Заглянул сегодня вечер
В мой церковный тихий двор,
Сел и ждёт со мною встречи,
Затевая разговор.
Разговор про жизнь людскую,
Про печаль и про любовь,
Там, где голуби воркуют,
Где не надо лишних слов.
Где в глазах смеётся лето,
И улыбки на устах,
Где заботою согрето
Сено в собранных стогах.
В причудливом мире словесных превращений существует три вида грехов. Первое и самое невинное зло — очевидные ошибки, допущенные по незнанию или непониманию. Это обычная человеческая слабость — и вполне простительная. Следующий шаг в ад делает переводчик, сознательно пропускающий те слова и абзацы, в смысл которых он не потрудился вникнуть или же те, что, по его мнению, могут показаться непонятными или неприличными смутно воображаемому читателю. Он не брезгует самым поверхностным значением слова, которое к его услугам предоставляет словарь, или жертвует ученостью ради мнимой точности: он заранее готов знать меньше автора, считая при этом, что знает больше. Третье — и самое большое — зло в цепи грехопадений настигает переводчика, когда он принимается полировать и приглаживать шедевр, гнусно приукрашивая его, подлаживаясь к вкусам и предрассудкам читателей. За это преступление надо подвергать жесточайшим пыткам, как в средние века за плагиат.
Мещанин — это взрослый человек с практичным умом, корыстными, общепринятыми интересами и низменными идеалами своего времени и своей среды. Я говорю именно о «взрослом», солидном человеке, так как ребенок или подросток с повадками мещанина — всего лишь попугай, подражающий манерам законченных обывателей; ведь попугаем быть легче, чем белой вороной. Обыватель и мещанин — в какой-то степени синонимы: в обывателе удручает не столько его повсеместность, сколько сама вульгарность некоторых его представлений. Его можно назвать «благовоспитанным» и «буржуазным». Благовоспитанность предполагает галантерейную, изысканную вульгарность, которая бывает хуже простодушной грубости. Рыгнуть в обществе — грубо, но рыгнуть и сказать: «Прошу прощения» — не просто вульгарно, но еще и жеманно. Понятие «буржуазность» я заимствую у Флобера, а не у Маркса. Буржуазность во флоберовском понимании свидетельствует скорее о складе ума, чем о содержимом кошелька. Буржуа — это самодовольный мещанин, величественный обыватель.
«Есть многое, Горацио, на свете,
Что и не снилось нашим мудрецам...»
В. Шекспир, «Гамлет»
Посвящается Сказочнице, Собирательнице миров
Мистер Вайолетт был обычным — во всяком случае, со стороны — жителем Города Чудес. Два слова — умоляю! — Я только расскажу, что за город такой. Во-первых, настоящее название — город Мейебер. Во-вторых — не у нас. Транспорты с Земли как-то отбились постепенно за несколько столетий. Слишком странно и по-другому зажили люди на этой планете с двумя небольшими светилами, затерянной в безднах Неименованной Вселенной. Каждый день перед почти сдвоенным закатом, например, наступал Сапфировый Час, когда гравилоны(энергия гравитации — слышали?) разжимали свои щупальца и тихонько отпускали людей и животных в небеса.
Заострились сегодня выси,
Запорошило отчий дом,
То холодной пургой как свистнет,
То ударит стальным огнем
Батарея, уткнув зенитки
В небо синее как штыком,
У цыганской хромой кибитки
Шли мы с горем своим вдвоем.
Христос Воскрес! И небо веселится.
Христос Воскрес! Душа моя стремится
Туда, где сонмы ангелов поют!
Христос Воскрес! И Божий свет струится,
И побеждает искромётно тьму!
Как трепетно горит моя лампада
В Пасхальную неделю бытия.
Господь воскрес, разрушив двери ада,
И распахнулись райские врата.
Воскрес Господь!
Младенец в колыбели
Осанну тихо Вышнему поёт.
Воскрес Господь!
Нет страха, нет сомнений,-
Что наш Спаситель - истинно Христос!
Со школьной снегурочкой у меня связаны самые яркие воспоминания детства. Я всегда была снегурочкой на общешкольных и районных ёлках. Наверное, выбирали потому, что любила читать стихи. Костюм выдавали из школьного реквизита, как для Деда Мороза, так и для Снегурочки. Но вот туфелек для снегурочки в реквизите не было. Учительница сказала, что на ножках у снегурочки должны быть обязательно белые туфельки и никакие другие. У меня были только серые, да ещё с чёрными бантами. Купить мне, конечно, вторые туфли родители не могли. Да и платья снегурочки тоже бы никогда не было, если бы не школьный карнавальный наряд.
Мы сразу же спрашивать:
— По миру — это как?.. Вы в разные страны ездили — ну, там, во Францию, Германию, Тайланнд, Турцию, Индию... или на какие-нибудь острова?.. интересно, расскажите нам скорее... Мы любим слушать про всякие страны, особенно про Африку, где тропический лес и всякие жути.
Слёзы наши, словно их и не бывало. Подсели к нашей матушке поближе, а она нам с укоризной:
— Э-эх!.. Счастливые вы, девочки, коль не знаете, что значит пО миру ходить. ПО миру ходить вовсе не то, что по мИру кататься. У этих слов даже ударения разные. Вы видели в городе нищих в переходах?
— Видели, — говорим, — некоторые на одной ноге стоят...
Холод пронзил меня насквозь, когда внутри себя я услышал суровый голос Господний:
- Встань, Иона! Иди в Ниневию, город великий, и проповедуй в нём, ибо злодеяния его дошли до Меня.
Добравшись до Иопии, я понял, что не могу идти в Ниневию. Этот город был велик и страшен своими пороками. Я видел прокаженных и помраченных людей, которые возвращались из этого города, чудом оставшись в живых. Я видел их скрюченные спины и обезображенные проказой пальцы, их одичавшие глаза и жадные рты, готовые жевать все, что в них попадает и молиться всем богам, каких только можно придумать.
Погожим августовским днем 1011 года от Рождества Христова, в Праздник Успения Пресвятой Богородицы, из Успенского храма, стоявшего неподалеку от княжеского дворца, выходила торжественная процессия. Впереди, мягко ступая по расстеленным коврам, шел человек высокого роста, в длинной златотканой одежде и красных сафьяновых сапогах, с пурпурным парчовым плащом на плечах. Он был уже весьма немолод, однако держался по-юношески прямо и величественно. На его седой голове тускло поблескивал золотой венец, украшенный драгоценными каменьями — знак княжеской власти. Это был киевский князь Владимир, в святом крещении — Василий.
(исповедь схимонаха)
Я листаю назад книгу прожитых лет:
Вижу юности розовой дали…
Знали радость мы; знали и горечи бед,
Только Господа знать не желали.
Сорок первый. Война. Неуютный вокзал.
Путь дальнейший ещё не известен.
Моя крёстная мать со слезами в глазах
Дарит мне на прощание крестик.
Не понюхал я пороха в первом бою –
Подкосила хвороба лихая.
И на смертном одре, видя долю свою,
Про подарок святой вспоминаю.
Стихи из юношеского архива.
Мы росли, пожалуй, — проще.
А верней: Не так!
Детский сад для нас был в роще,
Нянею — чердак.
На чердачной старой пыли
Мы играли в прятки.
Где потом свои хранили
Школьные тетрадки.
Открывали здесь мы клады,
В ларь забравшись старый.
Находили в нём лампады,
С углем самовары.
Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь.
За все благодарите: ибо такова о вас воля Божия во Христе Иисусе.
(1 Фес. 5:16)
Радость – словно птица,
Трепетное создание,
Чуть что – упорхнёт.
+++
Чтобы в сердце взросла радость,
Надо выполоть всё,
Что мешает ей вырасти.
Жила-была Девочка. И был у нее лучший друг - Небо.
Девочка бегала наперегонки с ветерком, а он приносил ей в подарок аромат цветов. Небо лепило из облаков забавные фигуры, а Девочка рисовала их красками на бумаге. Когда Девочка побаивалась засыпать в темноте, луна заглядывала в ее окно и заливала спальню нежным серебристым светом.
Пела скрипка в детских руках
О пыли на рояле, о школе,
О кукушке в настенных часах
И тропинке, растаявшей в поле...
Меж кирпичных разбитых колонн,
Под простреленным серым небом
Служит скрипка и служит гармонь,
Став вином, как когда-то, и хлебом.
Как жаль, что не сказано в школьной программе
Ни слова о том, как письмо написать.
Есть место античным богам, оригами...
Для писем - нет места в учебных часах.
Упрятаны письма за стёкла, в музеи,
Среди фотографий, среди орденов.
На них иностранцы порою глазеют.
Но где им понять смысл написанных слов!..
Война ещё едва зашла за половину,
Ещё горячий снег дымится на полях,
И стая снегирей алеет на осине,
И стонет от сапог изрытая Земля.
И даже - кто кого, ещё пока не ясно,
Без счёта марш-бросков до вражьих рубежей,
И новая заря плывёт в кроваво-красном,
Но - видел лейтенант в холодном блиндаже
Дед Илья — пчелиный сторож. Мать Эмилия дала мне в руки бидончик и сказала: «Беги к трапезной, там тебя Ариадна ждёт. Завтра медовый спас, матушка благословила вам сходить к отцу Илие за мёдом. Его келья за оврагом, у двух сосен, на пасеке».
Вот уж нам праздник: в избушку к дедушке! Мы с Аришкой знали, где это. Овраг перемахнули на едином дыхании, прошли низинкой… а сколько здесь ягод! Разве утерпишь, чтобы не остановиться: и дикая малина — сладкая, как мёд, и смородиновые кусты с крупными ягодами. Чуть дальше — ежевика, но нам не по пути. Дорожка ведет через сосновый бор, а по сторонам — малюхи кусточки брусники и черники. Наклоняемся и едим вволю. Изредка попадаются большущие земляничины, их время прошло, но нет-нет — и они наши. Вот вкуснотища так вкуснотища, как в сказке — налево посмотришь — черничное раздолье, направо — брусничное, а впереди дед Илья, мы про него и забыли совсем.
Мой отец тоже был ветераном.
Всех друзей в своём сердце хранил.
Шевелился осколок под шрамом,
Когда плакал у братских могил.
Вспоминал: как был ранен в атаке,
Как в бою расплавлялся металл,
Как немецкие рвали собаки
И, как друг на руках умирал...
Ордена сохранились в берете,
Обветшал довоенный пиджак,
Все надеялся: «Где – то на свете,
Все же жив его старый комбат!»
