У Святой гробницы, как у трона,
Строю выживания мосты,
Я к Тебе пришла опять, Матрона,
Принесла грехов своих листы.
На листах отмечены все боли,
И судьбы кровавые штрихи
Я Тебя, Матрона, не неволю,
Просто свои выплачу грехи,
Просто буду плакать, утешатся,
Соберу в пригоршню лепестки,
И в иконе золотого глянца,
Спрячу необузданность тоски.
Живёт в трудах пчелиный рой,
Но трутень – сам себе герой.
За счёт других он сыт и рад:
Под блеском славы и наград
Растёт прожорливое брюхо,
И брызжет злобы чёрный яд.
И вот что я скажу, друзья:
Пчелиный рой – одна семья,
Когда в ней трутни расплодятся -
Семейство станет побираться,
И будет каждая пчела
Одна в скорбях от зла спасаться.
Кто-то поставил на стол хрустальную вазу. Кто-то налил в нее воду. Кто-то принес букет цветов и наспех сунул в вазу, не заметив, что один маленький цветочек упал на стол. Лежит маленький цветочек и вздыхает. Нет, он не завидует хрустальной вазе, сверкающей всеми радугами на солнце. Нет, он не завидует красоте цветов, хотя его нежное лепестковое платьице ярче, волнистее и радужнее тех, что в вазе. Он даже не завидует веселой компании букета, их непрерывным разговорам: насмешкам, демонстрацией своих наряд.
Ему просто хочется пить…
Жажда… жажда…но никому до него нет никакого дела. Как бы он ни кричал, как бы ни просил. Он никому не нужен.
Постепенно он стал увядать, и вдруг понял, что он – частичка Создателя. И маленький цветочек стал просить Его о пощаде…
Алеша безразлично смотрел на бегающую ребятню и не понимал, чем они заняты: крики, шум, кто посильнее, — отнимает, кто слабее, — плачет. И так каждый день. Алеша никак не мог привыкнуть к загадочной жизни ребят Детского дома. Он постоянно задавал себе вопрос: почему я здесь, где мои родители, родные, кто я?
Однажды его мысли подслушала няня, посмеявшись, она почти выкрикнула:
— Кто ты? Да никтошник ты! — И она объяснила Алеше, что отца и матери у него нет: мать, Бог знает, где и с кем, что она своего сына Алешу бросила и определила в Детский дом. А отец? Отец, наверное, и вовсе из воздуха взят. Знает ли сама мать твоего отца?
Май... Тополиный пух.
Китель судьбой заношенный.
Мир оказался глух,
Счастье – пустой горошиной.
Старый седой солдат
Гордый, заслуг медалями.
Просит среди бродяг
Хлеба б ему подали мы.
Ветер задул в рукав,
Нет там руки потерянной;
Память в усталых глазах,
В правде побед уверенный.
Я была с тобой рядом в минуты печали,
Под отвесной скалой нераскаянных мук,
В час когда над тобой тучи зла нависали
Я согрела крылом льдинки скованных рук.
Я была с тобой рядом, тайком прикасаясь
К почерневшим от боли глубоким глазам.
И, от радости в сердце твоём растворяясь,
Я взлетала над горем к далёким мирам.
Я была с тобой рядом – твоё поднебесье,
Как звезда, за собою зовущая вновь.
Я твоя потаённая, светлая песня,
В Бесконечность летящая - птица-любовь.
У пристани моей
Так тихо и спокойно,
У пристани моей
Совсем нет кораблей,
У пристани моей
Плыла бы я привольно,
Да только вот беда,
Что села я на мель.
Мне с мели не сойти:
Ил крепко держит днище.
Мне с мели не сойти ,
Видно, таков удел.
Мне с мели не сойти,
И ветер уж не свищет
Под парусом моим,
Ведь парус тот истлел.
Засияли мне снова просторы,
Просветлели от боли глаза,
Я шагаю судьбой непростою
Сквозь родные луга и леса.
Дивный Ангел на крыльях белёсых
Вековые рассветы несёт,
И несут мне воробушки вёсны
Те, в которых округа цветёт.
И журчит родниковая манна
В годы детства по мёрзлой листве,
И душа, не приемля обмана,
Что-то ищет в седой синеве.
Внемлите истине полезной:
Наш век — торгаш...
А. С. Пушкин
Художник и делец в моём воображении соотносятся как ребёнок и взрослый. Ребёнок по природе своей — игрив и беспечен, взрослый, наоборот, — предельно серьёзен и ответственен. Но вспомним слова захаровского того самого Мюнхгаузена: «Я понял, в чём ваша беда: вы слишком серьёзны! Умное лицо — это ещё не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица». Это голос художника-ребёнка, который увещевает своих слишком взрослых, заигравшихся во взрослость, зрителей...
Тема эта началась во мне ещё в юности. Хотелось понять взаимоотношения художника (творца) и мецената (дельца). Юношеский максимализм не мог просто так смириться с мыслью о существовании одного человека за счёт другого, он искал праведного пути для себя и боялся соблазниться путем лёгким.
Разговоры на кухне
про великое нечто
и убогая жизнь
при великом ничто.
Нищета бесконечна
и всегда быстротечны
разговоры пустые,
только мы ни при чём.
Если сказано — «Влево!»,
Мы шагаем налево,
если сказано — «Вправо!»,
Мы направо гуськом.
Ручейками струимся
по дорогам державным.
Всё надеемся прямо
зажурчим-запоём.
Слова любви хотела Вам сказать,
Но Голос Вечности мне кротко запретил,
«Люблю Вас!» В этих двух словах
Заключена Божественная сила –
И говорю сама себе: «Люблю Вас!»
Скудность нынешнего века
И печальна и смешна!
Упадок духа человека,
Культ тела, денег, культ греха.
И мы как глупенькие дети
О теле думаем день–ночь,
Что есть, что пить , во что одеться
И чем здоровью нам помочь?
Идут века, года мелькают
И нет той суете конца
И только Правда в человеке
Горит Огнём –
Огнём Творца!
Ольге Кормухиной
Проснёшься... На душе твоей светло.
Сегодня, вправду, день такой чудесный!
Погладишь запотевшее стекло...
И хочешь петь, но... сдерживаешь песню.
Завяжется привычно, без зеркал,
Простой платок, доставшийся от мамы.
Тепло, как будто Бог поцеловал!
И так легка сейчас дорога к Храму!
Человек, входя в Церковь и подвизаясь в ней, хочет видеть какой-нибудь результат. И это непременно случится: в нём что-то изменится, будет некий плод всех его усилий и борьбы. Святые отцы говорят: «Всё, что мы делаем, живя церковной жизнью, мы делаем для стяжания Святого Духа». «Цель жизни во Христе, — учит преподобный Серафим Саровский, — и есть это стяжание Святого Духа». Как видим, существует конкретная цель, ради которой мы ведём борьбу — ту малую борьбу каждого из нас.
Вспомним притчу Христа в Евангелии, где Он говорит о сеятеле и семени, падающем в сердце людей и дающем плод. Когда речь заходит о плодах, мы представляем себе дерево, приносящее плоды. У духовной жизни есть параллели. В Евангелии Христос сравнивает Себя, Бога, с Сеятелем. И говорит нам нечто важное: в конечном счёте бремя плодоношения и ответственность за плоды несёт не семя и не сеятель, а почва. Сеятель, говорит Христос, это Бог, а семя — слово Божие. И Бог Один и Тот же для всех, все так или иначе слышат Его слово. Каждый слышит слово, принимает его, и земля, почва — вот то, что несёт бремя плодоношения и ответственно за плоды семени.
Посвящается Новомученнику
Воину-Евгению.
23 мая 2013 исполняется семнадцать лет со дня гибели Евгения Родионова, солдата срочной службы из Подольского района Московской области.
Сто дней он был в плену, захваченный во время дежурства на Чечено-Ингушетском посту. Он отказался снять Православный крест, и принять ислам. Это и явилось причиной его мученической смерти. 23 мая 1996 года в день своего девятнадцатилетия, он был живым обезглавлен Евгений в возрасте двенадцати лет пришёл к Богу и с тех пор никогда не снимал крест, сделанный своими руками. Велика была его любовь к Богу.
Когда угроза реальной смерти нависла над совершенно невинным Иисусом Христом, Пилат хотел воспрепятствовать этому злодейству. Повинуясь голосу совести и внутреннего беспокойства, прокуратор придумывал способы отпустить Невинного. И возможность, казалось бы, была. Был обычай на праздник отпускать приговорённого к смерти, чтобы милосердием, отказом от пролития крови почить Бога.
Матфей говорит так: «На праздник же (Пасхи) правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели. Был тогда у них известный узник, называемый Варавва; итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву или Иисуса, называемого Христом?» (Мф. 27:15—16) По всей видимости, Пилату, воспитанному на Римском праве, и в голову не могло прийти, что еврейский народ станет с неистовыми криками требовать смерти для Христа, даже если при этом придётся отпустить очевидного злодея.
(Из письма)
Хотела тебе рассказать про думы свои сразу, как посмотрела ваш фильм про Ангару и ее «сказочное» будущее после новой плотины, но это все такое больное, что остановилась, не в силах ни думать, ни говорить... И тут, не поверишь, Валя, стало придумываться нечто вроде притчи для тебя, да так, что и остановить её не могла. Вот, Валечка, шел какой-то человек, да и присел на придорожный камень твоей странички. Ты уж прости меня.
Однажды, давным-давно, когда небо было синее, а ветер пах дорожной пылью и нагретой полынью, по дороге шел одинокий человек. Шел он, шел, устал, присел на придорожный камень и стал думать.
Скакал, как всадник, вдаль столетий,
В руке – цветок, в глазах – любовь,
И гимном прошлых многолетий
Возобновлялась мира новь.
Все ждал – невиданной ли встречи,
Иль давней правды всех времен,
И, ускользая от картечи,
Скользил по кронам всех сторон.
Сковал и страсть, и боль обманов,
Открытый взгляд в разбег ветров,
Лишь кисть хранил для встречи ранней,
Иконописец всех основ.
Как прожить без Святынь и храмов?
Как прожить без тебя мне, Русь?
И я снова иду упрямо,
В поте, боли опять тружусь.
Я за всё благодарна, Боже.
За любимый, уставший край,
Чтобы выжить, я рвусь из кожи…
Но в душе благодать и рай.
"Господи, Ты есть? Ты существуешь?
Ты видишь меня сейчас? Слышишь ли Ты меня?"
Ольга стояла в Покровском храме Марфо-Мариинской обители, подняв голову к сводам. Шла Литургия Василия Великого. Но девушка не следила за ходом службы. Она смотрела на росписи в храме и видела перед собой Христа, благословляющего детей, Христа, восходящего на осляти в Иерусалим, Христа, разговаривающего с Марфой и Марией. Росписи были совсем иные, нежели она привыкла видеть в храмах. Прозрачные, сиренево-бирюзовые, они словно пели о весне и Пасхе, которые вот-вот должны были наступить. А главное, Христос на этих росписях казался таким близким и родным.
