Я дошла до две́ри и втиснулась в сапоги
Застегнула на молнию старенькое пальто.
Там на кухне остался в «мусорке» анальгин,
Потому что я ровно 10 минут никто.
Ни жена, с которой казалось бы жить да жить,
Ни подруга с которой времечко коротать.
Все что было до утонуло в постыдной лжи,
Все что после — попить чайку и ложиться спать.
Раковина на дне, солнце роняет стрелы,
Есть ли еще во мне жемчуг молочно белый?
Спрятанный между двух створок сердца покатых...
Плавают наверху призрачные фрегаты.
Плавает в глубине кто-то велик и мудр,
Есть ли еще во мне радужный перламутр?
Чтоб сединой в висок, все отпустить без грусти,
Чтоб превратить песок в горстку тяжелых бусин.
Все оплатить сполна, кровью любую цену...
Вынесет нас волна в белом подоле пены.
Сети и плавники рядом мелькнут проворно,
Выберут рыбаки тонкие наши зерна.
С правдой наедине, вновь вопрошу несмело,
Если ли еще во мне жемчуг молочно белый.?
1
ХОД ЖИЗНИ
Кто имеет много благ,
Тем, глядишь, еще дается.
Кто лишь малым наделен,
Тот с последним расстается.
А уж если гол и бос,
Лучше саван шей заране.
Тот имеет право жить,
У кого звенит в кармане.
«Чурлянис, — писал Бенуа в 1912 году, — пришел в неудачный для своего искусства момент. Ныне от живописца требуют, во-первых, живописи, и его — бледного, блеклого, тусклого, довольно беспомощно и дилетантски рисовавшего — приняли за „не-живописца“, за „не-художника“».
Прошло семьдесят лет. Время «живописи» не сменилось временем «бледнописи» и никогда не сменится, а Чюрленис стал знаменит и общепризнан. Вообще с тех пор так много появилось знаменитостей, непосредственному чувству довольно широкой публики ничего не говорящих, что она часто готова к самому неискреннему восхищению, чтобы не попасть в разряд отсталых провинциалов. Поэтому доказывать, что Чюрленис — звезда первой величины на художественном небосводе, вовсе не значит ломиться в открытые двери. Наоборот, стоит перепробовать все средства в этом доказательстве.
В сиреневом небе, еще дремлющем в тишине уходящей ночи, распустился нежный бутон весеннего рассвета. Первые листики, сплетшие кружево на сказочных силуэтах деревьев, радостно потянулись к утреннему свету.
Серафима неторопливо вышла из дома, на ходу поправила любимый голубой платок и зашагала по просыпающейся улице. Многие годы по ней вместе с мужем она ходила на завод, но с тех пор, как дорогой ее сердцу Егор оставил этот мир и отошел ко Господу, наступающий новый день стала встречать одна.
Незаметно пустынная улица наполнилась одинокими прохожими, и тишина, напуганная нарастающим шумом автомобилей, поспешила укрыться в позеленевших кронах старых кленов.
По змеиной коже моря
Мчит волна с огромной пастью –
Девять солнц горят во взоре,
Девять рук взметнулись властно!
Разливает густо краски
Утро взмахами рассвета,
И воды чернеет маска,
Беспощаден привкус ветра.
И, глотая воздух с солью,
Слов своих почти не слыша,
Рыбаки с мольбой босою
Ждут, что к ним придёт Всевышний!
В сентябрь погожий
Над речкой печальной
Струится луч Божий
От неба нечаянно.
Златым бабьим летом
Явит Богородицу,
И песней воспетой,
Утешит околицу.
А в ветрах холодных
Свершит Божью власть
В страданьях природных
Листком наземь пасть.
Мы колготки надевали,
Как же с ними мы устали:
То слезают, то сползают,
Надеваться не желают!
— Ну чуть-чуть, ещё немножко,
А теперь — вторую ножку!
Получилось? Молодец!
Мы оделись наконец!
Как смешон продающий стихи —
он стихи предлагает глухим,
он стихи предлагает немым
и торгуется с миром скупым.
Выпускаю все строчки из рук —
голубей моих радужный круг:
пусть склюют чьи-то крошки — и ввысь!
Надо мной все стихи вознеслись...
Крылатый никогда не одинок:
всегда с ним рядом многокрылый Бог.
Дорога — трудна и еще далека,
«Помилуй нас, Господи!» дышим…
Не выше иконы плывут облака,
И небо земное – не выше…
Никто не считает молитв и шагов,
Ни стонов сердечных, ни вздохов.
Но пыль опускается с наших следов
На новозаветные строки.
Поэтому старых избитых путей
Не просит ожившее сердце.
Ведет Богородица нас, как детей —
И к ней припадаем по-детски.
2016
Смеется или плачется
Уже наверняка!
Пеку стихи горячие.
А ну, кому блинка!
Провеет рифмы ситечко,
Прожарит уголек
Покушайте! Насытились?
Эх, жалко, что не впрок…
Как приползет бессонница
Гадюкою в ночи,
Так вся мука попортится,
Хоть плачь, хоть хохочи…
Но не смеюсь, не плачу я,
Лишь изредка пою.
Пеку стихи горячие -
Задаром раздаю…
2016
…Все тяжелей привычный груз событий…
…Все меньше люди кажутся Людьми…
Прими меня, осенняя обитель,
Послушницей ли, трудницей – прими…
О, как прекрасно — без стихов и песен
(Все сказано задолго до тебя)
Течет молитва – чисто, бессловесно –
От сердца паутину отводя.
Здесь яблоко научит падать оземь,
И свет ценить — предутренняя тьма.
И расточит свои богатства осень,
В тлен превращая золото сама.
И вот, пока отмерянные сроки
Нерукотворным храмам октября,
Пока душа, как лебедь одинокий,
Поет, ликуя, плача и скорбя,
Пока гармонии вселенской нити
Вибрируют и оплетают мир, —
Прими меня, осенняя обитель,
Послушницей ли, трудницей – прими…
2016
Дунуло время на пламя земли,
Вспыхнуло солнце,
Вот проступает на камушках лик
Из колокольцев.
Крым наш? Похоже на то…
Когда в этом году мы собирались в Крым, невольно возникали опасения – как нас примут люди. Нам, в силу сверхмногодетности, не по карману всякие там санатории, где «все включено». Нам подходит только частный сектор, где «все выключено», иначе не стоит и с места трогаться. Ехать на недельку – только детей дразнить: еще не прошли первые волдыри от солнечных ожогов, как пора набиваться в машины и двигать к дому. Нет уж!
…«Птицы» и «лягушки» — враги непримиримые, они не сойдутся никогда. История противостояний насчитывает десятилетия, но сами «военные» действия не происходят, т.к. оппозиционные группировки находятся в разных измерениях…
Когда-то в школе, уже в старших классах, я решила попробовать написать сочинение, «как все» — обложившись книгами. Оказалось скучно, и я с затруднениями потом возвращалась в привычную колею. До того всегда писала «из головы», из каких-то глубин, которые вбирали в себя некую информацию, а потом отдавали её переосмысленной. Во мне трудился какой-то внутренний компьютер, а не я. Вероятно, это была уже работа личности, которая разовьётся гораздо позже. Но функция этой личности, отвечающая за осмысление действительности и написание текстов, действовала уже тогда, не особо нуждаясь во мне самой.
В тесной столярной мастерской, в пыльном чулане жил-был старый гвоздь. И не жизнь это была, а одна мука. Вы и сами посудите: ведь он был уже ржавый и горбатый, а чулан — сырой, и тёмный. От сырости гвоздь ржавел с каждым днём всё сильнее и сильнее. А ещё он очень страдал от тоски и одиночества. Лишь воспоминания о давно минувшей юности немного скрашивали его жалкое существование среди пыли и пауков.
...Ах, как он был когда-то хорош! Как радостно и беспечно позвякивал в ящике для инструментов со своими приятелями — гвоздями. Кто только не жил в этом ящике: проворный лобзик и степенный рубанок, визгливая пила и вертлявые свёрла. Но, если честно, гвоздю до них не было никакого дела. Только один сосед не оставлял его равнодушным. Это был новенький столярный молоток. Он казался гвоздю чересчур резким и заносчивым. Но хуже было другое: гвоздь боялся его. Ведь он часто видел, что делал молоток с его товарищами. Даже вид у него был устрашающий: с одной стороны — боёк для забивания гвоздей, а с другой — раздвоенный зубец, для выдёргивания. Всякий раз, при виде грозного соседа, беднягу охватывал трепет и ужас, и он старался спрятаться где-нибудь поглубже на дне ящика.
Но, однажды, пришёл и его черёд. Старый столяр мастерил стол, и наш гвоздь пришёлся как раз кстати. Как он ни сопротивлялся — молоток знал своё дело. Раз, два — и стол готов.
Только стремленье, вам говорю, устремленье и устремленность.
Как я добрался сюда, я уже не помню.
Мы карабкались, мы пролезали сквозь землю. Вдвоем.
Что-то у меня в голове загудело, словно бурав, и уже я не помню, пробуравился ль я в самом деле насквозь или просто вокруг обошел.
Он немного отстал.
Не повезло нам — мы вылезли как раз под водою, в каком-то пруду, в тине. С улитками я не стал разговаривать. От них все равно не скоро дождешься ответа, да и дорогу они укажут не ту — свою укажут дорогу.
Караси отливали золотом — Он остался у карасей.
А я выбрался на поверхность воды.
Гнулся от ветра тростник, ветер валил его, он сгибался и падал и вновь поднимался.
Мне было много трудней, чем ему, тростнику, ибо был я один. Я не был ни проволокой, ни лозой, и ветер валил меня и свистел надо мною, как нож. И сам я свистел, словно кнут, и свистели мы друг против друга.
Ветер угрожал все серьезней, с серпом подступал к моей глотке.
Только в полдень вода начала утихать.
А.Платонову
Твоя река бежит давным-давно
и вот ко мне примчалась ненароком.
Вода её спешит в моё окно,
и даже зверем проползает - боком
протискивает в узкие врата
священный груз торжественно и скромно.
Не проглотит святыню суета:
весь душный ад божественным разомкнут.
Не страшна мне темень злая,
Мне душа осветит путь.
Ни о чём я не мечтаю
И с судьбы мне не свернуть.
