, за которым блеснут альпийские вершины, и вновь та девушка, с немецкой фотографии, взглянет в прозрачное небо, и вдохнёт полной грудью чистый воздух… свободы?..
…когда-нибудь.
«Хочешь, за окошком — Альпы?..»
