Омилия

Ни ветра, ни птиц, лишь гнетущая высь

Да мокрые ветви ореха.

И даже стихи от меня отреклись,

Оставив тревожное эхо.

Мой утренний рай, начиная с пяти,

Куда - то исчез незаметно.

И мне эту бездну нести и нести,

Как муку любви безответной.

Вот так и живёшь: сам себе режиссёр

В каком-то кино чёрно-белом.

Ушло вдохновенье. Исчезло и всё.

И тут ничего не поделать.

Ну, здравствуйте что ли, «Осенний синдром»!

Тут спорить, наверное, глупо.

И хочется думать о чём-то таком,

Чего просто так не нащупать.

Спасительный берег – моё забытьё.

Блуждаю по памяти где-то.

Пытаюсь себя одолжить у неё,

Но нужно совсем ведь не это.

Над мегаполисом – мегалуна
проплывает низко над горизонтом.
Золотая рыбка у самого дна,
окружённая звёздным эскортом.

Остановится, долго глядит
на волненье людского потока.
В даль уходят седые ладьи
облаков, а она словно ищет кого-то.

Не смотри на меня, госпожа.
Я старик, но не тот, что у моря,
крепко к сердцу ладони прижав,
пред тобою выплакивал горе.

Каменистое дно городов
для меня уже стало не чуждым,
где под яркой грядой куполов –
всё богатство добрых жемчужин.

2019

I

Пятнышко — маленький жучок

В большом лесу жила семья из четырех Божьих коровок. В этой семье были Папа, Мама, сын по имени Пятнышко и дочка Тиша. Родители учили детей преодолевать большие и малые расстояния. Пока были маленькими, они все ползали. Тиша не рвалась в небо, а вот Пятнышко всегда с интересом наблюдал за полетом родителей и других насекомых-соседей.

 — Когда и мне можно будет летать? — спрашивал он почти каждый день.

Выше закона может быть только любовь, выше права – лишь милость, и выше справедливости – лишь прощение.
Святейший Патриарх Алексий II

Однажды в проповеди известнейшего протоиерея Андрея Ткачева я услышала такие горькие слова, что культура наша расцерковлена, а Церковь - обескультурена. При всей своей краткости, эта фраза дала мне повод для глубоких размышлений. Что значит культура, или, например, один ее пласт – литература, расцерковлена.

Несколько лимериков продолжающих тему неумных поэтов...

Что за мудрость у эльфийских песен!

Им и вправду можно доверять:

Что весь мир для доброго чудесен,

И что счастье знает, где нас ждать.

И не знаю, нужно ль удивляться,

Что и тролль и умник и осёл

Этих песен красоты боятся,

Повторяя нудно: «Что за вздор?!.»

Поклонясь сиянью светлому, неземному,

На земле просиявшу сквозь жизнь твою;

– Тонкость эльфов в тебе возродилась снова –

И об этом я восторженно песнь пою!

Пусть не слышат, пусть глухие тут всюду ходят,

Пусть твердят: «К чему тонкости в мире слёз?»,

Но я знаю – красота ненапрасно всходит,

И недаром поэт пред ней песнь вознёс!

М.Ц.

Твои неправды — хлеб людей неправых,
я помяну величие твоё.
Нет до сих пор на свете песен равных,
в которых привкус смертный затаён,

но дарит жизни торжество и веру
обычными скоплениями букв,
не признавая в этом полумеры,
беря в кольцо всегда крылатых рук.

Слова крылаты ранами сердечными,
они — как дети, от всего зависят;
слова избиты сплетнями беспечными,
но песни вечные их всё равно превысят.

Твой голос щедр, он россыпями звёздными
питает небо — даже после смерти.
Слова твои для многих стали гнёздами,
в них птицами живут — слух не инертен.

26 августа 2019

Пища богов  — стихи, поэзия. Нектар  — это и есть поэзия. Слова внутри полны этим божественным нектаром, который собирают поэты, словно пчёлы, для своих творений.

Чтобы прочесть стихотворение, надо впитывать в себя нектар Слова, а не считывать внешние слова. Внешнее  — лишь упаковка, слова - это всего лишь сосуды: бокалы и чаши, в которых помещается то, что следует выпить и съесть.

И это вовсе не содержание в привычном понимании. Поэзия — это, скорее, искры, выскакивающие при трении содержаний. Она выныривает как бы незаконно, не по причине слов и содержаний — она вне их, над ними. Не из них, а как бы мимо них. Вместо них. Поэзия — случайная смысловая вспышка между словами и привычными смыслами. Она — избыток, бонус, сверхсодержание, которое нигде не содержится, но присутствует. Потому в поэзии такие необычные сплетения слов.
Да, поэзия это своего рода коса, в которую вплетены реки, текущие внутри слов и смыслов. Она поблёскивает на поверхности текстов, подобно солнечным бликам на поверхности реки. Надо ли выпить реку, чтобы, выпить блики? Как выпить блики? 

Поэзия  — это танец божественного, осуществляемый на поверхности реки сознания.

Я видела за горами,
Как сосны танцуют с ветром,
У линии фронта с нами,
Идущими метр за метром.

И в новой иной юдоли
Мы выжжем на сердце слово,
И, прячась от горькой доли,
Не будем на всё готовы.

Не ради земной наживы
Здесь солнце в ладонях плавят,
Мы умерли, хоть и живы,
Стоим у земли заставы.

А мальчики с сердцем Кая
Ждут Герды в своем смартфоне,
Как будто добыли рая
С экранного в лайках фона.

И плавят уже не солнце,
И слово давно забыли,
Там – сосны, здесь мира донце,
Мы все здесь когда-то жили.

И я ожидала счастья
Сто ликов и дом в придачу,
Но мне не хватает власти
Купить это все на сдачу.

В наших храмах часто организовываются паломнические поездки. Конечно, очень хорошо, что мы стремимся к православным святыням. Но совершая далекие поездки, не забываем ли мы подчас о людях святой жизни, которые жили совсем рядом с нами? Достаточно ли чтим ушедших? Знаем ли о тех священниках, монахах, что похоронены на наших кладбищах? О монахе Александре уже рассказывалось в очерке «Соль земли». С тех пор стали известны еще некоторые факты из его жизни. Сегодня мы публикуем обновленный вариант, рассказывающий о жизни этого подвижника. 

Родниковой воды зачерпну,

Будто прошлую жизнь зачеркну.

Отопью и над сладкой водой

Распрямлюсь молодой, молодой!

Потечет меж ладоней вода.

Затокует, засвищет в бору!

Я на свете не жил никогда.

Никогда, никогда не умру!

С долгим криком потянется нить

Вдаль зовущих меня лебедей.

Почему, чтобы жизнь полюбить,

Нужно к соснам уйти от людей?

Мне кажется, что я старик.

Смакую жизни каждый миг.

Смотрю на звезды, дождь, траву —

Последний день живу!

Мне летний вечер, как вино.

Я жизни смысл постиг давно.

Он в том, чтоб волнам вопреки

Увидеть глубь реки.

Не слушать шёпоты молвы,

А слушать шорохи травы,

Смотреть на искры от костра

И слышать комара.

И вдруг, теряясь в звёздной мгле,

Забыть о горестной Земле,

И веру потерять в рассвет,

И в то, что Бога нет.

И вновь понять, что нет идей

Священнее, чем жизнь людей,

Что в звездной холодно дали,

Что нет другой Земли.

Что люди слепы, а не злы,

Что нет ни славы, ни хулы,

Что сам меж ними столько лет

Мечусь и слаб, и слеп!

Кто знает, сколько нам осталось

Смотреть на звезды и траву.

Душа, познавшая усталость,

Истает в зыбкую молву…

А мы твердим, что счастья нет,

Что всё приходит слишком поздно.

Как нестерпимо небо звёздно,

Как нежен над рекой рассвет!

Давайте выпьем алкоголя.

Врачует души алкоголь!

На все твоя и божья воля.

Твоя и божья. В этом соль!

Гони шальную мысль о счастье.

Опять дороги замело!

Запорошило в одночасье:

Белым-бело, белым-бело!

Луна повесилась над полем —

Никто не снимет до утра.

Давайте выпьем алкоголя…

Такая зыбкая пора!

А правда ли, что я рождён

Однажды женщиной земною?

И как я оказался мною?

За что и кем я награждён?

И почему шуршанье трав,

И треск костра, и шелест листьев

Мне ближе Шуберта и Листа,

А крик ночной внушает страх?

И можно ли не верить снам,

Когда, роняя лоб на руку,

Вновь вижу я собаку к другу,

К добру, а ягоды к слезам?

Я не рожден — я жил всегда!

Я помню всё: звериный голод,

И жар костра, и камня холод,

И гордых мамонтов стада,

В ночи раздавленного крик,

Дрожь, пробежавшую под кожей,

И то, как страхом перекошен

Был умирающего лик,

Как по косматому лицу,

Сверкая, ягоды катились,

И слезы на кустах светились,

Здравствуй, мама, как дела?

Как зима твоя — бела?

Не случилась ли беда?

Где мы встретимся, когда?

Задержался я, прости,

Но теперь уже в пути,

Ибо все идут дороги

К Богу — мимо не пройти.

Так что жди и не скучай.

Будут гости, будет чай.

Может, скоро Бог поможет,

И сойдёмся невзначай.

- По вечерам меня часто гложет страх. – Начал разговор, закуривая сигарету «Парламент», плосколицый, с кривым носом мужичок.

На вид он был похож на замордованного работой слесаря. Одет был, как и все работники металлургических заводов в мутно-синию спецодежду. Затасканная и обесцвеченная от постоянной стирки роба сильно зауживала его социальный статус и принижала его внутреннюю потребность быть человеком с большой буквы «Я». На груди и спине топорщились потускневшие буквы: ПАО «ТАГМЕТ», ПАО «ТМК». Казалось ещё немного, и они, эти изжёванные стиральными машинками аббревиатуры, выскочат из спецодежды и затеют пляску за ради спасения задёрганного и растоптанного окриками производственных мастеров работяги.

Звездопады и зарницы
Ночью небо озаряют.
По утрам туман клубится,
На траве роса сверкает. 

Солнце ласковое греет,
Убирают хлеб в полях,
Фрукты, овощи поспели
В огородах и садах.

Чтоб зимою прокормиться
Мыши в норки-закрома
Тащат зернышки пшеницы,
Будет долгою зима.

На болоте клюква зреет,
А в лесу полно грибов.
Шляпки яркие краснеют
Мухоморов-молодцов.

В храмах фрукты освящают
В день Преображения,
Август лето завершает
Праздником Успения.

(Из цикла "12 месяцев")

У станции Метро х, на самом морозе, на шатком деревянным ящике сидела странная женщина. Ну сидела себе и что тут такого, скажете вы? Мало ли таких? Может устала, может торговка, может попрошайка. Ни под одну из этих категорий женщина не подходила. Дорогая в пол лисья шуба, массивные бриллиантовые серьги, словно застывший на морозе лед, добротная обувь, свежий маникюр и ухоженное лицо с брендовым, но потекшим гримом, делающим ее лицо похожим на лицо клоуна, который забыл, что его профессия смешить и улыбаться, но горе реальной жизни обнажило нутро, пытаясь содрать маску.